Ознакомительная версия.
В русском языке три из шести слов представляют собой активно действующие начала (это – судьба, провидение, рок).
Таким образом, в русском языковом сознании основным критерием распределения функций является хороший/плохой: судьба – хорошая или плохая, чаше плохая, провидение – хорошее, рок – плохой.
Во французском языке все силы, кроме fatalité, могут быть и хорошими, и плохими, да и само fatalité не столь фатально, как русский рок, поэтому в основе распределения лежит круг более дифференцированных представлений, которые в известной степени способны перетекать друг в друга: fortune – благополучие, достаток, социальная жизнь; providence – распоряжения мудрого правителя, имеющего исключительно благие намерения, которого следует слушать себе же во благо; destin – предназначение человека, реализующееся в его конкретной destinée; fatalité – противостоящая сила; sort – отдельная сила, описывающая внедрение случая во взаимодействие всех этих сил.
Однако, несмотря на то, что во французском языке больше «активных разновидностей» судьбы, мощность этой активности в рамках каждого из выделенных слов значительно слабее, чем в русском языке. Так, во французском существенно ослаблены и редуцированы возможности постановки какого-то из выделенных понятий в позицию подлежащего – такие контексты, безусловно, имеются, но частотно они встречаются значительно реже, чем в русском, да и количество предикатов, сочетающихся с именами судьбы, в три-четыре раза меньше. В русском же языке судьба крайне активна и избирает во фразе именно позицию агенса – подлежащего. Характерно, что во французском языке наделены речью лишь destin и providence, хотя наиболее частотным понятием для перевода русского судьба будет sort. В русском языке говорят и судьба, и провидение, то есть две главные активные силы, определяющие жизнь человека.
В русском и французском языках центральные понятия, выражающие инвариативное значение «высшее, внешнее, активное, главенствующее, определяющее жизнь человека», ассоциированы с совершенно различными идеями. Во французском – судьба-благополучие, судьба-предназначение, судьба-жребий. В русском – судьба-присужденное (связанное с оценкой того, что человек заслужил, суд над ним), судьба-доля, часть от того, что полагается всем. Таким образом, в русском языке человек мыслится пассивно, его судят, ему дают долю, часть от общего, и, таким образом, он мыслится как часть коллектива, деперсонифицируется, в то время как во французском его стимулируют добывать блага, его предназначают для той или иной активности, ему выпадает или не выпадает благодаря случаю, который активизировать может и он сам, то или иное будущее, никак не связывающее его с коллективом.
Таким образом, мы можем предположить, что по отношению к описываемым высшим силам во французском языковом сознании человек ориентирован совершенно иначе, нежели в русском.
Несмотря на то, что представленный круг понятий относится к индоевропейским универсалиям, в русском языке выявляются нетривиальные, не имеющие аналогов во французском языке коннотации. Так, во французском языке судьба (sort, destin) не мыслится как некий текст или путь. В русском языке судьба не ассоциируется с образом жребия, такое слово употребляется отдельно с близким значением, но у слова судьба такой коннотации нет.
Во французском языке, в отличие от русского, выражено в ряде случаев лексическое разделение причины и следствия. Прежде всего, на это указывают пары destin – destinée, fatum – fatalité. Несмотря на то, что fatum – малоактивное слово, имеющееся разделение на высшая сила – результат действия этой силы свидетельствует о более детальной философской проработке лексики этого гнезда, как на авторском, так и на общеязыковом уровне.
Статистика показывает, что наиболее частотными и развитыми по значению в русском и французском языке являются соответственно слова судьба и sort. Это центральные понятия, выражающие в рассматриваемых языках идею предопределения человеческой жизни высшей силой. Несмотря на сочетаемость, которая склоняет поставить в соответствие французскому sort русскую долю, мы считаем, что должны сопоставляться именно эти два понятия как базовые.
