Знали ли мои учителя, как надо любить детей и каждого отдельного Ребёнка?
Думаю, такой вопрос — как любить детей, как любить своих учеников — у них не возникал.
Как они нас любили?
Любили авторитарно.
Любили своими заштампованными серыми уроками, бесконечными нудными домашними заданиями и проверками, вызовами к доске и выставлениями отметок; любили своими раздражениями и угрозами, контрольными работами и исправлениями ошибок; любили своими оскорблениями и строгостями, наказаниями и вызовами родителей; любили прохождениями программ, успеваемостью в процентах и соблюдением так называемой сознательной дисциплины. Они не очень-то трудились, чтобы во всю эту дидактическую мишуру вложить хоть чуточку своей души, вложить хоть чуточку уважения. Заметно было, что многие учителя больше любили саму власть над нами, чем нас самих.
Но закон взаимности действовал неумолимо.
И мы отвечали на такую любовь наших учителей своей «любовью». То и дело срывали уроки, удирали с уроков, запасались шпаргалками, списывали друг у друга, ухитрялись, обманывали и т. д., и т. п. У нас было выработано множество способов для самозащиты. Одновременно обнажалась наша беспомощность: унижались перед ними, умоляли не ставить плохих отметок, не вызывать родителей.
С 1942 года нас с девочками разъединили, и я стал учеником четвёртого класса мужской школы.
И вот урок русского языка.
Входит в класс пожилая учительница, её называли заслуженной. Она — автор учебников. У неё строгое, недовольное лицо.
Мы встаём.
— Здравствуйте… — произносит она не тоном доброжелательного приветствия, а с некоей угрозой. — Сейчас посмотрим, с чем вы пришли.
Все хором и громко отвечают:
— Здрааавствуууйтеее… — и в этом ответном приветствии тоже не звучит радость встречи с учительницей, с предстоящим уроком русского языка.
У меня весёлое настроение, и в хоровом «здравствуйте» выделилось моё «драп-ту-пи-те»… Откуда такое пришло в голову, не знаю.
Учительница ошеломлена. Видимо, такое с ней ещё никто себе не позволял.
— Кто это?! — грозно закричала она.
— Я… — говорю, и самому хочется смеяться над своей дерзостью.
Конечно, я тогда не думал о том, что со мной будет, точнее, как она со мной поступит.
Если бы она любила меня Учительской Любовью, поступила бы совсем по-другому. Но она так заорала, что дети испугались. Она говорила какие-то русские ругательные слова, из которых я понял: надо выйти и постоять в углу лицом к стене.
Это не испортило моего настроения. То и дело я оборачиваюсь и, уловив момент, гримасничаю. Дети смеются, мне хорошо.
— Вон из класса!.. — закричала она вдруг, и сама вытолкнула меня за дверь.
Классная комната на первом этаже. Окна выходят во двор. Я бегу во двор. Там сооружён спортивный городок. Взбираюсь по железной лестнице, перелезаю на шест и спускаюсь вниз. Качаюсь на перекладине.
Мои одноклассники смотрят на меня. Смеются, кто-то, может быть, завидует.
Учительница опять разразилась. Вызывает завуча и требует, чтобы тот забрал меня и строго наказал.
Он ведёт меня и наказывает: велит постоять у своего кабинета весь оставшийся урок. Потом делает строгое внушение и отправляет меня в класс.
Ребята окружают меня, спрашивают:
— Ну, как?
— Да никак! — говорю я, но чувствую себя героем.
У меня появляется отвращение к учительнице и к урокам русского языка.
Я заканчиваю шестой класс.
Учительница химии даёт мне переэкзаменовку.
Я умоляю её поставить мне тройку, обещаю, что впредь буду учиться хорошо.
Я чувствую, если мама узнает, что у меня переэкзаменовка, она заплачет, ей будет стыдно перед близкими и соседями за своего сына. Мне будет больно видеть, как она плачет. Не хочу обидеть её. Кроме того, что я скажу дедушке и бабушке, у которых собираюсь провести в деревне всё лето? Они гордятся мною, и вот приехал внук-двоечник!
Но учительница химии стоит на своём.
— Ты ничего не знаешь по химии…
Я ухитрился скрыть свою двойку от матери и уехал в деревню с учебником химии. Каждый день скрывался в виноградниках и зубрил параграфы и формулы.
В конце августа я заявил бабушке, что еду в Тбилиси.
— Почему?! — удивилась она. — До первого сентября ещё целая неделя…
Но я поехал в Тбилиси и поспешил в школу пересдать химию.
В кабинете химии моя учительница, кстати, весьма красивая женщина, ведёт светскую беседу с другим учителем. Я долго жду. Наконец она оборачивается ко мне, но говорит своему собеседнику:
— Представляете, как этому лодырю повезло? Если бы министерство не упразднило бы курс химии в шестом классе, я бы его оставила на второй год. Но вот досада, изучение химии сейчас начинается с седьмого класса…
Я сразу не понял, в чём дело, испугался.
А она говорит уже мне:
— К сожалению, ты проскочил в седьмой… Экзамена не будет… Но рано тебе радоваться…
Это ли Учительская Любовь к своему ученику?
Закон взаимности принуждает меня недолюбливать эту красивую женщину.
Это тоже в шестом классе.
Учительница русского языка (теперь уже другая), пожилая женщина, она же руководительница класса, грозится, что не переведёт меня в седьмой класс.
Да, я не знаю русского языка, не имею в семье речевую среду. А в школе учительница только и делает, что ставит мне двойки. Я стараюсь наизусть учить тексты без понимания смысла, но это меня не спасает. Списывать во время контрольных работ тоже не всегда удаётся, она как будто только за мною следит, чтобы я не «жульничал».
У меня накапливаются двойки по математике, по физике, по английскому. Я, получается, круглый двоечник.
Что делает моя классная руководительница?
Она кладёт классный журнал в свой чёрный портфель и вечером, неожиданно, приходит к нам домой.
Я понимаю, это не к добру.
Прячусь в кухне.
Мама тоже напугана: что же я такое натворил, что классная руководительница сама приходит, с мрачным лицом садится у обеденного стола и достаёт из своего чёрного портфеля журнал.
— Маро, — говорит она маме, — плохи у твоего сына дела. Вот смотри, — и показывает в журнале вдоль моей фамилии жирно написанные цифры, — два… два… два… два… два… Что делать? Он в следующий класс не перейдёт… Может, направить его в фабрично-заводское училище?..
Она не спрашивает маму, как та одна справляется с воспитанием двоих детей, на что семья живёт, чем она болеет, чем сын увлечён, что ему мешает хорошо учиться…
Она встаёт и уходит, оставив в семье горе.
Мама заплакала, у неё больное сердце.
Я тоже заплакал от безысходности.
Почему никто не хочет помочь мне?
Мог ли я полюбить эту учительницу? А без любви как мне освоить русский язык?
Её в классе никто не любил, ибо сама не любила нас: никогда не защищала нас, только ругала и пугала, доносила о наших «выходках» директору, проводила строгие контрольные, ставила много двоек и называла нас тупицами. Нам русский язык давался с большим трудом, кроме тех немногих, которые овладели русской речью в семье. Ребята были не прочь при любом случае тоже оказать ей свои «услуги».
Было это в седьмом классе. Входит она на урок недовольная, бросает на стол кипу тетрадей для контрольных и говорит раздраженно, что мы не справились с контрольной и все мы умственно отсталые.
Начинает работу над исправлением ошибок.
— Гоги, встань! — Гоги у нас лучший знаток русского языка, он редко допускал ошибки в контрольных.
Гоги встает чинно и готов выслушать упрек учительницы.
— Скажи, как пишется слово «вместе»?
Гоги отвечает подчеркнуто разборчиво:
— Слово «вместе» пишется вместе…
— А как ты в контрольной написал? — тон учительницы означает: «Как тебе не стыдно!»
— Я в контрольной слово «вместе» написал раздельно — «в месте»…
— А разве я не объяснила вам, как это слово пишется?
— Да, вы объяснили, но я все же допустил ошибку…
— Вот за это тебе и «два»…
— А вы не спросили, почему я допустил ошибку…
— И почему же?
— Я ошибку допустил для вашей проверки…
— Что?!
— На этот раз вы справились — нашли мою ошибку, и ставлю вам «пять»…
— Что ты мелешь?!
— В прежних же контрольных, — продолжает Гоги спокойно, — вы не обнаружили три ошибки, которые я специально допустил для вашей проверки, и я поставил вам три «двойки»… Скажите, как пишется слово…
— Как ты смеешь, наглец…
— Если я наглец, то и смею… Но на этот раз вам еще одна двойка за грубость…
— Вон из класса!
