Вадим Руднев - Логика бреда

Ознакомительная версия.

Мы можем вполне представить себе человека, который говорит: «Я это не я, а кто-то другой». Это называется деперсонализацией. При деперсонализации человек себя чувствует кем-то другим, а не самим собой. Я не Вадим Руднев, а Фридрих Ницше. Но что такое Вадим Руднев, и что такое Фридрих Ницше? Вадим Руднев – это человек, проживший определенную жизнь и написавший определенные книги. Фридрих Ницше – это человек, проживший совсем другую жизнь и написавший совсем другие книги. Есть ли что-то общее между Вадимом Рудневым и Фридрихом Ницше, какое-то основание для их отождествления? Есть. Они оба философы. Но я, Вадим Руднев, могу сказать: «Я не философ Вадим Руднев, а философ Фридрих Ницше, но философ – это не философ». Тогда у нас остается по крайней мере еще одно основание для их отождествления, которое состоит в том, что и Вадим Руднев, и Фридрих Ницше – люди. Но я могу пойти еще дальше и сказать: «Я не Вадим Руднев, я Фридрих Ницше, но Фридрих Ницше – не человек, а дерево. Я – дерево Фридрих Ницше».

Все эти рассуждения напоминают по меньшей мере три философских концепции. Две из них мы затрагивали выше. Первая, построенная на реконструкциях А. Ф. Лосева, состоит в том, что в мифологическом мире первобытного человека все равно всему. А идея, в соответствии с которой психотическое бредовое мышление регрессирует к первобытному мифологическому мышлению, – это азбука психоанализа. В этом смысле Я может быть кем угодно. Как в ирландском стихотворении:

Или как в стихотворении современного поэта-концептуалиста Владимира Друка:

<…>

<…>

(Не будем забывать, кстати, что все это продолжение разговора о диссоциированных субличностях.) Можно ли представить себе, что я чувствую себя всем на свете? Можно ли представить себе, что я чувствую себя круглым квадратом? Чувствовать себя можно всем, чем угодно.

Вторая концепция довольно близка к первой. Это концепция бессознательного как бесконечных множеств Игнасио Матте Бланко, в соответствии с которой на уровне бессознательного, так же как и в мифологическом мышлении, все равно всему. А поскольку тот факт, что у психотика на место сознательного становится бессознательное, тоже азбука психоанализа, то эта идея тоже работает.

Третий подход – наиболее утонченный. Он принадлежит основателю семантики возможных миров Лейбницу. Мы изложим его подход так, как его интерпретирует Жиль Делёз в своих «Лекциях о Лейбнице»:

Лейбниц исходит из того, что всякая истинная пропозиция является аналитической, т. е. подобной «А равно А». Он называет это «принципом достаточного основания». Принцип достаточного основания может выражаться так: что бы ни происходило с субъектом, какими бы ни были детерминации пространства и времени, отношения события, необходимо, чтобы то, что происходит, то есть то, что мы говорим о нем как истину, необходимо, чтобы все, что говорится о субъекте, содержалось в понятии субъекта. <…>

Возьмем примеры самого Лейбница: «ЦЕЗАРЬ ПЕРЕШЕЛ РУБИКОН». Это пропозиция. Она истинная, или же у нас есть серьезные основания предполагать что она истинная. Другая пропозиция: «АДАМ СОГРЕШИЛ». Вот в высшей степени истинная пропозиция. Что вы тем самым имеете в виду? Вы видите, что все эти пропозиции, избранные Лейбницем в качестве основополагающих примеров, суть пропозиции событийные, и он задает себе нелегкую работу. Лейбниц собирается сказать нам следующее: поскольку эта пропозиция истинная, то необходимо – хотите вы этого или нет, – чтобы предикат «перейти Рубикон», если пропозиция истинная (а она ведь истинная!), чтобы этот предикат содержался в понятии Цезаря. Не в самом Цезаре, а в понятии Цезаря. Понятие субъекта содержит все, что с субъектом происходит, т. е. все, что говорится о субъекте как истинное. «Адам согрешил» в некий момент принадлежит к понятию Адама. «Перейти Рубикон» принадлежит к понятию Цезаря. <…> Если вы сказали, в соответствии с принципом достаточного основания, что то, что происходит с каким-то субъектом, и то, что касается его лично, – стало быть, то, что вы атрибутируете ему как истинное: «иметь голубые глаза», «переходить Рубикон и т. д. – принадлежит к понятию субъекта и вы не можете остановиться, необходимо сказать, что этот субъект содержит весь мир. <…> Лейбниц выражается в такой форме: понятие субъекта выражает тотальность мира. Его собственное «перейти Рубикон» растягивается до бесконечности назад и вперед из-за двойной игры причин и следствий. Но тогда – пора поговорить о нас. Независимо от того, что с нами происходит, и от важности того, что с нами происходит, необходимо сказать, что в каждом понятии субъекта содержится или выражается тотальность мира. То есть каждый из вас, да и я – все выражают тотальность мира. Совсем как Цезарь. Ни больше ни меньше. Это усложняется. Почему? Большая опасность, если каждое индивидуальное понятие, если каждое понятие субъекта выражает тотальность мира, то это значит, что существует лишь один субъект, субъект универсальный, а вы, я, Цезарь – всего лишь видимости этого универсального субъекта. Можно было бы сказать: вот, существует один-единственный субъект, который выражает мир.

