— вспоминает А. Зорин.
Конечно, ностальгия по советской власти среди тех, кто противостоял ей, избегая компромиссов, типичных для большинства интеллигенции в годы «мягкого ГУЛАГа», не может быть объяснена просто желанием вернуться в собственную молодость и тем более не является призывом возродить коммунистический рай в «отдельно взятой стране». В ней находит свое выражение безысходность, которую вызывает современное положение дел в российском интеллектуальном мире у тех немногих из поколения «сорокалетних», у кого уже появились собственные имена.
По словам представителей этого поколения, отношение к советскому режиму возводит труднопреодолимый барьер между старшими и младшими коллегами. В основе непонимания поколений — непричастность молодежи к битвам антисоветчиков, ее в лучшем случае «академический» интерес к советскому прошлому, который представители старшего поколения не могут ни оценить, ни разделить, ни — по большому счету — понять и одобрить. Поэтому фрагментация академической среды может среди прочего означать распад сообщества политических единомышленников.
Среди других ее причин называют институциональный кризис и кризис финансирования, разразившийся над академией и высшей школой после перестройки, — кризис, очевидное значение которого трудно оспаривать[151].
Некоторые коллеги пытаются объяснить фрагментацию не только крахом советской власти и ее институтов, но и «распадом национальных научных школ», «денационализацией науки», «утечкой мозгов», обедняющей российское научное сообщество. Интернационализация российских социальных наук тоже может восприниматься не только позитивно: ее оценка (как и оценка переводов), стала гораздо более амбивалентна в последние годы даже среди прозападнически настроенного фланга российской интеллигенции. Мечта о включении в мировое научное сообщество постепенно развеялась вслед за распадом идеального образа Запада в России 1990-х годов[152].
«Фрагментация среды», «распад сообщества», «кризис коммуникаций» или «кружковщина» — все эти слова выражают переживание маргинализации, сворачивания социальных наук. Если вспомнить, что последние выборы оставили интеллигенцию за бортом политической жизни страны после «славного десятилетия», когда интеллигенция выступала в качестве главной политической силы, то можно смело утверждать, что этот процесс имеет очевидное политическое измерение.
Возвращаясь к сравнению между Россией и Францией, надо отметить, что разные способы говорить о кризисе в этих странах предполагают разные конвенции и разную концептуализацию этого явления: во Франции это кризис науки, у нас — кризис «сообщества».
Памятник Неизвестному Аспиранту
Когда окрепнет поколение непоротых гуманитариев…
А. Я. Гуревич
До сих пор в оценках, которые коллеги давали развитию российских социальных наук, преобладали пессимистические ноты. Обычным возражением «пессимистам» является указание на тот факт, что распад советской системы и воцарившийся на некоторое время либерализм позволили возникнуть ряду новых институтов. Они существенно обновили российское образование и способы общения в гуманитарной среде, принципы издательской деятельности и отчасти даже академические стандарты. Создание новых учреждений, прототипами которых чаще всего являлись западные образцы, модернизировало российский образовательный и интеллектуальный пейзаж. В сфере образования следует назвать прежде всего Российский государственный гуманитарный университет и Высшую школу экономики, Московскую школу социальных и экономических наук, Европейский университет и Смольный институт в Петербурге. За свою недолгую историю эти учебные заведения сумели превратиться в важные центры распространения новых принципов высшего образования и новых форм взаимоотношений между преподавателями и студентами. Среди научно-исследовательских центров нельзя не упомянуть «Левада-Центр» в Москве и Центр независимых социологических исследований в Петербурге, которые вносят существенный вклад в дело сохранения независимости социологических исследований на все более сужающемся пространстве свободы слова в нашей стране. Возникновение множества частных издательств, в том числе крупных издательских домов, таких, как «НЛО», «Ad Marginem», «Азбука», «ОГИ» и ряда других задало новые направления издательской политики и издательских проектов. Появление новых гуманитарных журналов — «НЛО», «Одиссей», «Казус», «Критическая масса» — оказало важное влияние на развитие интеллектуальной жизни в России[153]. Большинство из перечисленных выше проектов стало делом одного поколения — «поколения организаторов», тех, кому в 1990-е годы было от 30 до 40 лет.
