Тонцы ведут от Нова города,
Другие ведут-то от Еросолима,
Припевы припевают хороши[121].
В теме гусельной игры из трёх «тонцев» — строев и жанров исполнения на гуслях — два происходят из Новгородской земли и Балтийской Руси. Третий, также не киевский, а иерусалимский — традиция исполнения псалмов. В некоторых вариантах былин отчество Соловья совсем «гусельное» — «Соловей да сын Гудимирович!». Можно осторожно предположить, что его отец — Гудимир — мог быть назван в честь инструмента гудка или гуслей, двух наиболее сакральных инструментов древней Руси.
По свидетельству фольклорных экспедиций этномузыкологов консерватории им. Римского-Корсакова на территории современной северо-западной России гусли были наиболее распространены и популярны. Аналогичные инструменты найдены в Балтийской Руси и даже оставили свой след в Дании, где некогда находились славянские колонии: «Очевидное сходство с новгородскими древними гудками и гуслями, их частями, деталями или заготовками обнаружено археологами в Хедебю — это граница Германии и Дании, в Польше в городах Ополе и Гданьске…»[122].
Традиция игры на гуслях сохранилась в России до конца XX века и была благополучно перенята нашими современниками. На Украине традиции гусельной игры слабо прослеживаются и в фольклорном материале, и исторически.
События былины выстроены по классической кольцевой композиции, как большинство русских богатырских сказок. Выйдя из дома, богатырь совершает подвиги и возвращается домой, проделав гигантский круг. Мы помним, что повествование начинается с севера, с описания мест — родины Соловья. В записи былины, сделанной Сорокиным в Пудоге, Соловей не только приезжает из «земли Веденецкия», но и возвращается на северо-запад с невестой:
Тут-то млад Соловей сын Будимирович
Не венчался во славном городе во Киеве,
Поехал в свою землю Веденецкую
На тех-то на черныих на кораблях[123].
Это также приводит к выводу, что Соловей Будимирович — человек с северо-запада.
М.П. Чевалков Соловей Будимирович и Забава Путятична, 2003
Основные противоречия внимательных исследователей сосредоточиваются на споре: откуда же всё-таки пришли корабли атамана Соловья в Киев? С русского Севера или с Балтийского побережья? Нам кажется, что это противоречие можно устранить, вспомнив о том, что некогда Русь Новгородская была заселена славянами именно с южного побережья Балтийской Руси, с того моря Варяжского, Волынского, Синего, в «Повести временных лет» новгородцы происходят «от рода варяжского». Довольно продолжительное время связи земель Новгородских и Балтийской Руси были очень крепкими. Об этом свидетельствуют и археологические открытия последнего времени, и северный русский эпос[124]. Весьма вероятно, что атаман Соловей мог жить на Балтийском побережье, а «коммерческое дело» вести в районе современной Вологодчины и Архангельской области. Именно там добывалась драгоценная пушнина и чрезвычайно дорогой моржовый бивень. Традиционно считается, что в VI веке на земли Новгородского княжества с запада пришли племена кривичей, а в VII веке в процессе славянского заселения Восточно-Европейской равнины пришло племя ильменских словен. Если наше предположение верно, то время происхождения былины можно с определенной степенью вероятности датировать периодом с VI по X век. Если упомянутого в былине князя Владимира Красное Солнышко предположительно считать реальным историческим персонажем — князем Владимиром Святославичем (который стал новгородским князем в 970, а в 978 году захватил киевский престол), то былину следует отнести к Х веку. Князь Владимир, родившийся под Псковом и имевший весьма тесные связи как с Новгородом, так и варягами Балтийской Руси, вполне мог благосклонно отнестись к сватовству какого-нибудь князя или родовитого и богатого атамана из Варяжской (Балтийской) Руси, из Леденца или Волина к своей племянницы.
