Еще пример.
Школьнику Льву Понтрягину было четырнадцать лет, когда от взрыва примуса он потерял зрение. Но сила воли у шестиклассника была такова, что он продолжал учиться. Родные читали ему уроки, часто их не понимая, особенно по математике. Понтрягин оканчивает школу, университет. Двадцати семи лет он профессор, а тридцати одного года – член-корреспондент Академии наук СССР. Сейчас он академик, один из крупнейших математиков мира. Его книги, математические открытия приобрели всеобщую известность.
Льва Семеновича Понтрягина жестоко обидел несчастный случай. Ослабились возможности «второй» – воспитательной – силы. Но как же зато развилась его воля, «третья» сила! Как помогла восстановлению «первой» силы – природного дарования!
Нет слов, развивать «третью» силу часто посложнее, чем по отдельности первые две. Ведь она не так приметна, как врожденные задатки, не так сравнительно проста и популярна, как обычные приемы воспитания.
К тому же у «третьей» силы нет таких помощников, как у первых двух. Кто только тем не помогает! Родители, учителя, воспитатели, пионерские и комсомольские организации, ученые, врачи, книги, просто люди, умудренные житейским опытом. Подскажут – чтó лучше развивать и как развивать. Объяснят – с чем и как бороться и (например, с дурными влияниями разнузданных дружков, слабостью характера). Дадут добрые советы и окажут помощь.
Конечно, все взаимосвязано. Любая сила влияет на другие две. Внешние воздействия оставляют свой заметный след на «третьей» силе.
Приобретай в юности то, что с годами возместит тебе ущерб, причиненный старостью. И, поняв, что пищей старости является мудрость, действуй в юности так, чтобы старость не осталась без пищи.
Леонардо да Винчи[6]
Зоркость
Знаете ли вы историю близнецов из книги «Мери Поппинс» английской писательницы П. Л. Трэверс[7]?
Это очень, очень поучительная история. Начинается она так:
«Солнце врывалось в окно, его лучи играли на побеленных стенах и танцевали над кроватками малышей (а малышам было далеко до года).
– Эй, ты, отодвинься! Ты мне прямо в глаза залез! – сказал Джон громким голосом.
– Извини! – отвечал солнечный луч. – Ничего не могу поделать. Волей-неволей я должен пройти сквозь эту комнату. Приказ есть приказ. Мой дневной маршрут – от Восхода до Заката, а ваша детская как раз по дороге! Так что уж прости. Закрой глазки – ты меня и не заметишь.
Золотой сноп солнечных лучей пересекал комнату. Он явно старался двигаться как можно быстрее, чтобы выполнить просьбу Джона.
– Какой ты нежный, какой ласковый! Я так тебя люблю,– сказала Барби, вытянув руки навстречу теплому сиянию.
– Молодчина! – одобрительно сказал солнечный луч и коснулся ее щек и волос легким, ласкающим движением. – Так ты говоришь, что я тебе нравлюсь? – спросил он, видимо, не прочь снова услышать похвалу.
– Уж-жасно! – сказала Барби, вздохнув от удовольствия.
– Опять болты-болты-болты! В жизни не слыхал столько болтовни, как тут! Вечно кто-нибудь трещит в этой комнате! – прозвучал с окошка чей-то пронзительный голос.
Джон и Барби посмотрели в окно.
Там сидел Скворец, который жил на верхушке трубы...»
Сказка? А как похожа на действительность!
Не тем, конечно, будто пяти- или шестимесячные малыши в самом деле разговаривают с птицами и солнечными лучами.
А тем, что как-то окружающий мир уже воспринимают. Остро его чувствуют и познают. Какой-то, пусть доразумной, но все же «понимающей» жизнью живут.
Делали, например, так. Трехмесячного малыша усаживали в маленькое кресло и, чтобы он не упал, привязывали к креслу пеленками. Потом перед ребенком медленно раскачивали красный шарик с красивыми черно-белыми кружочками и полоской блестящих жемчужинок. И что бы вы думали? Малыш тянулся к шарику, когда тот к нему приближался! То есть он уже понимал, что такое «близко» и что такое «далеко», он уже что-то знал о пространстве и положении предметов в них.
Понаблюдав за недостигнувшими и месяца, выяснили, что они прекрасно разбираются, когда одни предметы заменяются другими. Соображают, что такое «разное», хотя такого слова еще нет в их сознании. Как ни одного другого. Значит, и без помощи речи, слов младенец верно постигает действительность.
Как же познают без разума?
