увидим, что в первой трети столетия на литературной сцене доминируют скорее монстры, которые существуют в фантастическом режиме, то есть гораздо больше таких призраков, ведьм и чудовищ, которые то ли есть, то ли нет – все зависит от восприятия самих героев. Исключения – пожалуйста! Все уже разобранные в книге монстры – Мефистофель, Вий, создание Франкенштейна и вампир лорд Рутвен – как раз действительно существуют, с точки зрения повествователей этих историй. Поскольку они уверены в этом, то и нам, читателям, передается эта уверенность.
Например, в случае с повестью Гоголя реальное существование ведьмы-панночки и Вия не подвергается никакому сомнению. Таким образом, статус Вия и ведьмы «чудесный». С другой стороны, у того же Гоголя есть повесть «Нос», в которой нос как раковая опухоль бюрократии отделяется от самого человека и замещает его. В конце, однако, оказывается, что все это было лишь сном майора Ковалева. Поскольку существованию носа дается чисто рациональное объяснение, мы имеем дело уже не с «чудесным», а со «сверхъестественным». И вроде эта классификация хорошо работает на текстах первой половины XIX века, но если мы смещаемся к концу XIX века, то она что-то начинает пробуксовывать.
Ксилография. Коллежский асессор Ковалев и Нос. Автор рисунка А. А. Рыбников, гравер И. Н. Павлов.
Из фондов ГБУК г. Москвы «Дом Гоголя»
Казалось бы, в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» или, скажем, в «Дракуле» мы видим то же самое, что и в начале XIX века: страшные существа появляются в центре Лондона и начинают совершать ужасные преступления. Тем не менее мы чувствуем, что чем-то их монстры качественно отличаются от монстров первого «призыва». Так в чем это различие?
Я бы сформулировал его так: в начале XIX века вера в существование монстров как части объективной физической реальности была иррациональна. Лешие, домовые, ведьмы, русалки, вии, вампиры живут в человеческом сознании испокон веков. Так устроен мир. Есть силы добра, а есть сатанинские, дьявольские. Если вспомнить слова Гёте, то эти силы диалектически уравновешивают друг друга. Зато в конце XIX века объяснение несомненного существования монстров кардинально меняется. Как возможно появление графа Дракулы в лондонском метро или мистера Хайда в темном переулке? Стокер объясняет релокацию желанием Дракулы расширить свое влияние и всех обратить в вампиров, а Стивенсон – тем, что доктор Джекил изобрел уникальный порошок и совершил прорыв в науке. Наука – вот ключевое слово и порог. Научная картина мира, которая в конце XIX века все больше начинает доминировать в умах людей, изменяет восприятие монстров. Стокер и Стивенсон не говорят: «Таково мироздание, так было всегда». Это пороговый момент, когда новые существа выходят из состояния гибернации или возникают из-за человеческих экспериментов (привет Шелли!), что приводит к катастрофическим последствиям.
Но это не всё. Что еще изменилось в статусе монстров? Они релоцируются, и я попытаюсь раскрыть смысл этого процесса. Релокация напоминает эмиграцию, но отличается от нее тем, что может не предполагать окончательного переселения. Это скорее временное перемещение из одной географической точки в другую с возможностью возврата. Примерно так происходило с монстрами в период, который мы обсуждаем. В классической готической литературе первого призыва монстры практически никогда никуда не релоцируются. Это запрещенный прием. Монстры обитали в удаленных замках, разрушенных монастырях и подземельях, на кладбищах и заброшенных погостах.
Примечательно также то, что герой или героиня, например, английской готики часто попадали в «плохой» замок или аббатство в далекой стране: в Германии, Австрии, Италии, Швейцарии. Монстр или призрак никогда не выбирался за пределы своего жилища. И уж тем более он не появлялся в столичных городах типа Лондона или Парижа. В ранней готике это просто невозможно. Франкенштейн у Шелли был единственным сбежавшим монстром, правда, на Северный полюс. Монстр в классической готике тесно связан с прошлым, из которого он черпает свою силу. Как правило, это какой-то осколок наложенного на него проклятия. Если вовремя разрушить его, то морок исчезает как страшный сон.
