Аббат Бастон, во второй половине XVIII века учившийся на теологическом факультете Сорбонны, оставил подробные воспоминания о своих студенческих годах:
«Вообразите себе обширный параллелограмм, голые и пыльные стены, скамьи на семь-восемь слушателей, кафедру, стоящую на возвышении, почтенную в своей ветхости, и больше никаких украшений — таково помещение. Семинаристы Сен-Сюльпис и братство робертинов посещали занятия двух профессоров, один из которых именовался королевским профессором. Поскольку они выбрали самые удобные часы, школяров было полно; тот же час предпочитали люди, имевшие причины затеряться в толпе. Слушателей набиралось от четырех до пяти сотен, тогда как у других профессоров, в другие часы, их было от силы два десятка…
Каждый профессор с полчаса диктовал под запись в тетради, которые школяры вели с грехом пополам и никогда не перечитывали. Затем вызывали несколько десятков человек. Остаток времени занимали объяснения профессора, но его почти никто не слушал. Если стояла хорошая погода, шли гулять на площадь перед школой; если шел дождь или было холодно, сбивались в кучки по углам, и там каждый говорил о своем, но так громко, что доктор не мог расслышать сам себя. Напрасно он стучал ладонью по своей папке или папкой по краю кафедры, напрасно жаловался, сердился, грозил: разговоры прекращали, но лишь чтобы разразиться смехом, если увещевание казалось забавным или было таковым; гомон тотчас возобновлялся с новой силой. Я видел, как профессора просили болтунов удалиться, умоляли, выпроваживали, но без толку: молодежь была дотошной и хотела добросовестно отбыть свою Сорбонну. Видал я и других, которые, не выдерживая, внезапно уходили посреди занятия, и им желали доброго пути».
За три года учебы у автора мемуаров сменилось четыре или пять профессоров. Один из них, господин Шеврей, говорил очень хорошо. «В его объяснениях не было ни позерства, ни педантства. Благодаря своим редким достоинствам он добился, не требуя того, даже не прося или не показывая своего желания, что около сотни школяров обычно собирались вокруг его кафедры и слушали; и хотя остальные, легкомысленные и бесталанные, не следовали их примеру, они, по крайней мере, уходили болтать на улицу, а если оставались, то говорили очень тихо. Это было величайшее из чудес, какое только мог совершить профессор».
Другой профессор, прекрасный оратор, был самовлюбленным и заносчивым, он сыпал остротами, чтобы привлечь к себе внимание. «В конце года я показал г-ну Лефевру тетради, которые вел под его диктовку. Сие требовалось, чтобы получить аттестацию. В тетрадях не было пропусков, но они находились в плачевном состоянии. Тетради, которые диктовал он! Принести ему в таком виде! Никакой аттестации. Я ушел, сильно огорчившись. Один из моих однокашников отвел меня к сорбонцу, жившему по соседству с недовольным доктором; он как следует сшил мои тетради, обернул их в золоченую бумагу, написал на титульном листе большими буквами имя профессора, его звания, не позабыв illustrissimus и celeberrimus[30]. „Возвращайтесь к оригиналу, — сказал он мне, — ваше дело в шляпе“. В самом деле, так и случилось. Вхожу; меня не узнали или сделали вид, будто не узнали. „Вот это называется конспекты!“ — воскликнул г-н Лефевр, взяв в руки мои тетради, и проколол их осторожно, боясь повредить. Аттестация последовала тут же, даже без заглядывания в журнал: лист золоченой бумаги гарантировал, что у меня всё в ажуре».
Интеллектуальный спорт. — Профессиональные спорщики. — Кризис жанра
На первом этапе обучения преподаватель зачитывал текст и комментировал его, а студент просто слушал. На следующем этапе текст читал и анализировал уже сам студент, а преподаватель поправлял, если надо. Наконец, третьим этапом были диспуты, то есть семинары в нашем понимании: студенты обсуждали текст, предложенный учителем, а тот оценивал их выступления. Таким образом изучали схоластическое богословие, римское право и философию по Аристотелю.
Являясь частью учебного процесса, диспуты были и своего рода «активным отдыхом», азартным спортивным состязанием, чем-то вроде словесного турнира с элементами митинга и театрального представления. Целью участников диспутов было научиться отстаивать свою точку зрения, применяя полученные знания, и привлекать других на свою сторону.
