меня о многом задуматься. Назывался он просто «Семейная жизнь», был снят в далеком 1971-м английским режиссером Кеном Лоучем, но пробудил во мне мысли отнюдь не архаические — современные.
Скажу несколько слов о картине. Начну с последнего кадра. Аудитория медицинского факультета, перед студентами-медиками профессор. Идет разбор медицинских случаев. Прежде чем привести очередную пациентку, профессор вкратце рассказывает ее историю: «Молодая девушка. Хороший дом. Хорошее детство. Потом часто меняла работу. Попала в психиатрическую лечебницу». Вот в сущности и все, что он может сообщить.
Пациентку приводят. Она не просто молодая — юная. Зовут ее Джен. Она ни на кого не смотрит.
Профессор ее окликает: «Доброе утро, Джен! Как ты себя чувствуешь?»
Вопросы остаются без ответа, девушка безучастна. Торжествующий профессор поворачивается к аудитории: «Видите, она не отвечает? Яркий пример речевого блока. Будут вопросы?».
Зритель остается в неведении, будут ли вопросы. Ибо картина на этом кончается. Открытый финал. Вопросы предстоит задавать нам, зрителям фильма, — и не кому-то, а самим себе. Что случилось с девушкой, чья жизнь, в некоторых узловых моментах схваченная камерой, прошла сейчас перед нами? Почему она стала «случаем» для студентов-медиков?
Фильм смотрится почти как документальное свидетельство. Но это иллюзия. Такая же, как в повестях Довлатова, где «сконструированную» писателем реальность хочется принять за живую жизнь. Я восприняла эту ленту как параболу. Сценарист Дэвид Мерсер и режиссер Кен Лоуч рассказывают некую притчу о юной жизни — загубленной, подавленной, скорей всего, потерянной безвозвратно. Что же привело юную Джен к такому финалу?
Ответ — в названии. «Семейная жизнь». Жизнь в семье. И вроде бы, ее родители далеко не чудовища. Правда, по ходу дела мы узнаем, что сын давно уже с ними не живет и не навещает по праздникам, а старшая дочь сбежала из дома, вышла замуж, родила детей, и редкие ее визиты с маленькими дочками к «бабушке-дедушке» обычно кончаются скандалом.
Нижний уровень среднего класса. Однотипные домики, чуть менее унылые, чем наши «хрущевки», но о-чень с ними сходные. Работа на конвейере, где от Джен требуется успеть заполнить пуговицами все ячейки… Это раз.
Два — мама. Она требует, чтобы дочь была «приличной девушкой», она точно знает, что это такое, еще она знает, чего хочет дочь, так как непоколебимо уверена, что та хочет того же, что и она. А если это не так, то необходимо добиться от нее послушания, даже — ценой отказа от себя и своей воли.
Три — отец. Следует во всем за женой, но только с большей грубостью в выражениях и приемах. «Мерзавка», «стерва», «проститутка» — то и дело срываются у него с языка.
Джен молчалива и робка. У нее есть друг, юный художник — Тим. Но подаренную им картину она не может принести в дом — это абстракция, родители не захотят держать ее у себя.
Джен беременна, она бы хотела сохранить ребенка, но родители настаивают на аборте. Тим, увидев измученную и расстроенную Джен, признавшуюся, что только что убила ребенка, даже не понимает, что убито его дитя. — Какого ребенка? — спрашивает он в изумлении, и как это похоже на поведение «мальчика» из советского фильма «Мальчик и девочка» Юлия Файта, сделанного примерно тогда же, в конце шестидесятых (1966). «Мальчики» взрослеют и набираются ума гораздо позже девочек.
Правда, Тим будет пытаться спасти Джен. После того как родители окончательно упрячут ее в психушку, он приедет за ней, выкрадет из больницы и увезет на своем мотоцикле. Однако, когда, по требованию родителей, санитары и полиция ночью ворвутся в дом Тима и начнут будить счастливо улыбающуюся во сне Джен, он не сможет ее отбить и оставит подругу в лапах санитаров психиатрической клиники.
Была и еще одна попытка спасти девушку. После «убийства» ребенка, психика Джен пошатнулась, ей кажется, что родители хотят ее убить, она их ненавидит, и одновременно ей не хватает сил порвать с ними и зажить своей жизнью.
В этот момент на помощь ей приходит молодой психотерапевт. Мать Джен им недовольна: он лечит нетрадиционными методами — не травит больных лекарствами, не глушит их препаратами и электрошоком, — он создает атмосферу. Больные в палате — в основном молодые парни и девушки — общаются друг с другом, играют на гитаре и рассказывают о себе, о своих проблемах. Врач пытается выявить причину их заболевания. Он видит, что Джен, с одной стороны, не выносит неодобрения родителей, с другой — хочет вырваться на волю. Сшибка этих разнонаправленных движений приводит к неврозу, к агрессивности, к неадекватным поступкам.
В этом месте фильма думаешь: как хорошо, что Джен попала, наконец, в хорошие руки. Доктор сможет ей помочь. Но… сценарист и режиссер не дают этому случиться — в полном соответствии со «сценарием жизни» — что в России, что в Англии. Необычное отделение больницы уничтожают, молодого доктора увольняют, а больных продолжают лечить по старинке, традиционно.
— Не надо укол, — просит Джен, — но ей его делают. Ее заставляют выпить против воли горсть препаратов. — Я не хочу засыпать, — упрямо твердит девушка, — но ее усыпляют, вставляют кляп в рот и ударяют электрошоком. Ей-богу, очень похоже на камеру пыток… Возникает мысль, что здесь все направлено на то, чтобы сломить волю, унизить, уничтожить личность пациента.
Конец известен. Джен перестает ощущать реальность, перестает чувствовать, превращается в растение. Парабола, вместившая в себя погубленную юную жизнь, завершена. Драматическому и даже трагедийному звучанию картины очень помогает светлая гармоничная музыка, возникающая часто как умиротворяющий контрапункт безумным и диким выходкам людей.
Не знаю, как сам Кен Лоуч ответил бы на вопрос, что погубило героиню. Кстати говоря, только что с удивлением прочла, что этот режиссер выступает с яр ко выраженных антиизраильских позиций. До сего дня ничего про это не знала, — как режиссер он стоит на позициях борца с консервативными устоями. Своей картиной он говорит, что Джен была погублена жизнью в семье. Но только ли ею?
Не слишком ли примитивен такой подход? А то, что сама девушка не предприняла никаких попыток уйти, освободиться от рабства, сделаться независимой? Разве нет здесь вины самой Джен?
Позволю себе отступление, немного выходящее за рамки фильма.
Сегодня вся Москва еще не кончила обсуждать события в 57-й школе. Да, случилось там что-то темное и непотребное. Учитель, позволяющий себе «шашни» с ученицами, для любой школы не типичен. Это исключение. Обычно в учителя, как
