есть событие (именно со-бытие), континуум перемен, в котором все вещи существуют по собственному пределу. Бессмысленно спрашивать, что именно существует в этом мире. Здесь важно знать, как вещи соотносятся друг с другом. Человеку же дано открыть в соответствиях всего сущего нравственно значимую со-ответственность человеческих сердец. Переход от соответствия к соответственности как раз очерчивает пространство взаимодействия, даже взаимного проникновения впечатления и прозрения. Это и есть в буквальном смысле Путь: единство действия и понимания, разумный и нравственно оправданный шаг в будущность.
Так проявляется смысл путешествия из самой семантики этого слова: путешествие есть шествие по Пути. Шествие куда? От ограниченного, относительного события-свершения к свершению безусловному и всеобщему. Шествие кого? Того, кто идет от не-себя к не-Себе: от самоочевидной, но ускользающей интуиции индивидуального «я» к еще более неуловимому, но и более убедительному переживанию глубинной подлинности своего бытия, опознанию «отца множеств» (Лао-цзы) или, как говорят тибетские ламы, «правды неисчерпаемого множества вещей». Ведь путь есть чистая конкретность, он не имеет никакой идеи и чем менее он представим, тем более реален. Восточная мудрость не может отвлечься от предметности вещного мира. Более того, от конкретности вещей она ведет к еще большей конкретности типов переживаний, чистым качествам существования. Речь идет о единичностях, вовлеченных в столь же бесконечно утончающуюся сеть соответствий, и в этом пространстве сообщительности всего и вся, в этом вселенском кристалле, полупрозрачной дымке бытия уже неразличимы его актуальные и виртуальные измерения, все может быть всем. Мы имеем дело не с фактами, сущностями или даже образами, а с клубками связей, сгустками коммуникаций, иерархиями сил. В них осуществляется загадочная для европейского ума истина Востока: ин-у цзы-жань, «в соответствии другим будешь самим собой». Вот откуда идет точность и убедительность прозрения, которое всегда есть именно прозрение глубины сознающего опыта. В нем мы проходим путь от факта к фактичности, от реального к реальнейшему, «из славы в славу».
Отсюда странно-иносказательный – не то метафорический, не то метонимический – язык восточной мудрости. Язык метафорический, поскольку он расширяет единичное существование до вселенских масштабов. И язык метонимический, поскольку он всегда сводит виртуальную перспективу событий к вещности вещей, к конкретности обстоятельств. Эти два измерения умудренной речи Востока задают и два возможных пути ее интерпретации: либо к распредмечиванию и сохранению символической глубины смысла, либо к опредмечиванию и утверждению мира в его актуальности. Последнее чревато отождествлением символических типов, этих «небесных про образов» вещей, с их предметной данностью, а это – непозволительное упрощение, которое обрекает восточную традицию на забвение собственных основ и капитуляцию перед познавательными установками Запада.
Восточная мудрость кажется темной и путаной, но ее источник как нельзя более прост. Это опыт нашего тела, телесного присутствия в мире, бессознательных, домыслимых соответствий и синтезов телесной жизни. Это, как говорили на Востоке, «одно тело», единотелесность всего сущего, пустотная цельность, в которой все равно далеко и близко, тождественно и различно. Это тело всеобщего (само)подобия, где нет вещей, а есть только функции, и сам Великий Путь мироздания есть совершенная функциональность всех функций. На Востоке нельзя «смотреть на мир» и тем более искать ту Архимедову точку опоры, которая позволит мир перевернуть. Путешественник-мудрец на Востоке оставляет мир, чтобы оставить, предоставить всему пространство свободы. Он находится в сознательной сообщительности с мельчайшими метаморфозами бытия прежде и помимо рефлексии. В его идеальной восприимчивости мир предается раз-деланию: одновременно обращается в небытие и творится, разделяется и собирается в единичность Единого.
Собранные в этой книге заметки – нечто вроде журнала лабораторных испытаний жизни как путешествия. Кажется, Азия во всех своих образах представляет одно и то же событие пресуществления (опустошения/освобождения) материальных форм в непостижимо сложный ритм живого мироздания, прекрасный в своей единственности цветок бытия. Ритмы ставят границу вещам, но высвобождают их потенциал. Они убивают, чтобы оживить. Владение потенциями-смыслами явлений дает власть и даже бессмертие. Но этот круговорот впечатления-прозрения неопределим и неподвластен логическим связям. В нем цельность (ра)скрывается в уникальности каждого момента существования, в нем все едино в той мере, в какой отличается от всего другого. В нем во мраке вездесущей предельности разлит мерцающий, «летучий» свет вечнопреемственного События. Конкретность впечатления неустранима и, более того, даже многократно усиливается в духовном прозрении, превращается в чистую – допредметную и домыслимую – качественность переживания. «Не гонись за далеким, пренебрегая близким», – наставляют китайские учителя. Не потому, что далекое неважно. Просто оно всегда уже присутствует здесь и сейчас. Кто серьезно относится к морали, должен помнить слова Ницше: далекое будущее – мера сегодняшнего дня. Путешествующий в «одном теле» мироздания – из когорты таких моралистов.
Волнующее и поучительное зрелище: наблюдать, как очень непохожие народы, населяющие просторы Восточной Азии, решают загадку Великого Пути жизни, который одновременно возносит на Небо и низвергает на Землю, убирает и возрождает. Их ответы очень разнятся, но имеют общую основу и цель. К этому надо добавить, что мудрость Пути подвержена и искажению, и забвению. В ошибках и утратах, которых не лишена история цивилизаций Восточной Азии, есть что-то общечеловеческое, очень поучительное для самопознания всех людей.
Итак, знакомство с Востоком подсказывает, что путешествие можно преобразить в путешественность – движение, неотделимое от материального мира, но несводимое к нему, пустое и, превыше всего, возвратное движение: «движение наоборот». Кто же тот, кто «идет наоборот», поперек видимого течения жизни и даже – страшно сказать – против себя самого? Тот, каким он еще не бывал, мог таким стать, не смог им быть и как раз поэтому не может не быть. Человек настолько же невозможный, насколько неизбежный. У такого человека, как говорят даосы, «одно сознание имеет два применения»: он настолько же погружен в мир, насколько и отстранен от него, вмещает в себя мир и вечно пуст.
Правда путешественности всегда пребывает «между» явлениями, всегда у-местна пространственно и культурно. Она предстает знаменитой восточной «недвойственностью», а в общественной практике – всеобщей ино-сказательностью, вездесущим «как будто», которые, как ни странно, оказываются подлинным условием общения и коммуникации. Конфуций учил поклоняться богам, «как будто они присутствуют». Великий Путь, согласно Лао-цзы, «как будто существует». Правда Будды есть нечто «как бы подлинное». Истина, говорят на Востоке, – это «бессознательность сознания». Все эти высказывания свидетельствуют о предвечном Пути, пролегающем между вещами, на краю всего сущего. Высшее совершенство уготовит себе тот, кто до конца себя опустошит и примет все случающееся таким, каким оно бывает; случается и, следовательно, в равной степени есть и не-есть.
Мудрость – зеркало, в котором «проходит образ мира». И видящий так, по слову Апостола, «радуется – как не радуется,
