автомобиль, напоминающий о прогрессе и полный культурных голосов: уголок бульвара, расположенный бивуаком в пустыне.
Этот еловый лес, влюблённый в луну, на футуристской дороге, прорезающей его из конца в конец. Простое и тоскливое царство растения с длинными монологами кончилось.
С нами начинается царство человека с подрезанными корнями, умноженного человека, который смешивается с железом, питается электричеством и понимает только наслаждение ежедневной опасности и героизма.
Этим самым мы даём вам понять, насколько мы презираем пропаганду эстетической охраны пейзажа, этот глупый анахронизм.
Разноцветные афиши на зелени лугов, железнодорожные мосты, перекинутые между холмами, хирургические поезда, просверливающее голубое брюхо гор, огромные трубы турбин, новые мускулы земли, примите хвалу от футуристских поэтов, так как вы разрушаете старую болезненную и воркующую чувствительность земли!
Как вы хотите, чтобы с такими страстями, с таким новаторским пылом мы принимали артистическую концепцию нашей современной Италии? Она слишком долго испытывала на себе изнуряющее влияние Габриэле д’Аннунцио4, младшего брата великих французских символистов, тоскующего как они, и, как они, склонившегося над обнажённым телом женщины.
Надо во что бы то ни стало бороться с Габриэле д’Аннунцио, так как он рафинировал всем своим талантом четыре интеллектуальных яда, которые мы желаем уничтожить во что бы то ни стало:
1. Болезненную и тоскливую поэзию расстояния и воспоминания; 2. Романтический сентиментализм, струящийся лунным светом и поднимающийся к женщине-Красоте, идеальной и фатальной; 3. Наваждение сладострастия с треугольником адюльтера, перца кровосмешения и возбуждающей приправой греха; 4. Глубокую страсть к прошлому, усиленную антикварской и коллекторской манией.
Мы отрицаем также болтливый и пресный сентиментализм Пасколи5, который, несмотря на свой неоспоримый гений, останется, тем не менее, повинным в унижающем и растлевающем влиянии.
Наконец, мы рады, что нам не придётся больше пить тошнотворный молочный кофе нашего плачевного Фогаццаро6.
Мы принимаем только блистательное творчество пяти или шести великих предшественников футуризма. Я имею в виду Эмиля Золя, Уолта Уитмена; Рони-старшего, автора Bilatéral и Vague rouge; Поля Адана, автора Trust; Октава Мирбо, автора Les affaires sont les affaires, Гюстава Кана, творца свободных стихов, и Верхарна, прославителя щупальцевых городов7.
Футуристский лиризм по существу подвижный и изменчивый, так же как красочный динамизм футуристских живописцев Боччони, Руссоло и Карра, выражает с непрерывной скоростью наше я, которое создаётся с неустанным вдохновением.
Футуристский лиризм, вечный динамизм мысли, непрерывная струя образов и звуков, один может выразить эфемерную, непостоянную, симфоническую вселенную, которая куётся в нас и с нами.
Это динамизм нашего эластического сознания, реализуемый вполне. Интегральное я, бесконечно воспеваемое, живописуемое, воспроизводимое скульптурой в его непрерывном становлении. Последовательность лирических состояний, исключающая всякую парнасскую8 идею взаимной экстери-орности протяжения, вот великая оркестровая строфа свободных футуристских стихов.
Искусству абстрактному, статическому и формальному мы противопоставляем искусство непрерывного движения, агрессивной борьбы и скорости.
На повелительные утверждения догматического интеллектуализма мы отвечаем криком:
«Мы хотим разрушить музеи, библиотеки! Ваши возражения? Полно! Мы прекрасно знаем, что нам подсказывает наш милый и лживый интеллект. Мы не желаем слушать!»9
Мы любим также повторять глубокую и блестящую мысль Эдгара По: Поэтический дух, эта возвышеннейшая из всех способностей, потому что истины величайшей верности могли быть открыты нам только этой аналогией, красноречие которой, неопровержимое для воображения, ничего не говорит хилому и одинокому разуму. (Диалог Моноса и Уны10.)
