высказывания» и сам был членом дихотомии discours (субъективное высказывание, в русских переводах Бенвениста «речь») – histoire (объективное повествование, «история»). Discours в определении Бенвениста —
всякое высказывание, предполагающее говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом воздействовать на второго [Бенвенист 1974: 276].
Индивидуальный акт речи и представляет собой, по Бенвенисту, момент дискурса (instant du discours), при котором «говорящий присваивает себе язык». Как резюмирует концепцию французского лингвиста Ю. С. Степанов, дискурс представляет собой текст в динамике его субъективности:
прагматику можно определить как дисциплину, предметом которой является связный и достаточно длинный текст в его динамике – дискурс, соотнесенный с главным субъектом, с «эго» всего текста, с творящим текст человеком [Степанов 1981: 332].
Дискурс вносит в язык инстанцию авторства.
Заметим, что недавно опубликованные рукописи учителя Бенвениста Ф. де Соссюра свидетельствуют об интересе женевского лингвиста к тому, что находится за пределами языка и речи, к тому, что их объединяет. В частности, в манускриптах довольно часто говорится о «дискурсивности» языковых феноменов. А в заметках об анаграммах и вовсе ставится неожиданный для Соссюра вопрос, существует ли язык вообще вне дискурса:
язык создается только с расчетом на дискурс, но что отделяет дискурс от языка, или что в какой-то момент позволяет сказать, что язык вступает в действие как дискурс? [Starobinski 1971: 14], см. также [Chiss 2005].
Вопрос этот задается пионером языкознания самому себе при разборе анаграмматических построений в художественных текстах. Значит, что-то кроющееся именно в художественном наталкивает убежденного вроде бы структуралиста Соссюра на мысль о «языке в действии». Так и в случае его ученика Бенвениста: понятие дискурса особенно завораживает ученого при его занятиях поэтическими текстами Ш. Бодлера (см. главу II наст. работы). Именно в них эксплицируется понятие «поэтического дискурса», значимое для нашего исследования.
В отличие от французских теоретиков, делающих акцент на «субъективности» и «коммуникативности» дискурса, представители англо-американской аналитической традиции чаще предпочитали и предпочитают более технические определения дискурса. Так, по З. Харрису, дискурс – это последовательность высказываний, большая, чем предложение; по Дж. Серлю, дискурс – последовательность речевых актов в связной речи. Однако такие, можно сказать, «формалистические» трактовки дискурса постепенно стали модифицироваться в сторону «функциональности» и прагматики языкового поведения. Наиболее общепринятой дефиницией стала та, которую сформулировал на рубеже 1970–1980‐х годов Т. Ван Дейк, согласно которому дискурс – это коммуникативное событие как «сложное единство языковой формы, значения и действия» [Ван Дейк 1989: 121–122]. Итак, выделены три семиотических компонента в дискурсивном событии: форма (синтактика), значение (семантика) и действие (прагматика). Именно их взаимосвязь и создает коммуникативное событие дискурса. Заметим, что первые исследования по дискурс-анализу Ван Дейк проводил именно на материале литературного (художественного) дискурса (о чем отмечалось нами в главе II), прежде чем перейти к изучению более массовых разновидностей дискурса.
На основе подходов, сложившихся в западной лингвистике между 1950‐ми и 1980‐ми годами, сформировались определения дискурса в русской науке о языке.
Одно из первых, по-видимому, было дано В. Г. Борботько:
Дискурс – тоже текст, но такой, который состоит из коммуникативных единиц языка – предложений и их объединений в более крупные единства, находящиеся в непрерывной внутренней смысловой связи, что позволяет воспринимать его как цельное образование [Борботько 1981: 8].
В этом определении понятия текста и дискурса, по сути, сливаются, и не случайно его автор приводит в пример дискурса «текст романа» или «стихотворение». Вместе с тем здесь отмечено такое важное свойство дискурса, как цельность и внутренняя связность.
Эти же качества, общие для текста и дискурса, подчеркивались в словаре по лингвистике текста Т. М. Николаевой, выделившей важнейшие значения термина «дискурс»:
1) связный текст; 2) устно-разговорная форма текста; 3) диалог; 4) группа высказываний, связанных между собой по смыслу; 5) речевое произведение как данность – письменная или устная [Николаева 1978: 467].
По позднейшему энциклопедическому определению Н. Д. Арутюновой, дискурс представляет собой сразу несколько явлений:
связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (КОГНИТИВНЫХ процессах) [Арутюнова 1990: 136–137].
Более емкое и более однозначное определение дискурса как лингвистического термина было дано В. З. Демьянковым, трактующим его как
произвольный фрагмент текста, состоящий более чем из одного предложения или независимой части предложения [Демьянков 1982: 7].
К этому формальному ограничению, введенному еще Харрисом, здесь добавляются важные содержательные компоненты объема данного понятия: дискурс
часто, но не всегда, концентрируется вокруг некоторого опорного концепта; создает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т. п., определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим для создающего = и его интерпретатора миром, который «строится» по ходу развертывания [там же].
Это определение позволяет рассматривать дискурс в рамках логического анализа языка и философии языка, что и было осуществлено в западной и особенно российской лингвистике последних десятилетий.
Развивая такую трактовку с учетом достижений французской школы анализа дискурса, Ю. С. Степанов ставит акцент на «миросозидающем» потенциале дискурса. Это не просто
особое использование языка <…> особое использование влечет активизацию некоторых черт языка, и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики. И <…> в свою очередь создает особый «ментальный мир» [Степанов 1995a: 38–39].
Формируя в сознании участников