Присутствие на диспутах было обязательным. На факультете вольных искусств в рабочие дни диспуты проводили магистры, а по воскресеньям — бакалавры. В день «диспутации» лекции не читались.
Магистр-председатель, произносивший речь, старался выбрать тему «посочнее» и поинтереснее, и формулировал тезисы, предлагая их оспорить. Другие магистры развивали эти тезисы своими аргументами. Бакалавр-оппонент должен был разрешить поставленный вопрос, дав ему логическое определение.
В Париже тезисы для диспутов объявляли за несколько дней; каждый участник был поочередно оратором и оппонентом. В ходе прений запрещалось употреблять резкие оценочные суждения: студентам, присутствовавшим при этом действе, прививали культуру спора. В Падуе запрещалось шуметь во время диспутов, вмешиваться в них или заранее сговариваться с одним из участников. Послушав, «как надо» вести научные споры, студенты вечером того же дня или в воскресенье устраивали собственные диспуты под руководством магистра или бакалавра.
Диспуты начинались в полдень и продолжались вечером и проходили почти каждый день при полном аншлаге. В Парижском университете на факультете вольных искусств раз в год или в четыре года, в зависимости от внешних обстоятельств, устраивали диспут «на вольную тему» под руководством декана, который длился… две недели. Это был своего рода фестиваль диалектики и бенефис кводлибетария — человека, отваживавшегося возражать на аргументы всех противников, которым будет угодно бросить ему вызов.
Такие диспуты проходили в особо торжественной обстановке, в присутствии ректора и докторов высших факультетов. Ректор, декан, магистры по старшинству, а затем и все желающие развивали свои аргументы, а кводлибетарий, стоявший на кафедре у всех на виду, должен был всякому возражать, порой отстаивая прямо противоположные точки зрения, облекая при этом свои рассуждения в безупречную логическую форму и выискивая малейшие щелочки в броне доказательств противника.
Однажды целый день спорили: могут ли демоны и силы тьмы быть связываемы заклинанием? Чтобы удерживать внимание слушателей, которых все эти латинские мудрствования начинали утомлять, бакалавров и школяров просили задавать вопросы юмористического свойства, возможно, даже скабрезные, но не выходящие за рамки благопристойности, — например, «о верности любовниц». Кводлибетарию же в качестве поощрения выдавали новые берет, сапоги и перчатки.
Мастера схоластических диспутов гастролировали по стране, а то и уезжали за границу, вызывая, точно странствующие рыцари, желающих сразиться с ними на словесной дуэли. Ингольштадтский профессор богословия Иоганн Экк побывал в Кёльне, Гейдельберге, Майнце, Фрейбурге, Тюбингене, а еще в Италии, и везде торжествовал победу. Диспут 28 августа 1515 года в Вене под председательством делегированного государем доктора-юриста продолжался целый день. Экку противостояли пять теологов и два магистра вольных искусств. В зале была такая давка, что некоторых студентов, лишившихся чувств, замертво выносили из залы. Экк производил выгодное впечатление спокойной уверенностью, начитанностью и громким ровным голосом. Диспут закончился вничью.
Однако самую громкую славу Экку принес диспут с Мартином Лютером, которого тот обвинил в «богемской ереси», то есть подражании гуситам. Лютера защищал Андреас Карлштадт, доктор богословия из Виттенбергского университета, и Экк сначала вызвал на бой именно его. В декабре 1518 года он опубликовал 12 тезисов, которые намеревался развить во время диспута, но поскольку они были нацелены против Лютера, тот заявил Карлштадту, что готов сразиться с Экком лицом к лицу.
Диспут между Экком и Карлштадтом начался в Лейпцигском университете 27 июня 1519 года и продолжался четыре дня. Он был посвящен свободе воли человека в выборе между Добром и Злом. Несмотря на то, что Экк в конце концов отошел от своей изначальной позиции, благодаря своей прекрасной памяти и диалектическому мышлению он сумел сбить с толку тугодума Карлштадта и был признан победителем. Однако, по его собственному признанию, Лютер превосходил его в находчивости и образованности. Их диспут о папской власти, чистилище, покаянии длился 23 дня, с 4 по 27 июля, и судьи не могли вынести вердикт. Тогда Экк заманил Лютера в ловушку: заставил его во всеуслышание заявить о том, что Констанцский собор, осудивший Гуса, был неправ и что сам он не признаёт власти папы. Богословы Лейпцигского университета признали победителем Экка, осыпали его почестями и подарками.
