Воронцова отнюдь не хозяйка, замкнутая кругом своей семьи, не та скромная, образцовая мать семейства, которую в ней готовы видеть некоторые историки искусства. Это светская женщина, спокойная, уверенная в себе, но сохраняющая в глазах современников романтичный ореол мученичества прославленного отца. Не случайно своего первенца Воронцовы назовут в честь деда Артемием.
Портрет М. А. Воронцовой.
Идеи Волынского были настолько неприемлемы и враждебны для правительства Анны Иоанновны, что приговор по его делу отличался немыслимой жестокостью: вырезав язык, живого посадить на кол. Как величайшая милость, истязания были заменены „простой“ смертной казнью. Волынскому, Еропкину и Хрущеву 27 июня 1740 года были отрублены головы. Возвращенные из Сибири дети Волынского сразу же поставили ему памятник в Петербурге у ворот Самсониевского храма на Выборгской стороне. Но любопытно, что Марья Артемьевна становится статс-дамой не Елизаветы, которую до конца защищал во время допросов „с пристрастием“ ее отец, а Екатерины, старавшейся подчеркнуть свою солидарность с программой прожектера и бунтаря тридцатых годов. Для Елизаветы непосредственная временная близость Волынского еще представляла слишком реальную опасность. Заигрывать с его программой она не хотела.
Вслед за родителями Рокотов пишет портрет их старшего сына Артемия, позднее младшего из Воронцовых — Лариона. Артемий кажется воплощением юности своего отца, живой и вдумчивый, мечтательный и чуть ироничный, с пристальным взглядом темных до черноты глаз. И как всегда у Рокотова, юность — это более звучные цветовые сочетания, яркость живых, словно еще не тронутых временем красок: темно-синего кафтана, красного, отделанного золотым позументом камзола. Для Лариона художник находит удивительно нарядное сопоставление розового бархатного кафтана с золотистым камзолом и лиловатой дымкой пудреных волос.
Ларион еще совсем мальчик, и, несмотря на ранние годы, как разительно отличается он от старшего брата своей внутренней настороженностью, едва косящим взглядом недоверчивых кошачьих глаз, затаенной пренебрежительной усмешкой. У братьев так и сложится их будущая жизнь. Артемий, крестный отец А. С. Пушкина, предпочтет вольную московскую жизнь, Ларион будет думать о дворе и службе, и это его сын в свою очередь займет высокое положение обер-церемониймейстера при дворе Николая I. Даже местом погребения Лариона Ивановича и его жены станет не какое-нибудь любимое родовое поместье, а самое аристократическое Лазаревское кладбище Александро-Невской петербургской лавры.
Близость с Воронцовыми сыграла свою роль в получении Ф. С. Рокотовым заказа на портреты детей А. И. Остермана. Нельзя сказать, чтобы министр Анны Иоанновны остался непричастным к гибели Волынского, но для последующего поколения старые счеты стерлись появлением родственных уз. Портреты Ивана Андреевича и Анны Андреевны Остерман войдут в галерею фамильных воронцовских портретов, хранившихся в „Воронцовке“ Тамбовской губернии. Это родовое поместье унаследовала младшая дочь Артемия Воронцова — Прасковья Артемьевна Тимофеева, от которой оно перешло к ее дочери, Е. А. Болдыревой-Тимофеевой.
А. И. Остерман — одна из самых колоритных фигур еще петровской России. Сын пастора из далекой Вестфалии, он успешно начинает занятия в Иенском университете, но после неудачного участия в дуэли вынужден бежать из родных мест и вместе с адмиралом Крюйсом в 1704 году оказывается в России. Он находит работу в качестве переводчика Посольского приказа, в 1711 году становится его секретарем. Петру I знакома откровенная неприязнь Остермана к русским и ненависть к знатным родам, но он успевает оценить и иные черты нового секретаря — его исключительное трудолюбие и исполнительность, чтобы найти в нем постоянного советника по делам внутреннего управления. Кстати сказать, именно Остерман разработал известную принятую при Петре I Табель о рангах. И все-таки настоящее время Остермана — годы правления Анны Иоанновны.
