И всё-таки это место сохранило органическую связь с живой историей отечественной литературы. Вокруг Страстной (Пушкинской) площади, неизменно ассоциировавшейся с Пушкиным и с комбинатом «Известия», появилось несколько важных редакций газет и журналов – «Московские новости», «Новое время», «Вопросы истории». Справа за выстроенном на месте Страстного монастыря кинотеатра «Россия» (ныне «Пушкинский») примостилось Агентство печати «Новости». Но самым важным оказался адрес редакции журнала «Новый мир» – Малый Путинковский переулок, дом 1/2. Здесь в шестидесятые годы прошлого века работали Александр Твардовский, Игорь Сац, Владимир Лакшин, сюда Солженицын принес свой рассказ «Один день Ивана Денисовича», которому суждено было сыграть ни с чем не сравнимую роль в формировании общественного мнения и в развитии литературы. В самой же литературе ХХ века наиболее продуктивным локусом оказался опекушинский памятник Пушкину, стоявший сначала в начале Тверского, а затем Страстного бульвара – место любовных свиданий и деловых встреч (например, в детективных романах), а также многочисленных историко-культурных и поэтических ассоциаций.
Район Маросейки и Покровки
Этот достаточно обширный топос, охватывающий северо-восточный сектор Белого города, между Мясницкой и Солянкой. Главной его осью является Маросейка и ее продолжение – Покровка. Но поэзия нашла себе прибежище не на этих улицах, а в прилегавших переулках, которые, причудливо извиваясь, карабкаясь по склонам Сретенского холма и стремительно сбегая к Москва-реке, Яузе или в овраги, где текли когда-то речки Рачка и Черногрязка. Родиной русского поэтического шеллингианства назвал это урочище первый его исследователь – Владимир Топоров (5, 74–75). Даже сейчас, когда первозданные красоты природы, казалось бы, совсем уступили достоинствам современной городской цивилизации, так что никто их уже не замечает, эта местность по-прежнему выглядит исключительно живописно. Затейливо переплетающиеся переулки со еще сохранившимися в них дворянскими особняками, внезапно открывающиеся виды на город, долины рек и остатки старых садов – всё это по-прежнему действует на воображение. Поэтическое урочище романтиков-шеллингианцев возникло благодаря тому, что их красота по воле судьбы совпала с фактом проживания или регулярного появления в этих местах выдающихся мыслителей и поэтов. «Этот локус возник не на голом месте: он связан с местожительством и местом встреч московских масонов, Новикова, Карамзина, Петрова, Дмитриева, И.П. Тургенева и его сыновей, Пушкиных», – замечает В.Н. Топоров (5, 76). И в самом деле: по некоторым сведениям, до 1782 года масоны собирались в церкви Архангела Гавриила (Меньшиковой башне). Один из них, генерал Иван Юшков, жил в великолепном дворце на углу Мясницкой и Юшкова переулка, построенном по проекту Василия Баженова. Масонский идеализм, строгость и напряженность нравственно-религиозного поиска передались и следующему поколению дворянской интеллигенции. Дочерью одного из Юшковых, тульского помещика, была мать братьев Киреевских, Авдотья Петровна, во втором браке Елагина. Именно второй муж А.П. Юшковой – Алексей Андреевич Елагин познакомился с философией Шеллинга благодаря участию в заграничном походе 1812–1814 годов. Их дом и известный литературный салон, где в сороковые годы XIX века собирались Чаадаев (еще один выдающийся шеллингианец), западники и славянофилы (в том числе братья Киреевские), находился за версту от описываемых мест, в конце Мясницкой, у Красных ворот. Чаадаев же жил чуть дальше на восток, на Новой Басманной.
