Во мнении современников Домашневу гораздо больше повредила борьба с „ером“ — твердым знаком на концах слов, принятом в русском правописании. Не видя смысла в подобном правиле, Домашнев предложил отказаться от „ера“ — реформа, которой суждено было осуществиться лишь через полтораста лет, после октября 1917 года. Тем не менее Домашнев делает, несмотря на бешеное сопротивление академического окружения, первый опыт обновленного правописания — без „ера“ он печатает в „Академических известиях“ раздел „Показание новейших трудов разных академий“, вызывая град насмешек и стихотворных пародий. Даже в энциклопедических словарях короткие заметки о директоре Академии упоминают эту его необъяснимую фантазию и странность.
Совсем иначе рисуется С. Г. Домашнев в литературном словаре Н. И. Новикова: „Домашнев Сергей — штаб-офицер полевых полков, писал стихи. Его последние две оды: первая на взятие Хотина, а другая на морское при Чесме сражение весьма изрядны и заслуживают похвалу. Он сочинил краткое описание некоторых наших стихотворцев совсем не худо; а также о пользе наук, сатирический сон, оду на любовь и другие мелкие стихотворения, напечатанные в ежемесячном сочинении „Полезное увеселение“ 1761 и 1762 годов в Москве. Перевел в стихи Волтерову сказку „Что нравится женщинам“; также Мармонтелевых нравоучительных сказок 12, напечатанных в 1764 году в Москве в двух частях. Есть еще и другие его стихотворения, но они в свет не изданы“. Небезынтересно уточнить сведения Новикова: произнесенная в Академии наук речь о пользе наук, одно из программных выступлений директора, носила название „Об обязанности, которую имеют ученые общества присоединять к физическим наблюдениям и нравственные“. Какими бы ни были официальные причины удаления Домашнева с директорской должности, нельзя не помнить о его близости к идеям журнала „Утренний свет“. Из столицы Домашнев уехал в Москву вслед за Херасковым и Новиковым.
Портрет С. Г. Домашнева.
Это один из самых интересных образов, созданных Федором Рокотовым, и остается лишь жалеть, что местонахождение портрета неизвестно. Последнее собрание, в котором находился портрет С. Г. Домашнева, — имение „Кочеты“ Тульской губернии, принадлежавшее зятю Л. Н. Толстого, М. С. Сухотину. По остроте и точности определения характера Домашнев ближе всего к портрету другого литератора — Б. Е. Елчанинова. Есть в Домашневе удивительная независимость без тени самоуверенности и заносчивости, внутренняя собранность привыкшего командовать человека и спокойная, благожелательная сдержанность, интерес к окружающему и определенная сухость, неспособность к живым чувствам, открытому выражению переживаний.
Встреча Рокотова с Домашневым могла быть определена общими литературными знакомствами, но могла говорить и о совершенно особой страничке жизни художника — его связях собственно с Академией наук. Еще во второй половине семидесятых годов Ф. Рокотов пишет семью секретаря Академии и директора Сенатской типографии С. С. Волчкова. Один из сохранившихся портретов этой серии — дочери Волчкова, Марии Сергеевны, — очень близок по своему решению к портрету племянницы И. И. Шувалова, В. Н. Головиной. Сведения о Волчковой долгое время ограничивались для историков положением ее отца. В действительности этой скромной, не слишком уверенной в себе молоденькой девушке предстояло сыграть большую роль при дворе: она выйдет замуж за П. Б. Пассека.
И снова возвращение в панинскую среду.
П. Б. Пассек — один из тех, кому Екатерина II была обязана престолом. Отсюда его высокие чины генерал-аншефа, действительного камергера, ордена Андрея Первозванного, Александра Невского, Белого Орла и Станислава. Но он еще к тому же единомышленник Паниных, и в его окружении просматриваются связи все с теми же масонами, с теми же надеждами малого двора. И Екатерина в начале восьмидесятых годов предпочитает избавиться от явно подозрительного ей лица: предавший одного императора с такой же легкостью может предать и второго. Поэтому П. Б. Пассек получает в 1782 году назначение Могилевским и Полоцким генерал-губернатором. Императрица не поспешит с помощью и к оставшейся в затрудненных материальных обстоятельствах сестре Пассека, баронессе А. Б. Вейдель. Зато после ее смерти она заберет во дворец — на всякий случай — осиротевших дочерей. Одна из них станет женой не поладившего с Г. А. Потемкиным З. Г. Чернышева, вторая — женой П. И. Панина. Разобраться в дворцовых связях никогда не было легким делом. Союзы рождались и рассыпались в зависимости от обстоятельств, от условий сегодняшнего дня, чтобы завтра превратиться в злейшую вражду, и наоборот. Павел не вспомнит о недоверии матери к генерал-аншефу, зато расплатится с ним за измену отцу: лишившись всех должностей сразу после прихода к власти нового императора, П. Б. Пассек с женой лишатся также права въезда в обе столицы — откровенная ссылка, по счастью для семьи, заменившая более серьезные репрессии. И последняя подробность в истории М. С. Пассек-Волчковой. Ее единственный сын покончит с собой после событий 14 декабря 1825 года.
Исправность рисунка не только есть то, что дает душу и истинную осанку, как оное частей согласие в момент означающем разум и сложение человека.
Архип Иванов. Понятие о совершенном живописце
Большой покойный дом со службами и садом на углу Старой Басманной и Токмакова переулка. Свои служители и ученики. Мастерская переполнена работами. Заказы двора. Совсем не каждый даже модный художник мог позволить себе покупку дома в одном из лучших московских районов, потратить на него не одну тысячу рублей. К тому же Федор Степанович Рокотов не связан семьей, по-прежнему одинок и увлечен своей работой. Он и не думает повышать цены за портреты: ему достаточно его пятидесяти рублей — пусть заезжие знаменитости приобретают на таких же холстах тысячи. Все в жизни художника говорило о достатке, сложившемся быте и… душевной неустроенности.
Из столичного далека с его постоянной сменой милостей и опал, награждений и ссылок этот натиск почти не ощущался, да и никак не казался грозным. Какие-то изменения в московском театре, какие-то неприятности у книгоиздателя Новикова — частности, о которых не стоило размышлять. В самом деле, одно, казалось, смягчало другое.
В 1784 году Н. И. Новикову впервые дают понять всю его беззащитность перед лицом монаршего престола — Комиссия народных училищ предъявляет ему свои претензии по поводу перепечатки и распространения учебников. Новиков ничего здесь не мог приобрести, ничем обогатиться. Речь шла о тиражах, которых не достигали правительственные типографии. Новикова поддержал московский главнокомандующий З. Г. Чернышев, но он умер, не может подтвердить своих слов, и это идеальный вариант, чтобы поставить на место слишком независимого книгоиздателя. Сумму иска пришлось уплатить. Со стороны — достаточно обычные осложнения в любом коммерческом деле, тем более что штраф еще не разорил Н. И. Новикова.
Да и как заподозрить в возникшем конфликте начало наступления на Новикова, когда в том же 1784 году Екатерина II с таким либерализмом и широтой отклоняет донос нового московского главнокомандующего о „возмутительных“ стихах в пьесе Николева „Сорена и Замир“. Нечего и думать о снятии пьесы, как нечего соотносить заключенных в ней разоблачений с императрицей: „Смысл таких стихов, которые вы заметили, никакого отношения не имеет к вашей государыне; автор восстает против самовластия, тиранов, а Екатерину вы называете матерью“. Своеобразное доказательство, но тем не менее спектакль продолжает идти.
Правда, в следующем году у Н. И. Новикова возникает очередное осложнение. Личным указом Екатерина II требует составить полную и „неукоснительную“ опись его изданий и передать на рассмотрение не отличавшемуся ни широтой взглядов, ни либерализмом митрополиту Платону на предмет выяснения их благонадежности, отношения к вере и престолу. Испытание на благонадежность предстояло пройти у московского митрополита и самому Новикову. Расчет императрицы был точным. Платон не мог не осудить деятельности книгоиздателя, но то ли митрополит не понял истинных намерений Екатерины, то ли понял свою задачу слишком узко, во всяком случае, осуждения не последовало. Часть книг действительно была назначена им к изъятию, зато в остальном митрополит счел новиковские издания допустимыми и даже полезными, а самого книгоиздателя „добрым христианином“. Конечно, тень неблагонадежности, царского недовольства уже набежала. Чиновники не замедлили сделать для себя необходимый вывод, и Н. И. Новикову больше не приходилось рассчитывать на какие бы то ни было послабления. Но торговля книгами была возобновлена, явного урона культурная жизнь Москвы не понесла.
