Пространственное воплощение культуры. Этнография пространства и места - Сета Лоу

Вторая цель заключается в том, чтобы продемонстрировать, каким образом этнография способна прояснить каждую из этих рамок и дать представления о конкретных локациях и проблемах. Для этого в текст включены этнографические примеры, которые выступают иллюстрациями излагаемых в книге теорий. Одновременно при рассмотрении этих примеров мы обратимся к двум методологическим вопросам, возникающим при изучении пространства и места: 1) каким образом та или иная концептуальная рамка формирует отдельно взятый исследовательский проект и 2) как этнографическое исследование помогает уточнить избранный подход и сделать его более практичным.

Анализ каждой концептуальной рамки дает основание для третьей цели, заключающейся в том, чтобы продемонстрировать, каким образом эти рамки пересекаются и налагаются друг на друга. Например, концептуальная рамка воплощенного пространства интегрирует материальное/биологическое и испытывающее ощущения тело с восприятиями, мыслями, намерениями и чувствами, которые формируются социокультурными навыками/практиками и локальной/глобальной средой и в то же время выступают их противовесом. Именно так рамка воплощенного пространства соединяется с рамками социального производства и конструирования, аффекта и транслокальности. Моя книга представляет собой начальный шаг в разработке подобных моделей и методологий пространства и места, в особенности в части их применения к этнографическим исследованиям и политическому активизму.

Ограничения, продиктованные объемом книги, заставили принимать непростые решения о том, какой материал включать в текст, а какой оставить за его пределами. Генеалогии пространства и места, представленные в главе 2, очерчивают те интеллектуальные традиции, которые оказывают влияние на используемые в этой работе концепции пространства и места. Опираясь на опыт моих этнографических исследований, читатели, заинтересованные в появлении обоснованной теории, смогут проследить, как идеи и методы эволюционируют в пределах исследовательского поля – собственно, этот момент и отражается как в ходе длительной полевой работы, так и в проектах прикладных исследований. Дополнительные этнографические примеры из уже опубликованных работ моих коллег, работающих по всему миру, позволят увидеть, каким образом пространственное воплощение культуры осуществляется в совершенно разных этнографических контекстах. Шесть перечисленных выше подходов (социальное производство, социальное конструирование, воплощение, язык и дискурс, эмоции и аффекты, транслокальность) и множество задействованных в исследованиях сред (площади, парки, жилье, мемориалы, районные сообщества, центры городов, рынки, железнодорожные и автобусные вокзалы) – все это способствовало моей исследовательской и преподавательской деятельности. Значительная часть моей полевой работы происходила на Американском континенте (Северная и Южная Америки), поэтому читателю следует учесть, что данное ограничение отразилось на представленных в книге литературе и примерах.

При изучении пространства и места исследователи из области социальных наук зачастую исходят из перспективы социального конструирования, которая подчеркивает роль социального взаимодействия, символов и языка в придании формы и смысла физическому пространству. Данная позиция особенно плодотворна для исследования процесса создания конкретных мест (place-making) и социального значения пространства, однако она не лишена недостатков. Социальное конструирование не обращается к материальности, имеющей основополагающее значение для политического, экономического и исторического подходов, таких как социальное развитие антропогенной среды (King 1980), марксистский исторический материализм (Harvey 1976, Smith 1984) и социальное производство пространства (Lefebvre 1991 / Лефевр 2015).

Ученые и исследователи, в особенности те, кто отдает должное марксистской, материалистической и исторической точкам зрения, с большей вероятностью приступят к делу с позиций политической экономии и истории пространства. Точка зрения, в основе которой лежит социальное производство, делает акцент на истории и политической экономии искусственной среды и ландшафта, раскрывая глубинные причины того, как и почему они появились, кому (например, государству или людям) или чему (например, землетрясениям или строительной технике) они обязаны своим существованием и когда все это произошло. Такой подход дает материалистическое толкование способов восприятия, обустройства и формирования пространства. Подходы, в основе которых лежит концепция социального производства, не обязательно исключают социально-конструктивистские интерпретации, поскольку материальная среда наделяется смыслом при помощи репрезентационных и символических процессов. Однако доктрина социального производства постулирует, что материальность играет первоочередную роль, задавая форму процессам социального конструирования посредством специфических механизмов власти, практик гегемонии, экономических стратегий, политического и военного контроля.

Обе эти концептуальные рамки – социальное конструирование и социальное производство – широко используются в этнографических исследованиях пространства и места: именно на них приходится основная масса работ в этой сфере. Другие представленные в книге позиции еще не настолько состоялись и являются более абстрактными – в частности, речь идет о подходах, основанных на воплощенном пространстве и процессе создания мест (place-making), языковом и дискурсивном анализе пространства и места, эмоциональном и аффективном аспектах пространства и среды, а также на влиянии пространственно-временного сжатия на транснациональные и транслокальные места. Некоторые из указанных концептуальных рамок, в особенности воплощенное и транслокальное пространство, любопытным образом объединяют эмпирическое, социальное и материальное измерения пространства и места. К ним мы обратимся более подробно в заключительной главе, рассмотрев их в качестве одного из аспектов многослойной методологии, формирующей этнографию пространства и места.

Рассмотрение истории понятий пространства и места представляет собой первый шаг к выявлению их этнографической значимости в рамках междисциплинарного поля, состоящего из научных традиций, которые по-разному задействуют эти термины. Без обзора предшествующих традиций и практик отдельных дисциплин сложно установить их нынешнее значение или рассмотреть их потенциал для появления новых идей. Знакомство с разными определениями и вариантами использования терминов «пространство» и «место» является неотъемлемым моментом моей книги, поскольку эти сложные понятия обладают длительной и зачастую неоднозначной историей в философии, социальных науках, архитектуре и дизайне.

Вместе с тем доскональный анализ основ использования понятий «пространство» и «место» в различных дисциплинах представляет собой отдельную сферу исследований (см. Hubbard and Kitchin 2011 и Creswell 2015 – о географии, Casey 1998 – о философии, Hayden 1995 и Forty 2000 – об архитектуре, Law and Lawrence-Zuñiga 2003 и Lawrence and Law 1990 – об антропологии). В этой главе будут в общих чертах рассмотрены контексты употребления данных терминов, а также будет сделан акцент на сходствах и отличиях моего подхода и подходов других авторов. Я уже обращалась к пространству и месту в рамках поля антропологии в совместных обзорных работах с Дениз Лоуренс-Суньигой (Lawrence and Law 1990, Law and Lawrence-Zuñiga 2003), тезисы которых здесь не будут приводиться заново. Вместо этого мы сосредоточимся на формулировках и определениях, которые оказались наиболее плодотворны для современной теоретической мысли и этнографических исследований.

Эта глава представляет собой ряд произвольно организованных генеалогий. Термин «генеалогия» в том смысле, как его употреблял Мишель Фуко, не обозначает историю идей, а используется для описания некоего