сочетаются с представлениями о том, что в домах у евреев было гораздо чище, чем в хатах местных жителей: «Бувало у еврэев и чысто вроде, а вот у их запах був други» (Бельск Кобринского р-на Брестской обл., ПА 1986, зап. Н.П. Антропов); «А ў ных такие булы шкафчики такие, и закрывали посуду и вообще и таку [пасхальную] посуду. Ў йих так не було, шоб всё валялось. Такие булы закрытые шкафы и пид стеклом, и там посуда ў ных. Дуже чистота була. Хотя таки во комнаты таки малэньки булы, алэ любили чисто» (А.А. Скибинская, 1915 г.р., Сатанов Городокского р-на Хмельницкой обл., 2001, зап. О.В. Белова, А.В. Соколова, В.Я. Петрухин). Один из корреспондентов Русского географического общества в материалах 1854 г. из Ровенского уезда отмечал несоответствие внешнего вида еврейского жилища и его интерьера: «У евреев дома высокие, светлые, с большими окнами, «но внутри полны сметья, вони и нерадения»» (Зеленин 1914: 274). В этом свидетельстве также просматривается стереотипное восприятие «чужого» жилища: за «высоким» и «светлым» фасадом таится нечистота.
Аналогичные представления о чистоте, сопровождаемой тем не менее специфическим запахом, бытуют в селах Спиша применительно к цыганам: W chałipach zaczej czysto, ale jest zapach taki… ale my tu poznamy, że to Cygan». Причиной «цыганского» запаха информанты-славяне считали то, что цыгане ели конину (Nowicka 1995: 363).
Отметим также болгарское поверье, согласно которому еврейки и турчанки не могут делать солений, потому что приготовленные ими продукты будут смердеть (Белова 2005: 61).
Как уже говорилось выше, понятия о гигиене отнюдь не определяют народное представление о паре признаков «чистый – нечистый» применительно к иноверцам или чужеземцам. Это связано как со специфическим семантическим полем самого понятия «чистота» в народной культуре («нечистое» – не только грязное, неопрятное, загаженное, но и безнравственное, непристойное, порочное; «чистое» как новое, первое, целое, свое, сакральное), так и с кругом стереотипов, однозначно характеризующих «чужих» как «нечистых» – как в конфессиональном аспекте, и тогда «нечистота» связывается с понятием греха (о «нечистоте» чужой веры см. 2.5), так и в области бытовых наблюдений.
По представлениям поляков, «грязными» являются шведы, татары и евреи – при этом данное представление фиксируется как в мифологических рассказах о воинственных противниках, так и в бытовых нарративах об этнических соседях (Stomma 1986: 43). В болгарском песенном фольклоре частотным постоянным эпитетом для определения «чужих», в частности евреев, является определение мръсни ‘грязные’, ‘мерзкие’ (Дабева 1939: 83).
Стереотип «нечистого» чужеземца (этнического соседа) бытует и в современном массовом сознании, что убедительно показал А. Дандес на примере американского фольклора («этнические» анекдоты о поляках, евреях, итальянцах, акцентирующие среди прочих и такой признак, как нечистоплотность) (см.: Дандес 2004а).
В области быта зачастую весь уклад жизни этнических соседей видится как беспорядочный, «грязный», «нечистый» – это касается и пищи, и обихода (напр., пол. żydowska czystość ‘грязь, беспорядок’). Ср. подробно изученные модели номинации этнических соседей, основанные на пищевом коде, – прозвища типа лягушатники, жабояды, ершееды, сажееды, векшее-ды, щепоеды и т. п. (Даль ПРН: 327–346; Stomma 1986: 44–45, Воронцова 2002, Зеленин 1994, Зеленин 1994а и др.).