<…> Всякая индивидуальная субстанция подобна всему миру и подобна зеркалу Бога или всей вселенной, какую каждая индивидуальная субстанция выражает на свой лад: это немного напоминает то, что один и тот же город по-разному предстает в зависимости от разного положения того, кто на него смотрит. Итак, вселенная некоторым образом приумножается столько раз, сколько существует субстанций, а слава Бога точно так же приумножается через столько же различных представлений о его [нрзб.]».

<…> Итак, Лейбниц создает странный логический концепт несовозможности. На уровне возможности некой вещи недостаточно, чтобы она была только возможной, чтобы существовать; еще необходимо знать, с чем она совозможна. Если Адам-негрешник и возможен сам по себе, то он несовозможен с существующим миром. Адам мог бы и не грешить, да-да, но лишь при условии существования другого мира. <…> Адам-негрешник – часть другого мира. Адам-негрешник мог бы быть возможным, но этот мир не был выбран. Адам [очевидно, Адам-негрешник. – В. Р.] несовозможен с существующим миром. Он совозможен только с другми возможными мирами, которые не пробились к существованию[69].

Если рассматривать Лейбница в интерпретации Делёза, то получается, что если одна пропозиция содержит в себе весь мир и все другие пропозиции тоже содержат в себе весь мир, то пропозиции «Адам согрешил» и «Цезарь перешел Рубикон» друг от друга почти ничем не отличаются – они обе отражают тотальность мира. Если брать множество возможных миров, в одном из которых Адам не согрешил, а Цезарь не перешел Рубикон, то можно сказать, что в этой сверхтотальности Цезарь согрешил, а Адам перешел Рубикон, и это будет одно и то же.

Мультиверсный подход в современной квантовой физике идет еще дальше. В нем все возможные миры являются действительными. В современной философии примерно такой же точки зрения придерживается Дэвид Льюис.

Что же в свете сказанного означает пропозиция «Я говорю, что А не равно А»? Оба мира действительны: и тот, в котором А равно А, и тот, в котором А не равно А (Хинтикка такой мир называл невозможным возможным миром). Первый мир, где А равно А, мы можем назвать миром согласованного бреда, а второй мир, где А не равно А, миром подлинного бреда. Надо сказать, что и сам Делёз говорит о безумности и галлюцинаторности взглядов Лейбница, но говорит об этом не без восхищения. Представить себе, как можно жить в мире подлинного бреда, где А не равно А, очень трудно. Ведь если А не равно А и Б не равно Б, то при этом может быть, что А равно Б (например, что Вадим Руднев – это Фридрих Ницше). Но, похоже, это и есть мир подлинного бреда в логическом смысле. А в этическом? Или, лучше сказать, в экзистенциальном?

Мир подлинного бреда – это мир, несовозможный самому себе. (Или это, скорее, множество невозможных миров, несовозможных друг другу.) Бог смотрит на созданный им мир (созданный, конечно, в подлинном бреду) сверху и видит сразу все возможности и несовозможности. Это характерный взгляд сверху, который Людвиг Бинсвангер назвал экстравагантным:

Ознакомительная версия.