Ознакомительная версия.
Из всех приведенных контекстов выводится четкая коннотация, сопровождающая понятие судьбы в этом значении: это эмоциональная, своевольная, капризная, активная, агрессивная женщина, лицо, голос и руки которой дополнительно акцентированы, которая своевольно, по-женски, часто не соразмеряясь с идеей справедливости, ведет со слепым (!) человеком свои игры, благоприятные или неблагоприятные для него. Благие ее действия описываются значительно скуднее (одарила, помогла, свела, защитила), нежели негативные, что и понятно, ведь две сестры Суденицы были злые, и только одна добрая. Такой облик судьбы отражает и развивает на другом, языковом, уровне заданные мифологические черты, о которых мы говорили ранее.
Эту же плодотворную идею и образ развивают и контексты, в которых судьба мыслится как неодушевленный предмет, вещь, то, что дается, дарится, то, чем наделяется человек, в этом смысле может явиться также и объектом приложения сил человека: ее можно искать, ей можно следовать, ее можно потерять, найти, встретить. В этом же смысле она выступает как некий текст, шифровка (то, что на роду написано), ее можно угадать, разгадать, прочесть, строить, выстраивать. Таким образом, здесь за судьбой закрепляется коннотация материального, хорошо структурированного и поддающегося структурированию предмета, о котором можно рассказать, поведать и который находится в статическом положении.
В третьей своей ипостаси – судьба ассоциируется с движением, с путем, извилистым, трудным (или легким), этот путь можно разделить с кем-либо, по нему можно идти или свернуть с него, часто он представляется в виде некоего лабиринта и в нем можно заблудиться, потеряв правильное направление движения. Именно в этой третьей ипостаси наиболее явно выражается воля человека: человек может выбирать свой жизненный путь, то есть свою судьбу.
Когда и если человек активен по отношению к своей судьбе – а это не исконный, как мы видели, славянский контекст, – он может созидать ее, строить, обзаведясь такой необходимой для этого вещью как жизненный план. В этом смысле мы, носители русского языкового сознания, реализуем древнейший стереотип, выражающий целенаправленное, осмысленное, длительное действие через метафору строительства, созидания, архитектурно-инженерного действия. Само по себе понятие плана, как и образ строительства как интеллектуального созидания чего-либо, пришло в современную ментальность именно из архитектуры и военного дела – древнеегипетских, античных, древнекитайских. Строить что-то означает созидать по плану, действовать продуманно, с позитивной целью. Именно в силу этого мы, европейцы, для выражения многих смыслов пользуемся метафорой строительства – мы говорим: строить свою карьеру, выстраивать отношения, линию поведения, строить козни, а также логическое построение, стройность мысли и так далее. Для выражения обратного, то есть для обозначения неразумного, непродуманного действия, мы пользуемся той же метафорой, указывая на дефектность конструктивного элемента. Мы говорим: строить замки на песке или строить карточный домик.
Именно в этом смысле мы можем строить свою судьбу. Заимствовав этот образ мысли, как и образ действия, из европейской культуры в XIX веке.
Мы рассказали о центральном понятии в русском семантическом поле судьбы, а именно о самом слове судьба.
Разновидности русской судьбы – назначение (предназначение), провидение, рок, участь, доля различаются оттенками значений и проливают дополнительный свет на осмысление этого понятия в инвариативном виде в русском языковом сознании.
Понятие назначения является переводным термином с латыни или французского (destination или predestination) и обычно описывает внешний, социально-значимый аспект в жизни человека. Об этом свидетельствует имеющийся запрет на сочетаемость этого слова: мы можем сказать его предназначение в том, чтобы совершить переворот в науке или ее назначение быть хорошей женой, но не можем сказать его (ее) предназначение – пять раз поменять работу или супругу (супруга).
Это слово употребляется узко, обычно в религиозных или околорелигиозных контекстах, ограничено в сочетаемости, имеет единственный метафорический образ: «само провидение указало ему на…», не снабжено никакими коннотациями и трактует человека как инструмент, выполняющий благую высшую волю. Назначение, предназначение напрямую связаны с провидением, с его волей, образ провидения более разработан в сознании и языке, оно наделено силой, голосом и непременно добрым началом.
