Таким образом, в XIX веке заимствование неизмеримо превосходящей западной технологии показалось дальневосточным государственным деятелям оправданным риском и насущной необходимостью. Именно этим объясняется, почему на этот раз они приняли от Запада то, что им было отнюдь не по вкусу. По крайней мере это казалось меньшим злом, нежели перспектива быть завоеванными и порабощенными тем самым оружием, которым они решили овладеть в целях военной безопасности и политических гарантий. С другой стороны, злополучный «западный вопрос», с которым столкнулись и их предшественники в XVI–XVII веках, проявился на этот раз в совершенно иной форме.
В том первом столкновении с Западом непосредственная опасность, которую следовало отразить японским правителям, заключалась не в военной угрозе и попытке завоевания с помощью новейшего, неотразимого оружия; опасность крылась в том, что народ предпочтет неизвестную, но неотразимо привлекательную религию, которую усердно проповедовали западные миссионеры. Возможно, японские государственные мужи и не имели ничего против западного христианства как такового, ибо в отличие от западных пришельцев того времени дальневосточные народы XVII века отнюдь не были заражены тем религиозным фанатизмом, какой проявляли в то время их западные современники в религиозных войнах у себя на родине, унаследовав его от иудейского прошлого. И китайские, и японские правители того времени были воспитаны в более терпимых философских традициях конфуцианства и буддизма, и вполне возможно, что они не стали бы возражать против прихода иной религии, если бы не заподозрили, что религиозная деятельность христианских миссионеров имела на самом деле политическую подоплеку.
Японцы опасались, что их соотечественники, обратившись в христианскую веру, впитают вместе с новой религией и ее религиозный фанатизм и под его деморализующим воздействием превратятся в то, что мы на Западе сегодня назвали бы «пятой колонной». Если бы это опасение материализовалось, то португальцы или испанцы, сами по себе не представлявшие большой угрозы для независимости Японии, могли бы попытаться завоевать Японию руками внутренних предателей. Собственно, японское правительство в XVII веке объявило христианство вне закона и преследовало его по тем же самым соображениям, по каким нынешние западные правительства предпринимают меры против коммунизма: из-за общего для западных верований фактора, а именно фанатизма, унаследованного ими от иудаизма, становившегося камнем преткновения во всех азиатских странах, куда добиралась пропаганда христианства.
Чужая агрессивная религия со всей очевидностью куда более серьезная и непосредственная угроза для общества, нежели агрессивная зарубежная технология; и причиной тому нечто гораздо более глубокое, чем просто опасность «пятой колонны». Глубинная причина заключается в том, что если технология оперирует прежде всего поверхностными факторами жизни, то религия проникает прямо в сердце; и хотя технология тоже в конечном итоге может иметь серьезный разрушительный эффект на духовную жизнь общества, в котором она укоренилась, этот эффект проявляется не слишком быстро. По этой причине цивилизация-агрессор, выступающая под религиозным флагом, вызовет более сильное и немедленное противодействие, нежели та, которая оказывает свое воздействие через технологический процесс; это и проясняет, почему на Дальнем Востоке, как и в России, западная цивилизация была вначале отвергнута, а затем, при втором соприкосновении, принята. На Руси в XV веке и на Дальнем Востоке в XVII западная цивилизация требовала обращения в западную форму христианства и оттого была отвергнута; поэтому не случайно, что ее миссионерская стезя повернула резко от явной неудачи к потрясающему успеху, едва только ее собственное отношение к религии предков сделало столь же резкий поворот от горячей приверженности к холодному скептицизму.
Эта великая духовная революция настигла западный мир ближе к концу XVII века, когда после сотни лет бесконечных кровавых гражданских войн под знаменами различных религиозных течений западные народы почувствовали отвращение не только к религиозным войнам, но и к самой религии. Реакцией западного мира на этот печальный опыт порочности религиозного фанатизма было то, что он отвернулся от религии вовсе и переключился на технологию; и вот эта-то утилитарная технологическая цитата из библии западной цивилизации, в которой строка религиозного фанатизма была вымарана, и пронеслась по миру, как лесной пожар, за последние два столетия, начиная от поколения Петра Великого до поколения Мустафы Кемаля Ататюрка.
Возможно, в поисках какого-либо вразумительного объяснения того поразительного отличия результатов двух последовательных набегов Запада на Дальний Восток мы наткнулись на некий «закон» (если можно его так назвать), применимый не только к данному частному случаю, но и ко всем столкновениям между цивилизациями. Этот «закон» гласит, что отдельный фрагмент какой-либо культуры, отщепленный от культурного целого и запущенный на зарубежную орбиту, сам по себе имеет шанс встретить меньше сопротивления и, таким образом, может продвинуться быстрее и дальше, нежели чужеродная культура, переносимая на новую почву целым блоком. Западная технология в отрыве от западного христианства была принята не только в Китае и Японии, но и в России и многих других незападных странах, где прежде она отвергалась, внедряемая как единый и неделимый образ жизни, включающий и христианство.
Почти всемирное распространение технологических осколков, отлетающих от нашей западной цивилизации начиная с конца XVII века, на первый взгляд производит немалое впечатление, если мы сравниваем этот успех с фактически полным провалом попыток внедрить наш образ жизни в жизнь незападных народов во времена раннего Средневековья, когда его навязывали целиком — вместе с религией, технологией и прочим. Теперь же, однако, когда Россия бросила вызов Западу в стремлении к мировому господству, стало заметно, что видимые успехи Запада в технологическом плане оказываются под сомнением по той же причине, по какой они так легко осуществились: причина в том, что эти успехи поверхностны. Запад запустил по миру свои технологии, хитроумно освободив их от препятствия в виде религии, но в следующей главе истории неприкаянную западную технологию подхватили русские и соединили ее с коммунизмом; и эта новая и мощная комбинация западной технологии с западной же религиозной ересью предлагается теперь дальневосточным народам и остальному человечеству в качестве нового образа жизни, альтернативного нашему западному.
В XIX веке мы здесь, на Западе, умилялись, когда видели, как японцы или китайцы, отвергавшие прежде нашу цивилизацию в ее религиозной форме, стали воспринимать ее секуляризованный вариант, где бывшее почетное место религии заняла технология. И революция Мэйдзи в Японии в 60-х годах прошлого века, и гоминьдановская революция в Китае в 20-х годах нынешнего — каждая в свое время выглядела как триумф секуляризованной западной цивилизации современной эпохи. Но на нашем веку эти светские заповеди нашей цивилизации принесли разочарование в обеих странах. В Японии они привели к губительному милитаризму, в Китае — к разрушительной политической коррупции; в обеих странах эта катастрофа привела режимы к ужасному концу, а в Китае неудача с внедрением секулярной формы западной цивилизации открыла возможность победы коммунистического режима. Что же сопутствовало успеху коммунизма в Китае? Насколько можно понять, не столько позитивное отношение к коммунизму, сколько полное разочарование в гоминьдановской политике переустройства управления Китаем по современному западному типу. Есть подозрение, что и японцы, если бы им дали возможность выбирать, тоже могли бы склониться к коммунизму, причем по той же негативной причине.
В Японии, как и в Китае, существуют сегодня два фактора, говорящие в пользу коммунизма: во-первых, разочарование прежними попытками внедрить западный образ жизни и, во-вторых, несоответствие между быстрым ростом населения и средствами пропитания — несоответствие, которое, как мы отмечали в предыдущей главе, угрожает и современному режиму в Индии. Истина в том, что, предлагая японцам и китайцам секуляризованный вариант западной цивилизации, мы даем им «камень вместо хлеба», в то время как русские, предлагая им вместе с технологией коммунизм, дают им хоть какой-то хлеб, пусть черный и черствый, если хотите, но пригодный к употреблению, ибо он содержит зерно духовной пищи, без которого не может жить человек.
Но если Китай и Япония не смогли переварить в XVI веке тот вариант западной цивилизации, что включал религию, и не могут переносить ее поздний вариант — без религии, — то неужели же единственной альтернативой способен быть лишь коммунизм? Ответ на это есть: и в Китае и в Индии в XVI и XVII веках, задолго до возникновения самой идеи коммунизма, альтернативное решение БЫЛО найдено и испробовано христианскими миссионерами-иезуитами. Правда, этот эксперимент потерпел неудачу, однако его погубили не собственные внутренние дефекты, но печально известное соперничество и разногласия между иезуитами и другими римско-католическими миссионерскими орденами.