Чувствами. Или, лучше сказать, ощущениями, которые тесно связаны с нашими органами чувств: слуха, зрения, обоняния, осязания, вкуса.
Младенчество проходит скоро. Около года (чуть раньше или чуть позже) ребенок начинает произносить первые слова и вступает в пору сознательной жизни. Он начинает постигать мир не одними чувствами, но и разумом. Конечно, этот разум еще не развит и сам по себе познанию дает немного. Но, действуя не один, а с яркими чувствами детей, он резко увеличивает чувства и наслаждение, приносимое ими малышам. И тогда-то в тех последних возникает зоркость или, точнее, детская зоркость. Зоркость золотого детства.
Золотое детство... Сейчас почему-то редко применяют это выражение. А жаль! Как точно оно передает главный цвет времени, какими живет человек, когда ему от 4–5 до 11–12.
Оно золотое, потому что именно таким – чистым, радостным и благородным – выглядит для маленького человека мир. Чувства ребят в этом возрасте превосходно выразила 6-летняя ташкентская поэтесса Нина Галицкая в своем стихотворении «О солнечном зайчике».
«Зайчик, зайчик, ты куда?»
«Я скачу за облака.
Солнце я хочу поймать
И к себе домой пригнать.
А потом пущу я солнце –
Пусть-ка выпрыгнет в оконце. –
Будет на небе сиять,
Будет детям помогать».
Зоркость золотого детства помогает также давать такие определения окружающему, которые часто поражают взрослых своей выразительностью и своей точностью. Все сразу видишь: и каков предмет, и какова душа ребенка.
Я однажды видел, как у маленькой девочки Греты из глаз покатились слезы, когда она сообщила папе о внезапно заболевшем коте:
– У Рыжика мурлыкатель сломался!
«У нее доброе сердце,– подумал я тогда. – Сегодня в ней проснулась жалость. А завтра она станет взрослой девушкой, и в ней проснется сострадание к людям».
Детская зоркость – это и небывалая любознательность, и острая впечатлительность, и радостное удивление всему увиденному. А еще это невероятная память, о которой писательница Марина Цветаева сказала как-то: «Да, что знаешь в детстве – знаешь на всю жизнь...»
Не знаю более яркого, более сильного описания детской зоркости, чем в стихотворении «Детство» поэта Николая Алексеевича Заболоцкого:
Огромные глаза, как у нарядной куклы,
Раскрыты широко. Под стрелами ресниц,
Доверчиво-ясны и правильно округлы,
Мерцают ободки младенческих зениц.
На что она глядит? И чем необычаен
И сельский этот дом, и сад, и огород,
Где, наклонясь к кустам, хлопочет их хозяин,
И что-то вяжет там, и режет, и поет?
Два тощих петуха дерутся на заборе,
Шершавый шмель ползет по столбику крыльца.
А девочка глядит. И в этом чистом взоре
Отображен весь мир до самого конца.
Он, этот дивный мир, поистине впервые
Очаровал ее, как чудо из чудес.
И в глубь души ее, как спутники живые,
Вошли и этот дом, и этот сад, и лес
И много минет дней. И боль сердечной смуты,
И счастье к ней придет. Но и жена и мать,
Она блаженный смысл короткой той минуты
Вплоть до седых волос все будет вспоминать.
Звóнок, очень звóнок колокольчик чувств в начале жизни. Отголосок его порою слышится и тревожит, и подсказывает что-то, и зовет куда-то даже в зрелом возрасте.
Удивительная история обошла газеты всех стран. Она могла бы показаться выдумкой, если бы в ней не назывались имена живых людей, если бы она не произошла на глазах у десятков очевидцев.
Б журнале «Нёк Лапья» был опубликован рассказ венгерской журналистки Семеш, озаглавленным «Шандор ищет родное село». В рассказе шла речь о судьбе шахтера из поселка Токод Шандора Мольнара. Однажды Шандор увидел во сне почти такой же поселок, как Токод, только с большими мазанками, а невдалеке от селения – озеро, в котором купались мальчики.
Сон этот был не случаен.
В годы войны в лагере для перемещенных находился русский мальчик. Как многие другие дети, он забыл не только свой язык, но и свое имя. Потом ребенка, получившего имя Шандор Мольнар, приютил и усыновил венгерский солдат.
Как же узнать то, чего не помнил Шандор? Рассказ журналистки взволновал многих, и вот венгерский врач Штолар предпринял необычный опыт. На нескольких сеансах гипноза он попытался помочь Мольнару восстановить забытые картины детства.
