Ознакомительная версия.
Немногие из современников понимали сущность лермонтовских острот, а еще меньше понимало их отличие от деструктивного злопыхательства или завистливого недоброжелательства. Кое-кто из проницательных одноклассников Лермонтова впоследствии даже пытался соизмерить тот нравственный ущерб, который якобы принесло Лермонтову неуемное острословие в дружеской среде. А. М. Меринский, разгадавший истинную направленность острот поэта, вместе с тем сожалел, что «некоторые из них (товарищей Лермонтова по Школе гвардейских подпрапорщиков и юнкеров. – О. Е.) не очень любили его за то, что он преследовал их своими остротами и насмешками за все ложное, натянутое и неестественное, чего никак не мог перенести. Впоследствии и в свете он не оставил этой привычки, хотя имел за то много неприятностей и врагов».[475]
Недолго водивший знакомство с Лермонтовым офицер Н. П. Колюбакин, сосланный на Кавказ одновременно с поэтом, мог лично убедиться в том, какой вред причиняло Лермонтову стремление выставлять в смешном виде недостатки других, в том числе даже случайно оказавшихся в его компании людей того же звания и возраста, что и он. Последние «скоро раззнакомились ‹с ним› благодаря невыносимому характеру и тону обращения со всеми ‹…› поэта».[476]
Лермонтов не мог не осознавать обоюдоострого характера игры в острословие. Иногда этот его дар представлялся поэту своеобразным демоном-искусителем. И гордая натура Лермонтова снисходила до покаяния в невольных грехах по отношению к тем, кого он задел обидным словом. Однажды его случайным «духовником» стал жена покойного А. С. Пушкина. Ей одной он высказал свои сокровенные мысли о злосчастии, которое приносят ему его колкие обиды и обидные выпады против ближних. «Он ‹…› каялся в резкости мнений, в беспощадности осуждений, так часто отталкивавших от него ни в чем перед ним неповинных людей».[477]
Но Лермонтову было уже не совладать с собой. Острота стала элементом его психической установки на стремление к лидерству и отчасти приобрела характер девальвирующей тенденции, свойственной невротическому характеру. Лермонтов пытался даже объективировать эту негативную черту в героях своих произведений (Печорин из «Героя нашего времени» и Печорин из «Княгини Лиговской»). Но тщетно. Острота до конца оставалась его защитно-агрессивной реакцией на неприемлемые для его сознания феномены социальной действительности.
Исторический обзор эволюции остроты у Лермонтова и его типология подводят к собственно психологическому аспекту душевной жизни поэта. Чем является острота: чертой его характера или приобретенным многолетними упражнениями искусством подмечать в людях и высмеивать «все ложное, натянутое и неестественное»? Как уже отмечалось, среди многочисленных друзей и знакомых Лермонтова почти не было тех, кто сумел разгадать природу этой бросающейся в глаза особенности его поведения. На этот счет сохранилось одно более или менее точное свидетельство, проясняющее психологическую основу лермонтовского остроумия. Оно принадлежит А. В. Мещерскому, который был с поэтом в дружеских отношениях. «‹…› Сблизившись с Лермонтовым, я убедился, что изощрять свой ум в насмешках и остротах постоянно над намеченной им в обществе жертвой составляло одну из резких особенностей его характера (курсив мой. – О. Е.)».[478]
Таким образом, наблюдательный и вдумчивый современник связал остроту с психологической характеристикой Лермонтова. Другое дело, как объяснить происхождение и развитие этой особенности с точки зрения динамики душевной жизни поэта. Разобраться в этом помогут открытия глубинной психологии.
Как можно было убедиться из «исторической» части нашего анализа остроты в жизни Лермонтова, данная наклонность не всегда имела ту направленность, которая вызывала негативную реакцию у окружающих и особенно – «жертв» его острословия. Последнее выросло из вполне невинных насмешек, вышучивания и прочих суждений игрового характера. В структуре формирующейся личности подобные наклонности имеют положительный эффект. «Страсть к порицанию, – писал в этой связи К. Г. Юнг, – тоже не всегда бывает неприятна или лишена ценности. Она нередко остается в пределах приспособленной, воспитательной тенденции, которая приносит очень много пользы».[479] Но когда Лермонтов перешел рубеж взрослой жизни, характер его остроумия резко изменился: с одной стороны, под воздействием внешних условий, с другой – в соответствии с жизненным планом и формированием генеральной психической установки.
