На улице Сент-Оноре у Гольбаха собирается узкий кружок, объединяющий знать (шевалье де Шастеллюкс и маркиз Сен-Ламбер), отпрысков недавно пожалованных дворянством родов (сам Гольбах, врач и химик Дарсе, начальник королевской охоты Леру а, откупщик Гельвеций), обосновавшихся в Париже иностранцев (аббат Галиани и Мельхиор Гримм), выходцев из добропорядочных столичных и провинциальных буржуазных семей (Дидро, аббат Рейналь, Морелле, Сюар), а также интеллектуалов более скромного происхождения (Нэжон, Мармонтель и доктор Ру). Ядро постоянных посетителей, связанных узами дружбы и общностью философских взглядов, если не атеизмом, который все же разделяют не все, встречается у барона с более широким кругом случайных гостей, среди которых оказываются путешественники и дипломаты, литераторы и аристократы {252}. Этим пренебрежением к социальным различиям, забытым на время празднеств и бесед, салоны поддерживают и претворяют в жизнь одну из излюбленных тем философских трактатов второй половины XVIII столетия: тему объединения людей пера, «одинаково способных и к светской жизни, и к кабинетным занятиям», как пишет Вольтер в статье «Литераторы» в Энциклопедии, с власть имущими, которые являются не только покровителями или меценатами, но также истинно образованными людьми.
Тем, кто хочет сделать карьеру, необходимо участвовать в жизни салонов. Именно там можно добиться протекций и пенсий, должностей и денежных наград; там решается исход выборов во Французскую Академию. «Не успеет один из сорока “бессмертных” испустить последний вздох, как его место начинает оспаривать десяток соперников [...]. Посылают гонцов в Версаль; прибегают к протекции знакомых; плетут всевозможные интриги; нажимают на все пружины» {253}. В кругу образованных людей и вне его складываются партии, которые в своих мнениях исходят из мнений салонов и предпочтений их хозяек. Именно таким образом в 1754 году после трех неудачных попыток д’Аламбера, наконец, избирают в Академию благодаря ходатайству госпожи дю Деффан, более влиятельной, чем госпожа де Шольн, хлопотавшая за другого кандидата {254}. В XVII веке, выбирая академиков, учитывали прежде всего мнение покровителя Академии (сначала Ришелье, затем канцлера Сетье, позже короля), в следующем столетии исход выборов решается за стенами дворца: в борьбе группировок, придерживающихся противоположных идеологических позиций. Например, избрание д’Аламбера знаменует начало завоевания Академии партией Философов, которая в 1760-е годы становится законодательницей в интеллектуальной сфере. В тот же период в салоне мадемуазель де Леспинас, изгнанной госпожой дю Деффан, у которой она похитила новоиспеченного академика, начинают собираться преуспевающие Философы, в числе которых Кондорсе, Мальзерб, Тюрго, Сюар, аббат Морелле, Мармонтель и маркиз де Шастеллюкс. Салоны, где аристократы встречаются с писателями, где смешиваются разные слои общества, где умные люди получают признание, не зависящее от их сословной принадлежности и от мнения официальных организаций, являются оплотом новой «публичной литературной сферы», родившейся в начале XVIII века и избавившейся от придворной и академической опеки.
Способность суждения: литературная и художественная критика
Еще одним ее оплотом являются газеты, которые уделяют большое место эстетической критике. Для периодических изданий на французском языке, которые часто печатаются за пределами Франции, решающими стали годы 1720-1750-е: в это время выходит все больше и больше новых изданий (в 1720-1729 гг. — 48, 1730-1739 гг. — 70, 1740-1749 гг. — 90). Толстым научным журналам конца XVII века пришли на смену авторские периодические издания, посвященные критическому разбору новых книг {255}. Перечень названий новых периодических изданий, появившихся за эти тридцать лет, ясно говорит об этом. Большую часть в нем занимают «Библиотеки» (13 изданий), «Зрители» (среди которых «Зритель» Мариво) и «Зрительницы» (11 изданий по образцу «Болтуна» и «Зрителя» Аддисона и Стала), «Литературные новости» (б изданий, включая газету, основанную Рейналем в 1747 г.), к которым следует прибавить «За и против» аббата Прево, появившееся в 1733 году. Составить полный список новинок литературы, подвергнуть их «беспристрастной критике» или «критическому разбору», высказать свои «наблюдения», «размышления» или «суждения» (в зависимости от названия той или иной газеты), напечатать из них отрывки и сообщить новости из Литературной Республики — вот задачи, которые ставят себе и разделяют между собой новые периодические издания второй четверти XVIII века {256}. Тем самым в них находит свое выражение и одновременно пищу для обсуждения свободное общение образованных людей в кофейнях и клубах, расплодившихся во Франции по примеру Англии в большом количестве.
Пресса очень быстро приспосабливает свои издательские принципы и содержание к спросу жадной до новостей публики, которой не терпится прочесть отзывы о новых книгах. Для этого есть много способов. Первый — сокращение периодичности газеты: если в 1734 году почти половина литературных периодических изданий выходит раз в месяц (и только четверть выходит чаще), то тридцатью годами позже, в 1761 году, больше половины изданий выходит еженедельно или раз в две недели. С другой стороны, длинные статьи и обширные отрывки все чаще и чаще уступают место коротким заметкам, которые позволяют охватить больше книг и тем самым полнее удовлетворить любопытство читателей {257}.
Наконец — и это особенно важно, — периодические издания уделяют больше внимания новым жанрам, нежели традиционным. В первой трети XVIII века это еще не так. В 1734 году распределение по темам 1309 произведений, описанных в двух десятках газет и журналов, которые тогда выходят, мало отличается от того, которое мы находим в прошениях об официальном разрешении на публикацию (привилегии и простые разрешения). Соотношение величин такое же, разве что газеты уделяют чуть меньше внимания теологии (четверть названий, фигурирующих в газетах и журналах, против трети в реестрах привилегий) и художественной литературе и больше — истории (число трудов по истории, упоминаемых в периодических изданиях, возросло вдвое) {258}. Но, судя по эволюции двух консервативных изданий: сугубо академической «Ученой Газеты» и выпускаемых иезуитами «Мемуаров Треву», — начиная с середины века список книг, которые упоминаются в газетах, сильно отличается от списка книг, выпущенных согласно разрешениям. Изменение весьма заметно: число религиозных книг, упоминающихся на страницах этих изданий, резко сокращается (оно составляет меньше 10%, меж тем как на их долю по-прежнему приходится четверть официальных разрешений), а число научных и искусствоведческих произведений возрастает и составляет около половины упомянутых книг: 40% в «Мемуарах Треву» и 45% в «Ученой Газете» {259}.
Таким образом, рост числа газет и журналов, их более частая периодичность и их внимание к новейшим литературным веяниям создают почву для появления суждений, не подчиняющихся диктату официальных изданий, почву, на которой возможно столкновение противоположных мнений. Даже если разные газеты разбирают произведения сходным образом, используя одни и те же приемы (краткий пересказ, цитаты, отрывки, ссылки, комментарии) {260}, даже если каждая из них хочет, чтобы именно на ее вкусы и мнения ориентировались читатели в своей оценке произведений, само обилие и разнообразие периодических изданий дают пищу для критического обсуждения и жарких споров. Стараясь говорить от имени читателей и апеллируя к их суду, отказываясь от закосневших форм и отрекаясь от устаревших авторитетов, литературные периодические издания вызывают к жизни новую независимую критическую инстанцию: публику, и эта инстанция становится высшей.