В.Н. Топоров считает, что «ядром» этого урочища были два дома – городская усадьба Тютчевых, находившаяся на пересечении Армянского и Кривоколенного переулков (См. Примечание 4), и двухэтажный домик Дмитрия Веневитинова в двух шагах от Тютчевых, на «кривом колене», у слияния переулка с Мясницкой улицей (5, 75). Последний из упомянутых домов в самом деле является особо знаменательным локусом, но не потому что Пушкин читал в нем «Бориса Годунова» в начале 1827 года (об этом событии напоминает мемориальная доска), а потому что за четыре года до этого выдающегося события в нем собирались шеллингианцы – члены Общества любомудров (См. Примечание 5). Но ведь многие из любомудров – это чопорные «архивны юноши» из седьмой главы «Евгения Онегина», а архив Коллегии иностранных дел, в котором служили, находился на восточном конце того же самого «Маросейско-Покровского» урочища, в необыкновенно живописном месте – тоже на кривом колене, но уже Хохловского переулка (дом № 7), в его южной, нижней части, неподалеку от Ивановского монастыря, где в конце XVIII века в железной клетке сидела Салтычиха… Служить в архиве предпочитали те юноши, которых не привлекали ни суровая армейская служба и связанный с нею рыцарский кодекс чести, ни скучная карьера чиновника. И действительно, любомудры были людьми совершенно иного склада, чем их современники-декабристы – задумчивые, углублявшиеся в тайны природы и собственной души романтики не французского, а немецкого склада. И потому стоило бы считать Хохловский переулок вторым «ядром» этого замечательного урочища, тем более, что старинные палаты XVII века, в котором располагался не менее древний архив, во второй половине XIX века стали местом, где впервые увидели свет партитуры первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского, «Лебединого озера» и «Щелкунчика». Там находилась типография Юргенсона, в которой печатались ноты.
Этот замечательный и достаточно обширный район Москвы не стал источником поэтических образов и ни разу не был описан в художественной литературе того времени. Что могло быть причиной этого кажущегося парадокса? На мой взгляд, одной из вероятных причин был отчетливо городской характер этого места, – последнее в еще большей степени относится к району Страстной площади, который также долгое время не становился «героем» художественных произведений. Несмотря на причудливый лабиринт переулков, крутые обрывы, живописные виды на город и низкую застройку (дворянские особняки были одно- или двухэтажными) Мясницкая, Маросейка и Солянка на всей протяженности оказались в черте города уже в XVI веке, а в эпоху романтизма города только-только еще начинали восприниматься как источники поэтического вдохновения. Городом грядущего «железного века» становился, по мнению романтиков, Петербург, Москва же противостояла ему как город «органический», вросший в живую ткань природы и в историческую традицию. Но особенно поэтичными, согласно традициям сентиментализма и ранних стадий романтизма казались сельские окрестности больших городов. Район Симонова монастыря или Марьина роща больше значили для чувства поэта, нежели старинные палаты близ Старых садов, где собирались вдохновенные почитатели Шеллинга.
Лефортово
Эта тоже некогда загородная местность, расположенная по обеим берегам Яузы (См. Примечание 6), получила репутацию места опасного, связанного с нечистой силой. В литературе эпохи романтизма этот миф нашел яркое отражение в великолепной повести Антония Погорельского «Лафертовская Маковница» (1825), которой восхищался Пушкин, а ровно столетие спустя в не менее замечательной «гофманианской» повести Александра Чаянова, озаглавленной весьма витиевато – «Необычайные, но истинные приключения графа Федора Михайловича Бутурлина, записанные по семейным преданиям московским ботаником Х» (1924). Благородные герои обеих повестей сталкиваются с враждебными действиями нечистой силы, которая пытается запутать их, вовлечь в пространственно-временной лабиринт, «кружить по сторонам», но в конце концов добро всё же побеждает. Инфернальная (то есть «адская», бесовская) репутация Лефортова, по всей вероятности, была связана с памятью о связях этого топоса с немецкой, а следовательно, с «не нашей», нечистой стихией, в особенности с деятельностью «чернокнижника» Брюса, это воистину московского Фауста. Чаянов, который был большим знатоком старой Москвы (4, 8–10), прямо указывает на то обстоятельство, что нечистая сила заинтересовалась его героем, графом Бутурлиным, с того момента, когда тот начал встречаться с Брюсом. К тому же район Лефортова и Горохового поля с окрестностями был тесно связан с жизнью и деятельностью московских мартинистов, а в его границах располагалось несколько масонских локусов.
Позволю себе, однако, ограничиться этим скудными сведениями и отослать читателей к соответствующей работе Т.В. Цивьян, весьма содержательной, воплотившей в себе лучшие традиции структурно-семиотического литературоведения. и посвященной Лефортову с его «чертовщиной» (7, 72–91).
Литература:
1. Галаган Г.Я. [Примечания] // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 17. Л.: Наука, 1976. С. 256–321.
2. Гершензон М.О. Грибоедовская Москва. П.Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М.: Московский рабочий, 1989.