Совершенно другая картина у Стокера, Стивенсона, Марша, Ле Фаню. Как остроумно подметил Генри Джеймс, писатель конца XIX века, также внесший свою лепту в развитие готического жанра (в знаменитой повести «Поворот винта»), мистическое переместилось уже к нашим дверям. В больших и малых городах Европы, США, Великобритании оно действительно перемещается ближе, вплотную к героям, а значит, и к читателю. Когда вы читаете, что монстр стучится в дверь лондонского особняка главного персонажа романа, ваш удобный диванный мир с потрескивающими в камине дровами как будто начинает рушиться. Вам становится поистине страшно, ведь этот монстр не заключен в подземелье, он перемещается по улицам города, а значит, релоцирующийся монстр может возникнуть здесь и сейчас.
Иллюстрация Джона Ла Фарджа к роману Генри Джеймса «Поворот винта» (публикация в газете Collier’s Weekly, 1898 г.).
Beinecke Rare Book & Manuscript Library, Yale University
Зловещим оказывается и происхождение монстра. Это не просто призрак или оборотень – отныне это существо, пришедшее с востока или с юга. Не с запада. Оно может быть другой расы, другой этнической принадлежности, оно не связано с вашими предками. Жук в романе Ричарда Марша предстает в обличье араба из Каира, причем очень уродливого. Вот вам ориентальный колорит. Пусть даже Египет является одновременно и африканской, и азиатской страной, но в сознании условного среднестатистического британца XIX века он, несомненно, проходил по разряду Востока. Аналогично для читателей русской литературы Кавказ тоже обладал восточной экзотикой, хотя относительно Петербурга или Москвы он располагается на юге.
Таковы мутации монстров второй готической волны. Все это нам очень пригодится в следующей главе, чтобы понять, из каких ингредиентов Стокер создал самого известного в литературе монстра.
Почему монстры едут в Британию?
Давайте теперь поговорим, почему монстры релоцируются. Зачем им этот туманный, с вечно меняющейся погодой Альбион? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, почему британское воображение той эпохи породило столько страшных существ. Речь идет, конечно, о глубоких культурных и социальных сдвигах, но если в прошлых главах я приписывал их первой половине XIX века, то сейчас мы в его конце. В это время значительно возрастает количество научных открытий и скорость технического прогресса. Модернизация шагает стремительно.
Во второй половине XIX века появились такие потрясающие для людей того времени изобретения, как фонограф Эдисона и телефон Александра Белла. Инновации распространяются в первую очередь в богатых, экономически свободных странах типа Великобритании, США, где есть фирмы, которые могут между собой конкурировать за патенты и создание наиболее дешевых и в то же время качественных продуктов. Так, в 1863 году в Лондоне открылась первая в мире линия метро. Дракула уже пользуется метрополитеном, и это очень важный элемент в романе Стокера. Он может быстро перемещаться из одного района в другой. Представьте себе: в России только отменили крепостное право, в Соединенных Штатах – рабство, а в Лондоне люди уже ездят на метро! Технологическая и экономическая мощь Великобритании сильно стимулировала писательское воображение.
Гравюра, посвященная первому обмену телеграфными сообщениями между Великобританией и США. 1858 г.
Everett Collection / Shutterstock.com
Если вы смотрели знаменитую экранизацию «Дракулы» Фрэнсиса Форда Копполы, то наверняка припомните, как Дракула в исполнении Гэри Олдмана появляется в Лондоне: в очках с синими стеклами он совершенно спокойно прогуливается по Лондону и наблюдает за Вильгельминой Харкер.
Мы должны помнить и о том, что Британия, будучи монархией, огромной и жестокой империей, была все-таки монархией конституционной, с парламентом и реальной политической борьбой внутри страны, с рыночной конкуренцией, свободой слова, хорошо развитой прессой и т. д. Балансирование между прогрессивными и архаичными формами социально-экономической жизни создавало питательную среду для размножения причудливых монстров в публичной сфере воображения.
Королева Виктория на открытии Всемирной выставки 1851 г.
Everett Collection / Shutterstock.com
Прядильные машины на фабрике в Ланкашире. 1835 г.
Everett Collection / Shutterstock.com
Напомню также, что период с 1837 по 1901 год – это Викторианская эпоха, время расцвета могущества Британской империи. Впрочем, так можно сказать про каждую эпоху, отчего некоторые историки шутят: у нас либо кризис, либо расцвет. Однако длительное правление одного человека, естественно, не могло не привести к определенной стагнации и попытке законсервировать все как есть. Чем быстрее происходили экономические, научные, политические и социальные изменения, тем больший страх они могли вызывать у британских обывателей. Нормальная защитная реакция