Н. Кочергин. Автолитография. 1949
Былина о Соловье Будимировиче, безусловно, северорусского происхож-дения, имеющая очевидное отношение к Балтийской Руси и сохранившая воспоминания о былой близости, об административных, хозяйственных и культурных связях древней Новгородчины не только с Киевским княжеством, но и со славянскими княжествами Балтийского Поморья. Несмотря на то, что основные события происходят в Киеве, её всё же корректней было бы отнести к былинам Новгородского цикла, вслед за были-нами о путешествиях Садка, Василия Буслаева и Дюка Степановича.
Глава III. ГУСЛИ В РУССКОЙ ИСТОРИИ И МИФОЛОГИИ
3.1. Гусли через призму русской истории. Древняя поэтическая символика Руси (преимущественно в гусельной традиции)
«Русские гусли принадлежат истории культуры не только как факт музыкального искусства, фольклорных традиций наших дней, но входят в качестве самостоятельного содержательного элемента, «сюжетного мотива», в систему особо значимых явлений, образов, первоначальных представлений, преданий, относящихся к периодам формирования мифологических воззрений народов ранних исторических эпох. Как образ-символ гусли соотносятся с основополагающими понятиями культуры. Знанием жизни, как путь просветления, соединяющий сферы материального и духовного в сознании человека»[125].
Процитировав слова выдающегося русского этномузыколога, знатока отечественной традиционной культуры, исследователя гусельной традиции Анатолия Михайловича Мехнецова, обращаем внимание читателя на то, что гусли и гусельная традиция несут на себе отпечаток древнейших представлений славян о мироустройстве и в символическом виде выражают архаический взгляд на мир.
Очевидно, что в древности гусляр был чем-то большим, нежели просто музыкантом. Хотя, безусловно, гусли и гусельная игра использовались и в утилитарном, не сакральном качестве. Ряд черт, сохранившихся в сказочном фольклоре, в эпических произведениях, позволяет нам утверждать, что по выполняемым в старинной славянской культуре функциям гусляра можно сравнить с кельтским бардом или скандинавским эрилем[126].
«Слово о полку Игореве…» рисует нам образ Вещего Баяна — эпического певца, гусляра, который не просто играет и поет, а отправляется в мысленный полет в прошлое, скачет воображаемой белкой по «мыслену древу», серым волком пересекает огромные пространства и орлом под облака взмывает над историческими событиями. Очевидно, что перед нами не простой музыкант, а человек, владеющий неким изотерическим профессиональным знанием.
В сравнительных поэтических образах, используемых автором «Слова…», просматривается устойчивая семиотическая традиция, те образы и символы, которыми древнерусские эпические поэты мыслили и которыми передавали смысловые соответствия между явлениями материального мира и духовными категориями.
Автор «Слова…» описывает игру на гуслях в терминах соколиной охоты. Его пальцы сравниваются со стаей охотничьих птиц, напускаемых на стадо струн-лебедей:
«Боян же, братие, не 10 соколов на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣшиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами князем славу рокотаху».
Сюжет нападения на лебедей характерен для славянской песенной традиции, в особенности для лирических и свадебных песен. В них орел, «разбивающий» «лебедь с лебедятами, со малыми со дитятами», — это символ жениха, а лебедь — невесты. Таким образом, в поэтической картине охоты на лебедей (при гусельной игре) очевиден оттенок описания мистического брака разума гусляра, напустившего сокола (персты) на «стадо струн», с эпическими лебедями (струнами).
Продолжая рассматривать эту аналогию, мы неизбежно обратим внимание, что стая лебедей образует в полете упорядоченный строй, что опять же напоминает струны и музыкальный звукоряд. Что при ударе соколов лебеди должны вскрикивать, подобно струнам создавая мелодическую гармонию.
Академик Б.А. Рыбаков указывал на мифологическую связь гуслей со стихией воды и ее повелителем — царем подводного царства.
Из русской мифологии мы знаем, что у Морского царя есть дочери, которые отождествляются с русалками, видимыми человеку в образе рек, морских волн или лебедей. Иначе говоря, для архаичного мифологического сознания реки и морские волны — это и есть дочери водяного царя.
В русских сказках широко распространен сюжет о царевнах-лебедях, дочках Морского царя, которые прилетают искупаться к реке в виде стаи лебедей:
