статье о демонстративах в индогерманских языках [Brugman 1904] он выделил четыре способа указания в языке: указание на говорящего (Ich-дейксис), указание на слушающего (Du-дейксис), а также der-дейксис и jener-дейксис. При этом Бругман отмечал, что обилие демонстративов особенно характерно для такого литературного жанра, как драматургический текст. О лирической поэзии речь здесь не заходит.
Классификация К. Бругмана в дальнейшем развивается его соотечественником К. Бюлером в учении об «указательном поле языка». Бюлер обозначил базовую схему дейксиса в языке, состоящую из трех компонентов: «я – здесь – сейчас». Схождение этих компонентов в акте высказывания отмечает «исходную точку отсчета» субъективности, называемую Бюлером origo:
Имея в качестве исходной точку Origo наглядного здесь, можно осуществить языковое указание на все другие позиции, если исходной будет точка Origo сейчас — на все другие моменты времени [Бюлер 1993: 99].
То же самое касается показателя индивида («Я»), по отношению к которому в речевом высказывании выстраиваются все остальные индивиды, участвующие в коммуникации. Бюлер далее выделяет три способа указательности в языке: 1) наглядное указание (demonstratio ad oculos), то есть отсылка к реальности в момент высказывания, 2) дейксис к воображаемому, то есть отсылка к чему-то в данный момент не присутствующему в акте высказывания, но мысленно представляемому, 3) анафору, то есть отсылку к каким-либо другим элементам высказывания.
Бюлеровская теория указательности строится на анализе повседневного языка и не содержит каких-либо литературных примеров. Лишь однажды Бюлер апеллирует к поэзии, но только с целью уравнять полномочия дейксиса в обыденной и поэтической речи:
Дейксис – это поведение в сфере речевых действий kat’ exochen, и он остается таковым, если оказывается на службе поэзии [там же: 153].
Дальше этого замечания немецкий лингвист не идет. Современные расширения бюлеровской теории дейксиса (например, работы Дж. Лайонза, Ч. Филлмора, Ю. Д. Апресяна, Е. В. Падучевой, А. А. Кибрика, Т. В. Булыгиной, С. А. Крылова, Б. А. Успенского) также не содержат случаев обращения к поэтическому языку.
Со стороны семиотики к явлению, аналогичному дейксису, пришел в своем учении Ч. С. Пирс. Его классификация знаков содержит три типа: знаки-символы, знаки-иконы и знаки-индексы. Последние как раз и соответствуют тому, что К. Бюлер назвал «указательным полем языка». Подлинными знаками-индексами Пирс назвал личные и указательные местоимения. Приводя в пример фразу «на расстоянии тысячи ярдов отсюда», Пирс отмечает, что «отсюда» является таким типом знака, ибо зависит от конкретного расположения субъекта в момент произнесения этой фразы [Пирс 2000: 219]. Индексальность как свойство знаков была положена в основу «прагматического» измерения языка Ч. У. Морриса, того, которое соотносит знаки с говорящим субъектом. В этих учениях мы также не встречаем каких-либо комментариев по поводу поэзии как формы проявления субъективности в языке. Пожалуй, единственное замечание Морриса о поэзии касается лишь ее ориентированности на оценочность, в отличие от языка науки:
Лирическая поэзия обладает синтаксисом и использует слова, означающие вещи, но ее синтаксис и слова действуют таким образом, что для читателя на первый план выступают ценности и оценки [Моррис 2001: 96].
Здесь лишь косвенно намекается на доминанту субъективности в поэтическом семиозисе.
Еще одним шагом к выявлению субъективности в языке стала теория Э. Бенвениста. Без обращения к понятию дейксиса он, по сути, формулирует более общий вариант теории субъекта в языке. Согласно Бенвенисту, именно в языке человек конституируется как субъект. Так же, как и К. Бюлер, как и Ч. С. Пирс, он обращается к примерам личных местоимений как первейших носителей субъективности. Но, в отличие от предшественников, акцентирует не язык вообще, а дискурс, единовременный акт индивидуальной речи. Именно в дискурсе, а не в языке как системе, можно в полной мере говорить о проявлении субъективности. Бенвенист называет тот класс слов, который, по Бюлеру, является дейктическим, и которые ранее Б. Расселом были названы «эгоцентрическими словами» – «автореферентными словами» [Бенвенист 2002: 296–297]. Они отсылают только к тому субъекту, который их произносит здесь и сейчас. Как мы показали в параграфе 3 настоящей главы, в рамках своих набросков к теории поэтического дискурса французский лингвист приблизился к постановке вопроса об особой субъективности в поэтическом высказывании.
В рамках теории языка синтез всех указанных выше прагматически ориентированных философий языка был осуществлен в книге Ю. С. Степанова «В трехмерном пространстве языка» (1985). Выражение прагматического подхода к языку здесь формулируется в понятии «дектики». Степанов производит этот термин от неродственного «дейксису» (от греч. deiknumi – «указываю»), но близкого ему по звучанию греческого слова dechomai («принимаю в себя», «воспринимаю»). Тем самым бругмановский термин как бы наполняется внутренней формой, объединяя смыслы «указательности» и «присваивания» языка говорящим. Дектикой называется то измерение языка, которое связано с отношением слова к субъекту речи. Для такой парадигмы важнейшим оказывается понятие «субъекта». При этом Степанов, развивая идеи Э. Бенвениста, вводит дополнительные уровни субъективности в свой анализ:
Одна из основных линий новой интерпретации высказывания – это расслоение «Я» говорящего на «Я» как подлежащее предложения, «Я» как субъект речи, «Я» как внутреннее «Эго», которое контролирует самого субъекта. И параллельно этому расслаивается сама прагматика: на элементарную часть – «локацию» «Я» в пространстве и времени, на более сложную часть – «локацию» «Я» (уже «Я» осложненного как субъект речи) в отношении к акту говорения, на «локацию» высших порядков – отношение говорящего «Я» к его внутреннему «Эго», которое знает цели говорящего и его намерения лгать или говорить правду и т. д. [Степанов 2010: 217–218].
К подобному разграничению «слоев» субъекта Степанова подталкивает опыт литературы, в частности расслоение авторского «я» в нарративе М. Пруста. Здесь же дается намек на существование особой, «дектической» поэтики в литературе Нового времени. И хотя поэтических примеров как таковых в книге нет, Степанов для указания на эту проблему приводит стих Г. Гейне: Sie liebten sich beide, doch keiner // Wollt’ es dem andern gestehn [там же: 257] и его вольное переложение М. Лермонтовым, как штрих к иллюстрации сложной субъективности в поэтическом высказывании, свойственной уже