Русская судьба – слово, происшедшее от другого абстрактного понятия (на последнем этапе), слово с соответствующей мифологической «поддержкой» и развитой метафорической сочетаемостью, за русским словом судьба стоит конкретно очерченный мифологический образ, с разработанной внешностью, с даром речи, с приписыванием строго определенных моделей поведения. Русская судьба в первом своем значении подавляет, действует, вершит.
Французское sort – понятие без определенных мифологических истоков, оно ассоциировано в центральном своем употреблении с предметом, в чуть более редком употреблении – с персонифицированным мифологическим существом, эклектически заимствовавшим свой облик у своих «соседей по гнезду». Метафорическая проработка этого понятия значительно более скромная, возможности действовать у этого «божества» ограничены одним десятком глаголов. При этом, как мы уже говорили, sort «не любит» выступать в роли подлежащего, уступая активную роль субъекту (лучше сказать favorisé par le sort il… чем le sort le favotisè, protege par le sort il… чем le sort l’a protege etc.) Подобную активность французского субъекта и пассивность русского мы связываем с соответствующими тенденциями обоих языков, проявляющимися на общесинтаксическом, независимом от конкретных понятий уровне.
Если подняться на более высокую ступень анализа и все же пренебречь многими указанными здесь частностями, в самом обобщенном виде мировоззренческое различие представлений французов и русских о судьбе может быть представлено следующим образом.
Библиография
1. Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1980.
2. Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957; а также Юм Д. Исследование о человеческом познании. Соч.: В 2 т. М., 1965. С. 19–26, 61–74; а также Бергсон А. Материя и память // Собр. соч.: В 3 т. Т. 1. М., 1992. С. 160–270.
3. Reader J. Africa: A biography of continent. London, 1997. P. 72–79.
4. Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. М., 1971. С. 16.
5. Гуревич А. Я. Диалектика судьбы у германцев и древних народов // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С. 148.
6. Постовалова В. И. Судьба как ключевое слово культуры и его толкование // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С. 207–214.
7. Панов Г. В. Чувственное, рациональное, опыт. М., 1976.
8. Виппер Р. Ю. Влияние кальвинизма на политические учения и движения в XVI веке. М., 1894,
9. Никитина Е. С. Концепт судьбы в русском народном сознании (на материале устно-поэтических текстов) // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С. 130.
10. Толстая С. М. Глаголы судьбы и их корреляты в языке культуры // Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994. С. 143–147.
11. Félice Abbé de Encyclopédie ou Dictionnaire universel raisonné. Paris, 1973. T. 7.
12. Боэций. Утешение философией. М., 1990. С. 265–266.
13. Баткин Л. М. Итальянское Возрождение. Проблемы и люди. М., 1995.
14. Félice Abbé de Encyclopédie ou Dictionnaire universel raisonne des sciences, des arts et des métiers (Diderot et D Alambert). Paris. 1954. T. 4. P. 896.
15. Хейзенга Й. Осень средневековья. М., 1980.
16. Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.
Глава четвертая Представление французов и русских о случае и удаче
В этой главе мы рассмотрим русские и французские понятия, описывающие представления двух народов о стечении обстоятельств здесь и теперь, оказывающем благотворное или негативное влияние на какой-то момент человеческой жизни или имеющем влияние на весь дальнейший ход человеческой жизни. Русские называют такое стечение обстоятельств случаем, французы – occasion. В целом эти представления со всеми нюансами у русских описываются таким набором понятий: случай, случайность, удача, неудача, шанс, а у французов – таким: occasion, hasard, chance, malchance, veine.
Поговорим о том общем, что создает на сегодня общекультурный фон восприятия этих концептов, то есть о том, как образованные люди Франции и России мыслят эти понятийные кусты. В данном случае нам это необходимо для более точных интерпретаций материала, ибо систематизация всех этих обстоятельств, предлагаемая современной культурой, также в свою очередь является мифологемой и небезынтересна с этой точки зрения.
Ознакомительная версия.
