Ознакомительная версия.
Мы зашли в уютное, украшенное разными морскими сувенирами помещение. Темно-розовые скатерти были идеальной чистоты, на столах стояли тарелки из благородного, чуть ли не мейсенского фарфора.
— Сейчас вы увидите настоящий голландский сервис, — шепнул Альберт. Он все еще чувствовал неудобство за того готового покончить счеты с жизнью официанта в Схевенингене. — В маленьких городах традиции сохраняются лучше.
Мы приготовились вкусить обволакивающий голландский провинциальный сервис. К нам подошла юная официантка, неся три толстые кожаные папки с меню. Она приветливо улыбалась.
Это была китаянка.
Оглядевшись, мы заметили, что и бартендер — китаец, и, прямо как в сказке Андерсена «Соловей», все люди — китайцы. Я имею в виду работников ресторана, понятно. Другие были не китайцы.
Альберт расхохотался.
— Китайцы — абсолютные чемпионы по части ресторанного дела, — сказал он, — остальным трудно с ними конкурировать. У них врожденное чувство сервиса.
И в самом деле, начав после войны с широкой сети маленьких и дешевых ресторанов китайской кухни, до сих пор привлекающих массу людей вкусной, своеобразной, обильной и недорогой едой, китайцы стали открывать все возможные виды ресторанов — и почти всегда с успехом. Я подозреваю, что даже во Франции большинство ресторанов французской кухни принадлежит китайцам. Наверняка они в качестве свадебного генерала нанимают какого-нибудь надутого француза, который выходит к гостям в белоснежном колпаке и изображает шефа, произнося в изобилии замысловатые названия блюд и соусов. Но готовят-то всю эту изысканную еду те же китайцы.
И на этот раз жареная камбала просто дышала свежестью и ароматами моря и дорогого оливкового масла; отварная спаржа под соусом «голландез» просто таяла во рту, оставляя после себя нежный мускатный вкус; поданная отдельно молодая картошка двух видов — отварная и слегка обжаренная — была выше всяких похвал.
За соседний столик присел пожилой человек с внешностью бывалого моряка — небольшого роста, крепко сложенный, седая шкиперская бородка, красное обветренное лицо.
С ним пришла маленькая и тоже пожилая собачка, которая все время порывалась на выход, но он подзывал ее к себе, и собачка ложилась у его ног — правда, ненадолго. Он заказал стаканчик какого-то крепкого напитка химически розового цвета и тут же затеял разговор с Альбертом — мол, как здесь было раньше и как теперь. Он сказал, что мы оказали ему услугу — если бы он не беседовал с нами, хозяин не замедлил бы указать ему, что с собаками вход воспрещен. Выяснилось, что он совершенно одинок и что эта собачка — единственный его друг и помощник на старости лет.
Я спросил его, на всякий случай по-английски, что за порода у его песика.
— Pure-bred mongrel (чистопородная дворняга), — ответил он, и мы начали обычный собачий разговор: дворняги же все понимают, умнее собак не сыщешь, ну и так далее.
Размякшие после превосходного обеда, мы попрощались с новым знакомым и двинулись к машине. После двойного эспрессо появившуюся было сонливость сняло как рукой и уже не казалось так холодно. Нам предстоял еще немалый путь.
Дальше дорога шла по бесчисленным дамбам и мостам от одного зеландского острова к другому. Десятикилометровый зеландский мост привел нас на Северный Беверланд, еще дамба — на Южный Беверланд. По обе стороны дороги по-прежнему спокойно поблескивало укрощенное море, какие-то энтузиасты уже повытаскивали из сараев свои виндсёрферы и скользили по воде, несмотря на холод.
Часам к четырем мы добрались до самой западной точки Нидерландов — острова Валхерен. Здесь в 1944 году союзники, чтобы обеспечить морской путь к Антверпену, применили известный еще с шестнадцатого века прием — разбомбили дамбу, и немцев смыло с острова. После войны, правда, англичане же и починили испорченное — подвели к дыре четырехсотметровый понтон и заполнили его водой. Понтон утонул и заткнул дыру.
Город Флиссинген — довольно большой, знаменит своим так называемым бульваром — широкой и богато застроенной, насквозь продуваемой набережной, откуда открывается величественный вид на Северное море. Набережная проходит вдоль песчаной дюны, поросшей — ах, как хотелось бы ввернуть какое-нибудь замысловатое ботаническое название, как это делают настоящие писатели вроде Тургенева, — ну, скажем, «густо поросшей дроком» или «древовидным вереском»! Но мои ботанические познания ограничиваются тем, что я знаю, как называется по-латыни рыба карась — carassius carassius. Я, по-моему, в жизни не завершил ни одного гербария, хотя какие-то листочки, помнится, засушивал.
