РАЗНООБРАЗИЕ НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОГО ОПЫТА
Наша модель была разработана с помощью трех факторов, имеющих самостоятельное значение: власть, образование и общность культуры. Из восьми возможных ситуаций, предложенных моделью, пять оказались ненационалистическими: четыре из-за того, что не произошла культурная дифференциация, а две — из-за недоступности высокой культуры для всех (один из примеров, разумеется, учтен и в первом, и во втором случае). Таким образом, нам остается рассмотреть еще три типа национализма.
Строка 2 относится к понятию, которое можно определить как классическую габсбургскую (то есть ориентированную на юг и восток) форму национализма. По этой модели те, кто у власти, имеют преимущества в доступности центральной государственной высокой культуры, к которой они действительно принадлежат от рождения. Они могут также легко овладеть всеми ухищрениями, помогающими преуспеть в современных условиях. Лишенные власти лишаются также и возможности получить образование. Для них доступны или для части из них доступны народные культуры, которые с большим трудом и с помощью настойчивой пропаганды могут быть превращены в новую высокую культуру, противопоставляющую себя старой, независимо от того, имеется ли у нее реальное или вымышленное прошлое, связанное с исторической политической единицей, якобы когда-то построенной на основt той же культуры или одного из ее вариантов. Этой задаче весьма охотно отдают свои силы деятели из числа наиболее сознательных представителей данной этнической группы, и, если обстоятельства позволяют, эта группа основывает собственное государство, которое поддерживает и оберегает новорожденную или возрожденную культуру.
Создавшееся положение стараются быстро использовать в своих целях упомянутые деятели-«пробудители», а иногда и другие носители культуры, хотя, возможно, для них было бы ничуть не худшим вариантом ассимилироваться с культурой тех, кому принадлежала власть. Представители всех прочих культур, оказавшиеся на территории, входящей теперь в состав нового государства, в свою очередь попадают в положение ущемленного меньшинства, сталкиваются с проблемами ассимиляции, вооруженных сепаратистских и национально-освободительных движений, эмиграции, статуса не признаваемого меньшинства и даже с угрозой физического уничтожения. Такая модель была представлена в разных частях света, но особенно стоит выделить тот ее вариант, который можно назвать «африканским» (хотя он не ограничивается только Африкой). Он возникает, когда местные народные культуры оказываются не в состоянии стать новыми, Высокими Культурами зарождающегося государства либо потому, что их слишком много, либо потому, что они излишне подозрительны друг к другу, либо по какой-нибудь иной причине.
Мы уже отчасти касались этого вопроса в главе 5 в связи с воображаемой Руританией. Но в той части исследования меня больше интересовали различия между ситуацией руританского типа (или строкой 2 нашей таблицы) и той специфической проблемой, с какой сталкиваются развитые индустриальные общества из-за наличия у населения признаков, затрудняющих мобильность и сдерживающих энтропию. Это — контраст между торможением мобильности из-за затруднений коммуникативного характера и из-за трудности культурного определения или, если хотите, из-за легкости распознавания неравенства — эффекта чужой крови, или дурной репутации, от которой нельзя избавиться. Препятствия, с которыми сталкивается мобильность из-за навешивания ярлыков представителям непривилегированного слоя, — очень серьезная проблема для индустриального общества, требующая ясности. Но нас сейчас интересует другое, а именно различие между строками 2 и 4. Любопытна ситуация, обозначенная строкой 4: у одних есть власть, у других нет. Различия совпадают и выражаются так же, как культурные. Но когда речь идет о доступности образования, то заметных различий между теми, кого это касается, нет. Что же происходит в этом случае?
Реальная историческая ситуация, которой соответствует эта модель, — это национализм периода объединения Италии и Германии XIX века. Большинство итальянцев находилось под властью чужеземцев и было ущемлено в политическом отношении. Большинство немцев жило в раздробленных государствах, многие из которых были мелкими и слабыми, во всяком случае по европейским масштабам, и поэтому не могли служить немецкой культуре как централизованной современной среде политической крышей. Как ни странно, когда многонациональная могущественная Австрия попыталась осуществить нечто подобное, это вызвало недовольство некоторых ее граждан.
