Следствием этого стал явный упадок мастерства, так как художественное воображение ремесленников уступило место банальному удовлетворению вкуса клиентов их хозяина. Создавались многочисленные мелкие предприятия, работники которых носили хаори (короткая куртка, также называемая сирусибантэн), на которой было написано имя хозяина предприятия. Хотя положение ремесленников не было таким тяжелым, как положение рабочих на заводах, но и они много потеряли в своем таланте и сноровке.
Если раньше подмастерья постоянно жили при наставнике и сами становились мастерами только после длительного периода обучения, то теперь ремесленники сами открывали мастерские, и период обучения сильно сократился. Сократились и шансы подмастерьев открыть собственное дело, и им все чаще приходилось идти в наемные рабочие. И в деревнях, и в городах «эпоха просвещения» как таковая коснулась населения только больших старинных городов вроде Токио, Киото или Осаки или же совсем новых, таких, как Йокогама. Те, кто безоговорочно принимал все нововведения, предлагаемые современностью, считались прогрессивными людьми, превосходящими тех, кто отказывался от них, что усиливало и без того значительное разделение народа и мыслящей элиты.
Итак, модернизация, доходящая иногда до крайности в своих проявлениях в начале эпохи Мэйдзи, подвергалась жесткой критике, поскольку она приносила выгоды определенным слоям общества в ущерб другим. Токийская газета «Минкан-дзасси» (Народная газета) писала: «Национальная экономическая политика заботится о зарплатах иностранцев и чиновников, о строительстве каменных домов под офисы и школы, в которых будут учиться будущие государственные деятели. Похоже, что цель состоит в том, чтобы, собрав плоды сельского труда, вырастить цветы для Токио. В столице сверкают стальные мосты, по которым движутся упряжки с лошадьми, а деревянные мосты провинций так стары, что ими уже нельзя пользоваться. В Кёбаси (центральный район Токио) цветут вишни, а поля страны заросли сорняками. Из городских магазинов выплывают облака аромата, но лучше бы вместо курений там продавали печи для фермеров. Пора прекратить делать ставку на Токио и обратить внимание на сельскохозяйственные районы».
Одновременно с увлечением западным образом жизни и всем «европейским» повсеместно возникало, часто стихийно, антиевропейское движение, так что в некоторых провинциях создавались лиги, бойкотирующие иностранные товары. Все это только подливало масла в огонь того противостояния города и деревни, которое и так уже было явным.
Прежний «дух деревни» глубоко укоренился в сознании как горожан, так и крестьян, так что чиновники, да и не только они, старались осесть в тех городских кварталах или в тех деревнях, где на них не смотрели бы как на чужаков. Иначе им, к примеру, не позволили бы участвовать в местных праздниках религиозного или светского характера. Чувство клана было очень явным, даже если членов одного сообщества разделяло порядочное расстояние. В городах рабочие, происходящие из одного рода или из одной провинции, ночевали в общих спальных бараках, не допуская туда «чужих». А в деревне жители ждали возвращения своих соседей, сумевших устроиться в городе, в расчете на то, что они помогут улучшить условия жизни. Эта привязанность к корням не исчезла и по сей деньги большинство горожан с нежностью относятся к родной деревне, в которой еще живут их родители.