Мы погуляли немного по бульвару, сопровождаемые истерическими воплями чаек. Я вдруг вспомнил старинный бельгийский фильм «Чайки умирают в гавани». Гавань эта была где-то недалеко — отсюда до Бельгии рукой подать. Но эти чайки умирать не собирались, наоборот, они были, как говорят англичане, «very much alive», очень даже живыми, и периодически пикировали в море за каким-нибудь зазевавшимся карассиусом.
На горизонте маячил огромный корабль — паром в Англию. Погуляв, мы выпили чаю с пирожным в маленьком кафе. Платный туалет сожрал Танины пятьдесят центов, но дверь открыть не пожелал. У нас была еще только одна монетка, так что пришлось справлять нужду по очереди, придерживая дверь для очередного страждущего. Троим пописать за пятьдесят центов — это, по голландским понятиям, очень даже дешево.
На бульваре стоит величественный памятник некоему адмиралу Михелю Адрианссону де Рюйтеру, знаменитому тем, что в 1666 году он отправился со своим флотом в Лондон и захватил флагманский корабль англичан «Ройал Чарлз». Движущей силой этого подвига было, по-видимому, то, что адмиральские представления об идеальном мироустройстве сильно расходились с представлениями экипажа флагмана…
Недалеко от Флиссингена лежит город Мидделбург, известный средневековым монастырем, разрушенным бомбежками, но после войны восстановленным во всем своем величии. Мидделбург славится также своими украшениями из серебра — Таня выбрала сувениры для внучек, дочки и себя.
В Мидделбурге же произошла первая и единственная за всю поездку парковочная неприятность. Когда мы после осмотра монастыря вернулись к машине, под «дворник» было засунуто извещение о штрафе. Оказывается, Альберт положил квитанцию лицевой стороной вниз, так что парковочные хищники посчитали, что их пытаются обмануть. Альберту стало неудобно за мелочность своих соотечественников. Он рассвирепел, сказал, что платить мы ни за что не будем и что по приезде в Швецию он напишет возмущенное письмо этим негодяям, ставящим под сомнение голландское гостеприимство. И написал — но сначала заплатил требуемую сумму. После вялой многомесячной переписки власти города Мидделбурга приняли мудрое решение — вернуть деньги. К тому времени почтовые расходы с обеих сторон, как мне кажется, уже превысили размеры штрафа.
Альберт: Я-таки заставил их усовеститься!
А монастырь действительно впечатляющий. Немногочисленные посетители терялись под его гигантскими сводами. Теперь в одном из флигелей размещается, по-видимому, что-то вроде краеведческого музея — иначе трудно объяснить появление в монастыре скелета мамонта. В просторном внутреннем дворе неторопливо разворачивала свои бесчисленные кабели телевизионная команда.
С трудом найдя алкогольный магазин, мы запаслись горючим для ужина и поехали дальше.
Я пытался, подражая Альберту, восстановить наш точный маршрут по дороге обратно, но запутался в бесчисленных мостах и дамбах, по которым мы проезжали. В конце концов каким-то образом мы оказались в окрестностях Роттердама.
Считается, что роттердамская гавань — самая большая в мире. В это легко поверить — она простирается на пятьдесят с лишним километров, и зрелище это удручает. Дорога идет вдоль бесчисленных подъемных кранов, складов, газгольдеров, пакгаузов, нефтеперерабатывающих заводов, увитых сплетениями неприятно серебристых трубопроводов химических фабрик… В машину начал проникать тяжелый запах (как говорят: «химией понесло»), так что пришлось отключить кондиционер. Типичный индустриальный кошмар, особенно для маленькой Голландии.
Вообще надо заметить, что страна, как нам показалось, стоит на грани истощения своих экологических резервов. Гигантская промышленность, до предела интенсифицированное сельское хозяйство — ни о каком естественном развитии экосистем и речи быть не может. Но об этом уже думают, а исторический опыт показывает, что если голландцы о чем-нибудь думают, то обязательно что-нибудь придумают.
Мы добрались до гостиницы в Амерсфорте уже в темноте. И как же хорошо было после этого длиннющего дня выпить прохладного пива с остатками лимбургского сыра! И какие молодцы китайцы с их спаржей под соусом «голландез» и камбалой!
Ознакомительная версия.
