Ознакомительная версия.
При этом с каждым годом становится все больше крупных музееведческих конференций, в центре внимания которых находится музеефикация, по проблемам музеефикации ежегодно защищаются диссертации, появляются многочисленные научные публикации. Но, главное, музеефикация стала неотъемлемой частью современной музейной практики.
Первый по хронологии важный для разработки исследуемой темы массив исследований, позволяющий проанализировать отношение общества к недвижимым памятникам отечественной культуры, относится к XIX в.
Пробуждающийся и растущий интерес русского общества к произведениям русской архитектурной старины не только как к святыням, но как к памятникам истории и искусства, прослеживается по первым историко-художественным наблюдениям, а затем по историко-археологическим и искусствоведческим изысканиям Ф.Ф. Горностаева[7], Л. Даля[8], И.Е. Забелина[9], В.К. Лукомского[10], И.И. Снегирева[11], В. Суслова[12], Ю. Шамурина[13], Б. Эдинга[14] и других исследователей середины XIX – начала XX в.
Н.Ф. Федоров, единственный философ, в центре учения которого стоит идея музея и к трудам которого сегодня обращаются почти все россиийские музееведы, не рассматривал проблем превращения в музеи памятников архитектуры; однако идея «музея-храма» получила теоретическое обоснование в утопических проектах Н.Ф. Федорова[15], подчеркивавшего генетическое родство музея и храма. Согласно учению Федорова, в своем изначальном смысле и назначении храм и музей близки, почти тождественны. И храм, и музей, по мысли Федорова, были первыми изображениями мира. Рассматривая труды философа-утописта в качестве «отправной точки» теоретического осмысления концепции соединения культовой архитектуры с ее музейной интерпретацией, мы одновременно используем их и как важнейший источник истории экспозиционной мысли, так как ряд его статей представляет собою развернутые проекты экспозиций музеев-храмов[16].
В июне 1917 г. был разработан чрезвычайно важный для нашей темы документ – Проект «Музейного города» в Московском Кремле[17]. Это был первый в истории музеев России развернутый проект масштабной музеефикации целого историко-архитектурного ансамбля, при этом столь древнего и высоко-художественного, как главный кремль России.
Первое послереволюционное десятилетие – время расцвета музееведческой мысли в России.
В 1917–1919 гг. П.А. Флоренский был членом Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры, хранителем ее Ризницы. Музееведческие идеи П.А. Флоренского были связаны, главным образом, с проблемой сохранения и музеефикации православного культурно-исторического наследия. Наиболее значительной попыткой осмысления специфики восприятия интерьеров культовых зданий стала в первые послереволюционные годы небольшая по объему, но значительная по глубине высказанных мыслей статья «Храмовое действо как синтез искусств»[18], в основу которой был положен доклад, сделанный П. А Флоренским на заседании Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры в октябре 1918 г. Статья была опубликована в журнале «Маковец» в 1922 г. и не потеряла своей актуальности за прошедшие после ее выхода девять с половиной десятилетий благодаря содержащемуся в ней тонкому и аргументированному анализу синтетической природы культового интерьера.
Основная мысль искусствоведа и богослова – необходимость комплексного сохранения этого наследия, в т. ч. сохранения его изначальных функций, вне которых произведения христианского искусства теряют свою значимость, смысл и «умерщвляются». В статье «Храмовое действо как синтез искусств» Флоренский обосновывает идею синтетичности интерьера культового здания и неразрывности соединения в нем не только архитектуры, живописи, прикладного искусства, но и музыки, слова, обоняния, осязания, «искусства дыма», «искусства огня» и т. п. Каждое из произведений православного искусства должно восприниматься только в синтезе с остальными: в музейной среде полноценная жизнь культового памятника, с точки зрения Флоренского, невозможна.