В сфере актуальных верований «нечистота» чужих трактуется в связи с представлениями о нечистых животных: «Коз во всей нашей губернии никто из крестьян не держит. Вы их встретите только в местечках, у евреев, на что крестьяне смотрят с презрением. “Якiе гэты жидэ дурные, – говорят они, – трымаюць коз! з их нема ни якой ноўды (пользы): молоко слизко, як сморкачь, а яны, подлы, ядуць гэто молоко!”» (Шейн 1902: 81). Согласно украинской легенде, воробьи появились из козьего помета, который евреи, чрезмерно любя этих животных, прятали в свои пуховики (Чубинський 1995: 65).
В бытовом обиходе представление о «нечистоте» «чужих» воплощалось в особом отношении к предметам, оказавшимся в контакте с инородцем/ иноверцем. Особенно тщательно мыли посуду, из которой ел «чужой». В традиционном русском быту долго сохранялся запрет пользоваться посудой, из которой ели цыгане, татары, немцы: она долгое время считается как бы оскверненной, и хозяйки не велят домочадцам есть из нее, «пока татарин не выдохнется» (Максимов 1995: 545). Посуду, которой пользовались чужаки, нужно было вымыть в проточной воде, и только тогда ее можно было снова использовать (Тихомирова 2001: 8). Из посуды, в которой был кумыс, русские уже никогда не ели – она навсегда оставалась «поганою» (Зеленин 1991: 280).
«Нечистота» и традиционная обрядность
«Нечистыми» (греховными) с точки зрения народного христианства видятся религиозные практики иноверцев, некоторые ритуалы, совершаемые «чужими» в рамках традиционных обрядов. Упомянем в связи с этим устойчивое представление, зафиксиро ванное в восточной Польше, в Подолии и в Полесье, что евреи венчаются на мусорной куче. Эта мифологема, с одной стороны, дает представление о трактовке «чужого» обряда как магического ритуала (ср. действия, совершаемые на мусорной куче у славян, – лечение, снятие порчи, продуцирующая магия – и представления о том, что мусорная куча – место сбора нечистой силы, СД 3: 340) или как «обряда наоборот», с другой же стороны, может быть связана с символикой мусора (богатство, достаток, доля, благо) в славянской народной культуре (см.: СД 3: 337–340).
В Подолии рассказывали, что балдахин, под которым во время свадебной церемонии стоят жених и невеста, устанавливали там, куда выбрасывают мусор (Соколова 2003: 324; Шаргород Винницкой обл., запись 2001 г.), «жених и невеста стоят на мусоре» (Яруга Могилевского р-на Винницкой обл., 2004), «[Жениха и невесту выводили туда, где нечистое место, побольше мусора.] Несмотря на то что там мусор, грязно, зато в жизни будет хорошо» (Н.М. Летун, 1923 г.р., Тульчин Винницкой обл., 2005, зап. Н. Егорова, Ю. Мягкова). Ср. запись, сделанную в Полесье: «[Уверяют, что] жыды на сьмeтнику венчаюца, на самом тум сoру» (Е.М. Микулич, 1927 г.р., Оздамичи Столинского р-на Брестской обл., ПА 1984, зап. С.М. Толстая).
По материалам А. Цалы из восточных областей Польши, о еврейской свадьбе «на сметнику» часто говорили как бы в насмешку, потому что церемония происходила вне синагоги (возможен также рефлекс восприятия ритуального разбивания посуды в ходе свадебного обряда). Рассказывали также, что евреи венчаются на дворе, на конском навозе, на огороде, на дороге (Cała 1992: 69–70, Cała 1995: 89–90, 109). У поляков в Литве было записано свидетельство, что для еврейской свадьбы специально насыпали на дворе кучу мусора, и раввин обводил молодых вокруг нее, а потом над этой кучей молился (Hryciuk, Moroz 1993a: 91). Представляет интерес фрагмент интервью с бывшим нотариусом, который сообщил, что у евреев было два вида свадьбы: «ритуальный» (на мусорной куче) и «официальный», с