Слово рок (связанное этимологически с глаголом речь – сказанное, реченное) более активно в русском языке. Мы говорим: жестокий, злобный, враждебный, беспощадный, бессмысленный, непонятный, загадочный рок. Рок преследует, обрушивается, настигает, вступает. Рок – темная, враждебная, агрессивная, злая сила, рассматривающая человека исключительно как свою жертву и противостоящая счастливой судьбе. Но рок, в отличие от судьбы, не образует линию, путь; действие его всегда точечно, его нельзя построить, хотя эти точечные воздействия могут включаться в судьбу, в особенности в ее финальной части. Так, нежданная, случайная смерть – всегда осмысливается как рок.
В этой связи интересно употребление прилагательного «роковой», применительно к женщине или, реже, к мужчине, для обозначения соблазнительности и гибельности последних. Эта идея также французского происхождения (femme fatale) и также относится к заимствованным мыслительным способам поведения и суждения о нем.
Доля, участь, удел – в отличие от предназначения, может касаться и внутренней жизни человека (мы говорим: «Быть брошенной женщиной – такая уж ее доля»). Доля «включает» в себя не только внешние факторы, но и сугубо внутренние, мы можем сказать: «Такая уж моя доля – терпеть, ведь я не умею постоять за себя». Доля выпадает, ее ищут, в современном языке она не может быть ни плохой, ни хорошей (счастливой, то есть делающей человека счастливым: признак человека, а не ее самой). В современном языке слова участь, доля, удел теряют свою активность, получают стилистическую окраску (либо поэтическую, либо просторечную, вероятно, это как-то связано с их исконностью и наибольшей архаичностью среди всех членов синонимической группы), и рядовой носитель обычно затрудняется, если ему предложить создать разнообразные контексты с этими словами.
Русское слово жребий в значении судьба употребляется в ограниченных контекстах: кому-то выпал такой жребий, таков уж чей-то жребий, чей-то жребий незавиден. Обычно, по нашим наблюдениям, предпочтительно соотносится с первым и третьим лицом (его доля), негативно окрашен, в образном строе выступает как неодушевленная сущность пассивного свойства (не сочетается с активными глаголами действия, можно сказать только: жребий брошен, глагол бросать в страдательном залоге).
В сочетаемости слова жребий и отчасти слова доля мы видим важный элемент метафорического концепта, объединяющий эти понятия с индоевропейскими прототипами. Мы будем много говорить о том, что представленные во французском мировоззрении когнитивные структуры, связанные с понятием судьбы и случая, ассоциированы в первую очередь с идеей падения-выпадения, восходящей к древним способам определения будущего через гадание и жребий. Трудно сказать, заимствована эта образность у европейцев или степняков, однако в праславянском представлении ситуации, связанной с этими двумя понятиями, таких элементов определенно нет.
Итак, мы проанализировали следующие русские слова, описывающие высшее, внешнее, главенствующее, определяющее человеческую жизнь: судьба, участь, доля, удел, рок, провидение, жребий. Рассмотрим теперь их французские переводные эквиваленты.
Французское семантическое поле fortune, destin, destinée, sort, providence
Аббат де Фелис, француз, автор 26-томной «Энциклопедии, или Универсального словаря», увидевшего свет в семидесятые годы XVII века, отмечал, что «у христиан нет достаточно четкой доктрины судьбы» (11). Действительно, образ судьбы во французском языке представляется достаточно эклектичным и неоднородным, впрочем, не менее эклектичным, чем у русских, что следует, например, из такого высказывания Боэция: «Провидение и судьба, хотя и различаются, однако взаимодействуют между собой. Порядок судьбы возникает из простоты провидения… Бог в своем провидении располагает единственным и непреложным способом того, что должно свершиться. Судьба же, предписанная провидением, направляет относительно времени и места. И не важно, ткет ли она свою нить с помощью духов, близких к божественному провидению, или с помощью мировой души, или послушной ей природы, посредством движения небесных светил, или силой ангелов, или хитростью различных демонов, с помощью чего-то одного из этого или посредством всего этого вместе взятого, очевидно, что провидение есть простой и неизменный образ всего того, что предопределено к воплощению, судьба же представляет собой беспрестанно меняющееся сплетение и временной порядок того, что Бог в своей простоте располагает к возникновению» (12). Из приведенной цитаты очевидно, что французские мысль и образный ряд питались из двух традиций – античной философии и мифологии и христианства. Фортуна бесконечно обсуждается у гуманистов (Альберти, Фичино, Понтано, Макиавелли (13)), то отрицаясь и низводясь, то воскресая и обретая новые статусы. Столкновение судьбы и провидения, описанное и у Монтеня, и у Дидро (14), также свидетельствует о стойкости античных представлений, оставивших богатый след в языке, приведших к сосуществованию в обыденном сознании и языческого, и христианского образов.
Ознакомительная версия.