Нередко, обращаясь сегодня к этой работе, в ней усматривают прежде всего отрицание самой идеи музея. Такие высказывания отца Флоренского, как «музей, самостоятельно существующий, есть дело ложное и, в сущности, вредное для искусства» или «задача музея – уничтожение художественного предмета как живого», кажется, дают повод для названного вывода. Однако столь категоричное отрицание относится не к идее музея как такового, но к музею, игнорирующему конкретные условия «художественного бытия» произведений, отрывающему их от живой «деятельности духа». В статье «Троице-Сергиева лавра и Россия» Флоренский отстаивает необходимость сохранения лавры как уникального памятника русской духовной жизни XIV–XIX вв. в качестве живого монастыря-музея. Идея живого музея, столь популярная в наши дни, на много десятилетий опережала свое время.
В 1920-х гг. создается целый ряд путеводителей по музеям-усадьбам, музеям-храмам, музеям-монастырям (см. раздел библиографии Музеография, путеводители, справочники). Эти работы, имеющие в основном описательный характер, должны рассматриваться в качестве источников. Однако важно отметить, что в этих изданиях вводятся в оборот понятия, отражающие явления, появившиеся в реальной музейной практике: музей-храм, музей-усадьба, музей-монастырь, город-музей. Хотя дефиниции для этих терминов в двадцатые годы не были выработаны и нигде не приводятся, из контекста можно сделать заключение о том, что понималось под каждым из них в тот момент. Особо следует выделить среди этих работ шесть выпусков «Подмосковных музеев», осуществленных в 1925 г. при участии В. Згуры[19], и небольшую книгу Н.Н. Померанцева «Музеи-монастыри Московской губернии»[20], изданную в 1929 г., как наиболее серьезные искусствоведческие и культурологические описания ряда музеефицированных памятников Московского региона. Сосредоточение в искусствоведении 1920-х – начала 1930-х гг внимания на формальных проблемах архитектурного стиля, восходящее к переведенным и изданным в России перед Первой мировой войной трудам Г. Вельфлина и ученых венской искусствоведческой школы и характерное для работ В. Згуры и А.И. Некрасова[21], фиксируют готовность общества воспринять массовое превращение монастырей, храмов и усадеб в музеи и их интерпретацию в отрыве от изначальных функций и идейно-символического содержания, а социологизм работ Н.Н. Воронина 1930-х – начала 1950-х гг[22]соотносим с утвердившимся взглядом на музейный памятник как на иллюстрацию к истории смены общественно-экономических формаций и классовой борьбы.
Музеографические издания 1920-1930-х гг. мы рассматриваем как ценнейшие источники, наряду с документами, так как часто только они в условиях отсутствия проектной документации и фотофиксации позволяют судить о характере музеефикации и экспозиционных решениях, а также о самой концепции музея и о том, как воспринимался он современниками.
Как музеи нового типа, получившие повсеместное распространение в послереволюционное десятилетие, историко-бытовые музеи вызвали в середине 1920-х гг. дискуссии и появление ряда музееведческих работ. В 1926 г. выходит небольшая книга М. Д. Приселкова, посвященная историко-бытовым музеям – именно к этому профилю относили в то время все музеефицированные дворцы, особняки, монастыри, храмы, усадьбы. Приселков отстаивает необходимость организации музеев быта, обозначает их отличия от художественных музеев, созданных на основе музеефикации дворцовых ансамблей, и музеев древностей. Одно из существенных положений, сформулированных Приселковым, – определяющее значение для памятника истории его бытования, позволяющей реконструировать «картины» быта разных социальных слоев в их последовательной смене. Приселков считает, что ценить эти памятники нужно прежде всего как документы прошлого, и как документы их необходимо «опубликовать» – открыть для обозрения, снабдив комментариями[23].
В течение 1930-1950-х гг. в советской музееведческой литературе не было научных работ, специально посвященных проблемам музеефикации, что объясняется развернувшимся процессом демузеефикации и длительным господством негативного отношения к историко-бытовым музеям, утвердившегося после 1927 г. Эта официальная позиция сформулирована с точки зрения методики построения экспозиции «бывшего» культового памятника в работе Б. Кандидова[24], декларирующей подчинение любой подобной экспозиции идеологической установке на «разоблачение» религии.
Ознакомительная версия.