Как часто случается, оптимизм и успешная практическая деятельность идут рука об руку, причем оптимизм, основанный на опыте практической деятельности, переносится и на интеллектуальную сферу.
«Возьмем опыт НЛО и Смольного. Если эти институции состоятельны и самостоятельны и у них есть разные поддержки, то, не впадая ни в какой ура-патриотизм, можно сказать, что мы недооцениваем возможности в России. Здесь еще нет интеллектуальной бюрократии, или она есть, но она невсесильна. Этот самый главный козырь не учитывается и не используется как редкий шанс. Если мы будем оптимистами, то сможем этим шансом воспользоваться»,
— считает И. Прохорова.
Когда руководители новых институций уповают на радужное будущее российских социальных наук (noblesse oblige), их оптимизм обычно питается, как и у французских новаторов, надеждами на результаты институционных реформ. Ибо на фоне бурного расцвета институций дефицит новых идей и школ особенно заметен. Чтобы как-то сгладить и объяснить этот контраст, возникает соблазн представить успехи на почве институтостроения в качестве интеллектуальных достижений. Организаторы редко говорят о формировании новых идей или школ. Ирина Прохорова относится к числу тех немногих из поколения организаторов, чья оптимистическая позиция исходит из пророчества о расцвете новых направлений в рамках существующих, хотя и меняющихся социальных наук.
«Если мы посмотрим на целый ряд научных книг, которые мы начали искать и публиковать — Копосов, Ямпольский, Зорин, исследования совсем молодых питерских авторов <…> Это складывается новая тенденция. Новый этап более зрелого подхода. И здесь возможны новые находки.
— Есть ли название у этого нового направления?
— Я боюсь давать определения, потому что все эти пост-нео-мета и т. д. выдают ощущение растерянности. Это промежуточные понятия, которыми пытаются зашифровать некоторые перемены. Я не берусь давать определения, потому что еще не ясно, куда это будет двигаться в реальности. Но если интуиция меня не подводит, то в этих работах намечается что-то серьезное»,
— продолжает И. Д. Прохорова.
Как подчеркивает сама И. Д. Прохорова, перечисленные работы плохо укладываются в какую-то определенную тенденцию, «школу» или «направление». Тем не менее интеллектуальный ренессанс остается немыслим вне создания «новых научных школ» и парадигм — иными словами — помимо социальных наук, несмотря на ощущение грядущих перемен:
«Если говорить о тенденции, то кажется, скоро начнется пересмотр всего инструментария и границ русской культуры как таковой. Пересмотр приоритетов, ситуации, периодизации… Соотношение историко-литературных штудий, исторических, философских, социологических — само разделение между этими науками поистерлось. Книга Зорина[154] — это не просто историческая книга, это не история литературы, это — история идей. Можно назвать книгу Копосова[155] — это книга и по истории, и по философии. Сама невозможность назвать и поместить книгу в какую-то категорию говорит о том, что все границы давно отодвинулись…»
Социальные науки рассматриваются российскими коллегами, как и многими французскими интеллектуалами, как неотъемлемая часть образа желанного будущего. Они предстают в виде сакральной данности, такой же, какой, по мысли Фомы Аквинского, являлись ангелы или церковь: сотворенные, социальные науки имеют начало, но, в силу своей святости, они вечны.
Надежды на возникновение новых направлений или новых школ, которые позволили бы по-новому объяснить общество и предоставили бы желанное доказательство социальной полезности социальных наук, часто связываются с развитием междисциплинарных исследований, с объединением подходов разных дисциплин. На это средство омолаживания социальных наук многие продолжают рассчитывать и сегодня, хотя, как известно, лечить социальные науки междисциплинарностью на Западе начали уже довольно давно. Но такая терапия, повлекшая за собой огромные затраты, как организационные, так и финансовые, до сих пор не принесла ожидаемого результата.