Выработка руководящей личностной идеи по времени совпала в душевной жизни Лермонтова с процессом индивидуации – психологического самоосуществления или адаптации к реалиям общества. Закономерности последнего процесса у Лермонтова реализовывались крайне тяжело по причине конфликта его высоких притязаний к обществу и узостью той социальной перспективы, которая открывалась перед ним в силу его социального статуса, определявшего возможности. Лермонтов оказался перед выбором: принять ценности того общества, куда он стремился попасть и тем самым без психических травм и конфликтов адаптироваться к нему либо сохранить свою индивидуальность через конфликт с ценностными установками общества и занять в нем положение одинокой и эксцентрической личности, входящей в противоречие с фундаментальными принципами этого общества. И Лермонтов сделал выбор в сторону второго варианта.
Первой такой попыткой самоутвердиться было стихотворение «Смерть поэта», точнее его вторая часть, которая была воспринята «обществом» как вызов. Лермонтов был осужден «правоустановителями» этого общества, но движение вспять, на сближение с ним для него уже было невозможно.
Поскольку мы рассматриваем психологическую составляющую обозначенного процесса, то не станем в данном случае давать социальную и идеологическую оценку обоих его участников. Нам важно установить, какие последствия для душевной жизни Лермонтова вытекали из того конфликта, который произошел в результате отказа поэта принять ценности общества, а общества – признать его притязания. «Общество имеет не только право, но и долг осудить индивидуирующего, ели он манкирует созданием эквивалентных ценностей, ибо в таком случае он дезертир ‹… › Создающий непризнанные ценности принадлежит к тем, к кому относятся с пренебрежением, и он сам обвиняет себя за это, поскольку общество имеет право ожидать ценностей, которые можно реализовать ‹…› Коллективные требования понуждают индивида выстраивать свою индивидуацию за счет эквивалентной работы в пользу общества ‹…› Только через осуществление эквивалентного обмена тот или иной человек получает освобождение ‹…› Человек, который по причине особых способностей получает санкцию на индивидуацию, должен терпеть пренебрежение общества вплоть до того времени, пока он не осуществит свой эквивалентный обмен».[480]
Ответом Лермонтова на социальный вызов стала его неадекватная ценностям общества установка делать «шум и столпотворение», а составным ее элементом – метание острот. Зная цену многим завсегдатаям «большого света», он принялся систематически девальвировать избранных этого круга, к которым, помимо личной антипатии, он питал неприязнь как к носителям коллективных ценностей. Эту позицию к тому же пронизывало стремление к лидерству, порождающее в таком сочетании специфический психокомплекс. «Некоторые индивидуумы используют свой бойкий ум для того, чтобы возвысить себя над остальным человечеством, – писал о подобных явлениях А. Адлер, – и протравливают характеры других концентрированной кислотой своей критики. Неудивительно, что у подобных индивидуумов порой вырабатывается отличная техника критики, так как у них накапливается обширный опыт в этой критике. Среди них можно встретить величайших острословов, чья быстрота реакции и находчивость достойны удивления. Острый язык не менее опасен, чем любое другое оружие ‹…›
Резкая неконструктивная гиперкритическая манера поведения таких индивидов является выражением достаточно распространенной черты характера. Мы назвали ее комплексом порицания. Этот комплекс ясно демонстрирует то, что основной мишенью тщеславия человека является значимость и достоинство других людей».[481]
Психологический механизм остроты сводится к обходу неприемлемой для личности и общества прямой критики и ее подмене безобидными и легализованными в форме комики суждениями. Прямое слово лермонтовской критики, громко прозвучавшее в дополнительных строках к «Смерти поэта», своими последствиями для поэта научило его обходить моральные и социальные запреты при помощи природного дара к комическому вышучиванию и карикатуре. Иногда он помогал выстраивать психологическую защиту («Мы смехом брань их уничтожим»), но чаще служил средством нападения в форме приемлемой для общества критики («буйным смехом заглушил слова глупцов и дерзко их казнил»). «Острота позволяет нам использовать в нашем враге все то смешное, которое мы не смеем отметить вслух или сознательно; таким образом, острота обходит ограничения ‹… › Высокопоставленность ‹…› особы делает ‹…› невозможным выражение своих суждений в этой форме. Поэтому ‹…› прибегают к помощи остроумия, обеспечивающего ‹…› у слушателя успех, которого ‹…› никогда не имели бы в неостроумной форме, несмотря на то что содержание их, может быть, соответствует истине».[482]
Ознакомительная версия.