Скептическому и пессимистскому детерминизму мы противопоставляем, следовательно, культ творческой интуиции, свободу вдохновения и искусственный оптимизм.
Наконец, тоскующему сентиментальному или сладострастному лунному свету мы противопоставляем несправедливый и жестокий героизм, повелевающий завоевательной лихорадкой моторов.
Ф.Т. Маринетти
<1911>
17. Рождение футуристской эстетики
Но, конечно, в ваших головах уже накопилась многочисленные возражения против нашего разрушительного и антитрадиционного принципа.
Я мимоходом подхватываю одно: Какие же творения – говорите вы – из камня, мрамора или бронзы вы можете противопоставить тем, неподражаемым, которые завещаны нам веками?
Я отвечу вам очень просто:
1. Шедевры прошлого – единственные уцелевшие из бесчисленного количества произведений искусств, исчезнувших вследствие своего безобразия или своей хрупкости. Не можете же вы требовать от нас противопоставления шедевров, созданных в какие-нибудь пятьдесят лет, совокупности отборных произведений, создавшихся в течение десятка веков.
2. Я отвечаю вам, кроме того, что космополитический номадизм, демократический дух и упадок религии сделали абсолютно бесполезными великие декоративные и неразрушимые здания, выражавшие когда-то королевский авторитет, теократию и мистицизм.
Противоречивые силы Банка, великих швецов, революционных синдикатов, металлургов, инженеров, электриков и авиаторов, право стачек, равенство перед законом, власть числа, узурпаторская сила массы, быстрота международных сообщений, привычка к гигиене и комфорту требуют, напротив, больших, хорошо проветриваемых, народных домов; безусловно удобных поездов; тоннелей; железнодорожных мостов; громадных и быстрых трансатлантических пароходов; вилл, умело раскинутых по холмам под свежим опахалом горизонтов; огромных митинговых зал и усовершенствованных уборных для быстрого и ежедневного ухода за телом.
Эстетике, которая непосредственно удовлетворяет пользе, ни к чему в настоящее время королевские дворцы с господствующими линиями и гранитными фундаментами, выраставшие некогда над средневековым городишком – скопищем жалких лачуг. К чему нам теперь метать в небо башни этих соборов, которые поднимались в облака, соединяя руки своих стрелок в мольбе о защите городков, корчившихся в их тени?
Мы противопоставляем им абсолютно победоносную и окончательную эстетику больших локомотивов, спиральных тоннелей, броненосцев, миноносцев, монопланов Антуанетта и беговых автомобилей.
Мы создаём новую эстетику скорости, мы почти разрушили представление пространства и необычайно умалили представление времени.
Мы подготовляем таким образом вездесущие умноженного человека.
Мы придём таким образом к уничтожению года, дня и часа.
Метеорологические явления опережают нас, так как времена года уже слились.
Трагическое ежегодное возвращение традиционных праздников постепенно утрачивает интерес.
Разве ночное бдение труда и удовольствия во Франции, в Италии, в Испании уже не слило почти в одно целое день и ночь?
Разумеется, произведения, в которых мы выразили этот вихрь интенсивной жизни, катящейся к идеальному будущему, не могут быть поняты и оценены публикой, огорошенной нашим диким вторжением и раздражённой нашей свирепой резкостью.
Она полюбит их позднее. Пока что она уже начинает отвыкать от тех, против которых мы ратуем.
Мы уже вызвали возрастающее отвращение к античному, червивому и заплесневелому.
И это уже важный и решительный результат.
Вы читали в моём первом манифесте утверждение, вызвавшее бурю порицаний: «Беговой Автомобиль прекраснее, чем Победа Самофракии».
Я вам оставлю, расставаясь с вами, в качестве взрывчатого подарка следующее заявление, которое ещё лучше дополняет нашу футуристскую мысль:
«Нет ничего прекраснее лесов строящегося дома».
Леса, с их мостками цвета опасности, дебаркадерами аэропланов, с их бесчисленными руками, хватающими звёзды и кометы, с их воздушными площадками,
