вот до нас приходьте и так далее, у нас всяки люды прыходять, нaвить жыды. А я говорю, я со Стэфой стою, я говорю: “Пока ще, – я кaжу, – у нас не называют жыдамы, цэ, кaжу, таки тэмни, як вы, то, кaжу, называют жыдамы”. – “Ну, аврэи, хай будэ аврэи. Алэ то… алэ я нэ люблю цих аврэеў”. А она не знает, шо я, значит [еврейка]. Я говорю: “А чого вы нэ любытэ, шо воны вам зробылы поганого?” – “А шо зробылы? Воны мэни нэ зробылы поганого, алэ я боюся диты свои, внукы пускаты”. – “Куды?” – “Да, бо скоро будэ та… Пасха, а они рижут дитэй, бэруть кроў ў мацу”. Я кажу: “Вы така дурна баба, шо вас, кажу, трэба загори выгнаты, кажу, с той цэркви. Я пийду до вашого просвитэра, и хай вин мэнэ покаже, дэ цэ напысано у Библии, дэ рижут дитэй, кaжу, и бэруть у них кроў. Я, кaжу, спытаю! Я кaжу, вин вас виженэ [выгонит]!” – “А шо, хибa вы такe нэ чyлы?!!” Я кaжу: “Нэ, я нэ чула таке, я, кaжу, и знaты [не хочу], я жы диўка е, я кaжу, ныкoго нэ ризала, и мэнэ никто нэ ризал. Вы, кaжу, баба чyрка дурнa, тэбэ трэба [в церковь] ходыты, шо ты там розумиеш?” <…> Вот то недавно было» (зап. О.В. Белова, М.М. Каспина).
Из описанного случая мы узнаем, что хотя евреи не сделали ничего плохого большинству соседей славян, все равно те верят, что на еврейскую Пасху евреи охотятся за кровью для мацы и потому лучше не пускать детей и внуков на улицу…
3.3. «Праздничные наветы»
«Кровавый навет» не является единственным сюжетом, в котором декларируется «греховность» и «неправота» представителей «еврейской веры». Народно-христианская традиция постоянно сравнивает «свои» и «чужие» обряды, при этом, как показывает фольклорно-этнографический материал из любой локальной традиции, каждый смотрит «со своей колокольни», что и приводит к соответствующим оценкам. Смешение «своих» и «чужих» ритуальных моделей, проекция «чужой» обрядности на привычную для себя картину, сопровождаемые установкой на «разоблачение» этнических соседей, которых подозревают в постоянном кощунстве по отношению к «доминирующей» культуре, приводят к тому, что в народном сознании складывается довольно специфическое отношение к «чужой» ритуалистике.
Это ярко проявляется в народных рассказах, посвященных еврейским праздникам. Одним из основных мотивов в такого рода свидетельствах выступает мотив профанации иноверцами христианских ритуальных действий с непременным наказанием виновников.
Подобная история зафиксирована в архивном деле XIX в., хранящемся в фондах Национального исторического архива Беларуси в г. Гродно (НИАБ в г. Гродно), к которому мы и обратимся.
Согласно материалам Канцелярии гродненского губернатора, с 15 апреля 1827 г. по 5 июня 1828 г. велось дело «о расследовании факта и предания суду евреев Слонимского уезда Нохимовича Мовшу, Берковича Янкеля и др., сорвавших с креста при дороге дер. Новосёлки Слонимского у. изображение Иисуса Христа» (НИАБ в г. Гродно. Ф. 1. Оп. 2. Д. 2082). Как следует из дела, евреи Мовша Нохимович, Янкель Беркович, Янкель Лейбович, Мовша и Еля Рабиновичи, Берка Абрамович Янкелиович, Мордух Лейбович, Мордух Израелиович, Гирш Мордухович, Гирш Мовшович, Мовша и Новхемия Гиршоновичи, Орек Зевелиович, Абрам Оркович, Пинхус Мовшович и еврейки Сора и Хана «преданы суждению за сорвание с креста изображения Иисуса Христа, делание над оным разных поруганий и произнесение богохульных слов» (л. 52). Случилось это 1 марта 1827 г. во время еврейского праздника «Пурим называемый», когда «ночным временем» толпа евреев во главе с арендатором корчмы «сорвали с креста, стоящего на дороге при деревне Новосёлках, изображение Иисуса Христа и били оное вместо Гамана, произносили разные богохульные слова <…> по сорвании с него [с креста] изображения Спасителя нашего, взяв в руки и прибив ко кресту, ими зделанному, ходили и пели «Господи помилуй», что все видели крестьяне Тарас Яговдзик и Андрей Серватка» (л. 2–2об.). Далее из текста следственного дела выясняются любопытные «этнографические» подробности: «…и по сознанию самих евреев, принимая они на себе разно е лицо (sic! – О.Б., В.П.), а Мовша Нохимович представлял священника, носили крест, ими сделанной, ходя толпою по Сенковщизне, Бояры и Ягнешицы, имея трещотки и сковороду вместо колокольца, пели молитвенные слова, употребляемые христианами, и произносили таковые же богохуления» (л. 53). Так евреи «производили разные бесчинства, потом опять принесли [изображение Христа] на то же место и прибили к кресту» (л. 19). Среди «бесчинств» упоминается, что евреи «наругались <…> над оным [изображением] в ягнешицкой мельнице в лице (т. е. в присутствии. – О.Б., В.П.) крестьянина Соколовского» (л. 53). Учитывая все обстоятельства, было решено: «…за таковой их поступок, сопрягающийся с явным християнской религии наруганием, по основанию приведенных в том определении узаконений наказать в городе Слониме при народном собрании в страхе и примере другим» (л. 53–53об.). Исполнители «обряда» были биты кнутом, зачинщики приговорены к каторжным работам, крестьяне, не донесшие сразу земской полиции о виденном происшествии, были арестованы и оштрафованы.
Есть в следственном деле и некоторые странности. Так, параллельно официальному расследованию, свое собственное дознание провели помещик капитан Волович и ксендз Якутович, которые представили в суд свое заключение, «что никакого сорвания креста не было», а «мельник Соколович – пьяница, веры ему нет» (л. 59–59об.).
Видимо, как кощунственные бесчинства были расценены ритуальные действия евреев по «поруганию Амана», предусмотренные сценарием праздника Пурим и включающие обрядовое ряженье (ср. выше: «принимая на себе разное лицо») и уничтожение обрядового чучела (см.: Lilientalowa 1919: 45–103, Петрухин 2004: 92–94), а наказание понесли исполнители традиционного еврейского обряда.
Именно уверенность представителей «доминирующей» культуры в том, что иноверцы всегда и везде совершают кощунственные действия, приводила к тому, что становилось возможным вмешательство в «чужой» ритуал – и в этом никто не видел ничего зазорного. Подобным способом осуществлялось «моральное насилие» над конфессиональными оппонентами, в результате чего «нападающая» сторона могла чувствовать себя удовлетворенной. Об этом – рассказ «Как еврей строил синагогу», записанный в польской среде на Виленщине, в Литве, и посвященный одной из разновидностей молодежных забав.
«Как назывался этот еврейский праздник, сказать не могу, не помню. Но на этот праздник еврей строил себе такую… где они могли бы молиться. Небольшая, два на два метра или около того <…> Сначала забивал один колышек, потом через некоторое время другой, потом третий. Потом все это накрывал. Двери делал. И потом они там молились. Приходили в эту, как там ее, в эту, в синагогу или как там ее назвать. Малютка такая синагога, вот. А мы уж ждали, как только он, как бы сказать, до половины