При правительнице Анне Леопольдовне остермановское влияние начинает серьезно угрожать самому Бирону. Недаром в свое время Артемий Волынский писал о нем: человек, „производящий себя дьявольскими каналами и не изъясняющий ничего прямо, а выговаривающий все темными сторонами“, а Фридрих II пел ему самые восторженные дифирамбы в своих „Записках“. А. И. Остерман заботится о том, чтобы сохранить престол в роду Анны Леопольдовны, и составляет для этой цели соответствующую записку о наследовании. Его идеей была организация скорейшего замужества Елизаветы Петровны с любым иностранным, по возможности самым „убогим“ принцем, что позволило бы раз и навсегда избавиться от присутствия цесаревны в России. Остерман заранее узнает и о готовящемся дворцовом перевороте, но оказывается не в силах убедить правительницу в серьезности складывавшегося положения. И, естественно, одним из первых решений Елизаветы, пришедшей к власти, была расправа с Остерманом. Первоначальный приговор — колесование — заменяется вечной ссылкой с женой, где былой первый сановник проведет еще долгих пять лет.
Оба уже взрослых сына А. И. Остермана также понесли наказание за отца, будучи разжалованы в капитаны армии. Младший, Иван, поспешил уехать за границу. С 1757 до 1759 года он числится членом русского посольства в Париже, затем до 1774 года является посланником и полномочным министром в Стокгольме. В последний год правления Екатерины II его ждала даже должность канцлера, хотя, по единодушному отзыву современников, дипломатические способности И. А. Остермана оставляли желать много лучшего. Деловых черт отца сын не унаследовал ни в чем, разве что скрытность.
Своим укрепившимся в екатерининские годы положением и карьерой И. А. Остерман обязан прежде всего родне жены — Александры Ивановны Талызиной.
Это тесть Остермана, И. Л. Талызин, в прошлом пенсионер Петра I, изучавший за границей мореходное дело, был тем вице-адмиралом, который захватил для Екатерины Кронштадт. Это ему Екатерина вручила собственноручную записку: „Господин адмирал Талызин от нас уполномочен в Кронштадте, и что он прикажет, то исполнять“. Екатерина награждает И. Л. Талызина орденом Андрея Первозванного, делает его своим докладчиком по морским делам. Но взаимопонимание оказывается очень недолгим. В 1765 году И. Л. Талызин выходит в отставку и навсегда уезжает в Москву. В старой столице он волей-неволей оказывается среди тех, кто составлял дворянскую оппозицию правительству Екатерины. Москва могла с неприязнью относиться к памяти Остермана-старшего, но зять Талызина был здесь безусловно своим человеком.
Становится москвичкой по мужу и сестра И. А. Остермана Анна, вышедшая замуж за генерал-аншефа Матвея Андреевича Толстого. Рокотовские портреты, написанные, по всей вероятности, как парные, — свидетельство дружбы, которая соединяла брата и сестру Остерманов. Они удивительно похожи друг на друга, с одинаковыми вытянутыми лицами, длинными носами, разрезом глаз с характерной косинкой и одинаковым выражением холодной, отчужденной замкнутости — у брата более сдержанной, у сестры с откровенной презрительностью. И как точно отвечают этим характерам цветовые предельно скупые и сдержанные решения портретов. А. А. Остерман-Толстая в переливах серых тонов, чуть оживленных мерцанием жемчужного ожерелья и серег — серое платье с бантами, белая тюлевая косынка, густо пудренные волосы, И. А. Остерман в голубовато-сером с позументами кафтане и с той же пудрой на волосах, на редкость моложавый для своих сорока с лишним лет.
Характер всегда нелегок для портретиста, и он становится почти неразрешимой задачей, когда дело касается детских изображений. Угадать в детские или юношеские годы то, что становится существом зрелого человека, формируется в зависимости от жизненных обстоятельств и испытаний, вызывается катаклизмами личной судьбы, художники чаще всего не пытались. Да и необходим ли груз подобного провидения перед лицом всего очарования ранних лет — непосредственности, свежести чувств, раскрытости окружающему миру. Ф. С. Рокотов видит детский портрет иначе, словно разделяя теорию о рождении человека с уже сформировавшимся характером.
Портрет Н. П. Румянцева.
Нетрудно себе представить жизненный путь братьев Воронцовых, он намечен и в написанном в те же годы портрете подростка Н. П. Румянцева. Простоватое лицо с широким носом, большими губами, монгольским разрезом черных глаз — как ощущается в этом некрасивом мальчишке и его угловатость, и неловкость, и грубоватость, и непоседливость, неспособная еще примириться со скучными требованиями приличий и политеса. Как легко его себе представить играющим в бабки, скачущим на лошади, упоенно стреляющим из ружья. И вместе с тем сколько живейшего любопытства, интереса к жизни, энергии в его приветливом и смеющемся взгляде.