Реорганизация административного деления городов и деревень, которая проходила в несколько этапов, существенно изменила структуру общества, прежде всего из-за скорости, с которой она была произведена, и сумятицы, которую она внесла в умы. Старая система была упразднена в 1868 году, и страну разделили на вотчины (хан), префектуры (кэн) и метрополии (фу). В 1871 году к этому делению добавились районы (тсу), включавшие четыре-пять городов (тё) или же шесть-семь деревень (cow); затем вотчины заменили шестьдесят шесть префектур, количество которых впоследствии сократилось до сорока трех. В следующем году вместо административных органов в деревнях появилась новая администрация главы округа, назначаемого государством. Позже, в 1878 году, ввели новое административное деление на графства (гун), включающие районы (тсу), города (те) и деревни (сон), во главе которых стояло должностное лицо, назначаемое правительством. Эта новая система стремилась привести в соответствие старые и новые условия. Города и деревни сохранили свои прежние названия, но число местных руководителей сократилось за счет увеличения числа глав графств. Наиболее мелкие административные единицы были лишены финансовой независимости; новые налоговые законы предполагали, что большая часть собственности, принадлежавшей бывшим деревням и пригородам, станет собственностью префектуры. Кроме того, организация местных народных собраний, зависящих от разрешения префектуры, постоянно пересматривалась (в 1881, 1882 и 1883 годах) и, вместо того чтобы позволить народу принять участие в административных делах, имеющих к нему прямое отношение, стремилась отодвинуть их, поскольку они всегда были в той или иной степени связаны с набиравшим обороты движением за права людей. Итак, после установления того, что отдаленно напоминало местную автономию, правительство начало выпускать ограничения, которые сделали из этих общественных собраний послушный инструмент для проведения национальной политики, и их деятельность ограничилась определением того, как лучше применять указы, исходящие от правительства. В 1888 и 1889 годах вошло в силу новое административное деление для крупных городов (си), мелких (те) и для деревень (сон), в большинстве случаев преследующее цель установить принципы автономии в провинциях, а также разделить полномочия между центральными и местными властями, чтобы создать, следуя определению министра Аригаты, «элементы, которые составят основание конституционного правительства Нации».
Но эта местная автономия, установленная государством, могла существовать только в той степени, в какой она служила бы его интересам, так что новая система, оторванная от жизни местных организаций, традиций и обычаев, никак не улучшила условия жизни. Напротив, последствиями явились нестабильность в обществе и всеобщее недовольство, которое улеглось только к концу эпохи Мэйдзи.
В это время не прекращались общественные изменения, изменения в административной системе, обычаях, традициях, способах производства и работы, в расположении социальных слоев, в материальных благах и, поверх всего, в человеческих взаимоотношениях, в самом сердце общества, в японской семье, определяющей жизнь страны. «Помощью» Запада, которая «уравновешивала» нищету в деревне и ухудшение условий жизни в городе, предпочитали не пользоваться.
Самым заметным результатом изменения больших японских городов (колыбель модернизации, пример для подражания для остальной страны, первый рынок для иностранных товаров или тех, которые изготовлялись в подражание иностранным) стали изменения в транспортной системе. К концу эпохи сёгуната Токугавы люди в основном ходили пешком или ездили верхом на лошади или в паланкине. Кроме того, передвижение было ограниченным. Только самураи имели право ездить верхом, а паланкином пользовались знатные аристократки, важные особы, старики или те, кто мог позволить себе столь дорогостоящее и почетное средство передвижения, потому что нести его должны были по меньшей мере два человека. Простой народ путешествовал пешком. Городские улицы оставались немощеными, а о тротуарах в то время не имели понятия.
«Это был дождливый ноябрь… Улицы еще не привели в порядок. Спуски были более крутыми, чем в наши дни, улицы более узкими, их линия более изломанной. В самой низине с южной стороны возвышались здания, загораживавшие солнце, а чуть подальше находился рынок. Почва была почти не осушена, так что улица утопала в грязи, особенно на отрезке между каменным мостом и улицей Янагито. Даже если вы были обуты в сапоги, идти приходилось очень осторожно. Прохожие старались держаться середины улицы, которая была чуть выше и, соответственно, чуть чище остальной дороги: это было что-то вроде воображаемой линии, по которой следовало идти. Под словом «линия» я подразумеваю полосу шириной один-два фута, и прохожие медленно гуськом шли по ней».
Во время дождей улицы превращались в настоящие болота, а в летнюю жару становились пыльными дорогами, так что неудивительно, что большинство простых японцев предпочитали ходить босиком. Улицы почти полностью были во власти беспорядочного движения пешеходов. Правила гигиены не соблюдались, мусор и помои оказывались прямо на земле за порогом дома, что нимало не заботило прохожих. Кроме того, существовал обычай, согласно которому люди справляли свои естественные нужды прямо там, где они в тот момент находились, и никто по этому поводу не возмущался. Но власти, обеспокоенные тем, как эту особенность японцев воспримут иностранцы, запретили появление на людях в набедренной повязке и босиком (впрочем, этот запрет не возымел никакого действия), а также и описанное выше отправление естественных надобностей, названное «постыдным».