Таким образом, политическая защищенность итальянской и немецкой культуры была явно и оскорбительно мала для итальянцев и немцев в сравнении с защищенностью французской и английской культуры. Но возможность получить образование, предоставленная двумя этими высокими культурами тем, кто от рождения владел их диалектными вариантами, была ничуть не меньшей. И итальянский, и немецкий были литературными языками, имевшими установленные нормативные варианты. На их основе создавались процветающие литературы, технический язык, правила поведения, они использовались в учебных заведениях и академиях. Если и наблюдалась культурная неполноценность, то крайне незначительная. Уровень грамотности и образования немцев не был существенно ниже, чем у французов, не был он значительно ниже и у итальянцев, даже в сравнении с господствующими австрийцами. Немецкая культура по сравнению с французской или итальянская по сравнению с немецкой, распространенной у австрийцев, не были отсталыми, и их носителям не приходилось преодолевать препятствия на пути к доступности современных мировых достижений. Необходимо было ликвидировать лишь неравенство в отношении доступности власти и обеспечить культуру (и экономику) политической крышей, изменить в соответствии с новыми требованиями необходимые учреждения. Рисорджименто [6] и объединение Германии устранили эти несоответствия.
Тем не менее существует различие между такого рода унификаторским национализмом во имя распространения высокой культуры, нуждающейся лишь в политической крыше, и классическим габсбургским (ориентированным на юг и восток) типом национализма. Изучение этого различия является предметом великолепного и очень трогательного эссе покойного профессора Джона Пламенатца, эссе, которое с успехом можно было бы назвать «Грустные размышления черногорца в Оксфорде»[29]. Пламенатц выделяет два типа национализма: западный и восточный. Западный тип — тип Рисорджименто или унификации, характерен для XIX столетия и тесно связан с либеральными идеями; восточный тип хорошо известен ему по его родным Балканам, хотя этого он и не подчеркивает. Без всякого сомнения, западный национализм представляется Пламенатцу относительно мягким и приятным, а восточный — ужасающим, что, по его мнению, обусловлено предпосылками его возникновения. Было бы любопытно выяснить, счел ли бы он далеко не мягкие формы, которые принял некогда мягкий или относительно либеральный и умеренный западный национализм в XX столетии, случайной ошибкой, которую можно было бы избежать.
* Логика, лежащая в основе рассуждений Пламенатца, ясна. Относительно мягкие западные национализмы действовали в интересах высоких культур, нормативно централизованных и имевших в своем распоряжении легко распознаваемую народную основу. Поэтому им требовалось незначительное приспособление к политической ситуации и международным границам для того, чтобы защитить эти культуры, их носителей и потребителей так же надежно, как были защищены и их противники. Для этого понадобилось несколько сражений и упорная дипломатическая работа. Но, следуя правилам приготовления исторической яичницы, яйца надо было разбивать строго в соответствии с рецептом, во всяком случае не больше, чем того требовал нормальный ход политической игры, в обычных политических рамках и сообразуясь с требованиями времени.
Для сравнения попробуем оценить национализм, описанный Пламенатцом как восточный. Для его претворения, разумеется, требуется не меньше военных действий и дипломатии, чем для осуществления западного национализма. Но этим дело не ограничивается. Восточный национализм не действует во имя хорошо определившейся, систематизированной высокой культуры, определившей свою собственную территорию, которая очерчена лингвистически с помощью литературной деятельности, продолжающейся с времен раннего Возрождения или Реформации. Такой национализм действовал во имя еще не окончательно сложившейся высокой культуры — культуры, зародившейся и находящейся в процессе формирования. Она возобладала или стремилась возобладать в жесточайшем соперничестве с подобными ей на хаотичной этнографической карте, со множеством диалектов неясного исторического или лингвогенетического происхождения, и включающей народности, только начавшие приобщаться к этим формирующимся национальным высоким культурам. Объективные условия современного мира вынудили их в кратчайший срок приобщиться к одной из них. Но пока этого не произошло, они не располагали той определенной культурной основой, которая имелась у их немецких и итальянских двойников.
