Ознакомительная версия.
Описание мысли как водоема, жидкости представляется закономерным, если учесть, что знание мыслится в русской метафорической системе именно в этих терминах. Мысль может быть глубокой, ее можно почерпнуть, в мысли можно погрузиться, уйти с головой, мысль наполняет, переполняет человека, ею можно проникнуться, пропитаться (вспомним губку, с которой мы сравниваем способного человека, мы говорим: он впитывает знания, информацию, мысли как губка). Мысль может также вытекать из чего-то, что свидетельствует о естественной «плавной» связи ее с тем, кто (или что) ее порождает. О связи абстрактных понятий с образом воды мы уже достаточно писали ранее.
Связь понятия мысль с образом насекомого также представляется в высокой степени мотивированной. Мы помним о том, что насекомые символизировали душу, нематериальную сущность человека, являющуюся сосредоточием его жизни. Мы помним также, что мудрость (в форме христианства) снизошла на русский народ также в виде дыхания Божия. К тому же насекомые и птицы являются обитателями воздушной стихии, стихии движения и самой высокой энергии, сопрягаемой в сознании людей с образом летящей мысли, которая озаряет и пронзает как молния – символ силы и энергии, обрушивающейся на человека с небес. Итак, воплощаясь в насекомое, мысль витает в воздухе, летит, мелькает, ее можно поймать на лету, мысли могут также, наподобие мух, роиться, надоедать и быть назойливыми.
Мысль также по понятным причинам ассоциируется с вытянутым предметом, со сваей – ведь все мыслительное трактуется в первую очередь в терминах причины и следствия, то есть как нечто, соединяющее одно и другое, нечто, что может служить опорой. Овеществляясь таким образом, мысль с трудом укладывается или вовсе не укладывается (ни вдоль, ни поперек) в голове, именно в этом качестве она может стукнуть в голову, засесть там, именно виде некоего продолговатого и заостренного предмета ее можно вбить в голову или выбросить из головы, а также донести, подать, скомкать (то есть нарушить ее линейность), привести в порядок (выстроить в ряд можно только строго очерченные и более-менее идентичные объекты).
Определенность контуров, характеризующая твердое, оформленное тело, передается также и при помощи прилагательных, описывающих мысль с точки зрения ее визуализации. Хорошая, «качественная» мысль – это мысль четкая, ясная и прозрачная, то есть удобная глазу, плохая же мысль – это туманная, неясная, нечеткая. С этой точки зрения мысль ассоциируется с осколком стекла (мысль еще можно разбить), со своего рода застывшей и оформившейся водой (через лед) или с заостренным, отточенным предметом (оттачивать мысль, тупая мысль – плохая мысль, тупой человек – человек, не имеющий мыслей и не воспринимающий их), который было бы удобно вбивать в голову. Отметим, что в этом случае голова мыслится как нечто противящееся мысли, так же, как, зачастую, и сам ее обладатель.
Ассоциирование мысли с пищей, которой питается ум, представляется развитием восприятия мысли как внешнего, усваиваемого и дающего энергию продукта. Однако свежей может быть также и информация, поступающая, как и мысль, извне и нуждающаяся в переваривании (понимании). Образ пищи также вполне уместен и понятен, он развивает метафору мысли-продукта-порождения человеческого ума, усваиваемого другим умом, однако сочетаемости такой немного, видимо, также и потому, что мысль в большей степени воспринимается как нечто постороннее и чужеродное, нежели как порождение человеческого ума. Мы часто говорим по-русски: у меня (в голове) родилась мысль, ассоциируя себя с Зевсом, однако эта ассоциация не поддерживается другой сочетаемостью, и этот образ слабо развивается в русском языке. Будет плохо сказать: вынашивать мысль чего-то, лучше звучит: вынашивать план, замысел, конкретизируя и рационализируя «плод». Мы связываем такую ситуацию пассивности и страдательности человека по отношению к мысли, в первую очередь, с описанным нами образом Софии-Мудрости, принимающей знание, а не рождающей его, Софии страдающей, а не Афины – воинственной покровительницы материнства.
Обобщая все сказанное, мы можем выявить основные идеи, с которым ассоциируется русская мысль: мысль ассоциирована с идеей движения, часто хаотического, сопровождающего ее существование как внешнего объекта, мысль чужеродна и в силу этого часто трудно адаптируема человеческим умом, мысль вызывает у человека эмоциональную реакцию (различных планов и знаков – от сопротивления до эйфории) и часто сама бывает эмоционально наполнена, мысль как объект приложения человеческих усилий метафоризируется неодушевленно и воспринимается как артефакт.
Русское слово и понятие идея, трактуемые как образ чего-либо, намерение, замысел, основополагающая главная мысль, ведущее положение в системе взглядов, воззрений, убеждений, известно с начала XVIII века и получило свое окончательное развитие только в XIX веке. Иначе говоря, это понятие позднее и связано с европеизацией русского сознания. Это слово заимствовано из французского или немецкого языка (о происхождении и значении этого слова во французском языке мы будем говорить позднее) и связывается В. Далем с этимологическим латинско-греческим его значением – «понятие о вещи», «умо-понятие», «воображаемое представление о предмете», «умственное изображение предмета» (от греческого «видимость», «внешний вид», «образ», «наружность», «общее свойство», «начало, принцип», «идеальное начало, первообраз»). Показателен тот факт, что в словаре Даля не приводится сочетаемость этого слова, что свидетельствует о том, что оно в его время еще не обрело самостоятельной жизни в языке. Очевидно, что сочетаемость этого слова складывалась, с одной стороны, по аналогии с употреблением близкого синонима – мысли, с другой стороны, отчасти заимствовалась из языка-донора вместе с самим понятием.
Мы не будем здесь приводить полную сочетаемость этого слова, так как она во многом совпадает с сочетаемостью слова мысль, а обратим внимание лишь на несовпадения значений и образов этих слов. Приведем суждение, высказанное И. М. Кобозевой в ее уже цитировавшейся работе (6), которое мы полностью разделяем: «Сопоставляя метафоры мысли и идеи, мы видим, что семантическая специфика идеи как особой разновидности мысли, с одной стороны, исключает некоторые способы ее метафоризации или сужает круг метафорических контекстов, а с другой стороны, определяет развитие у идеи новых метафор, не характерных для мысли в целом. Так, ограничения, накладываемые на пропозициональное содержание идеи, проявляются в ограничении количества атрибутов физического объекта, переносимого на нее: идеи не описываются в терминах длины, цвета, температуры, тактильных свойств. Особый статус идей, среди прочих мыслей, обусловленный их связью с модусами долга, цели и желания, проявляется в их относительной стабильности сравнительно с прочими мыслями, обычно пребывающими в движении: идея покоится в уме до тех пор, пока она либо не осуществится, либо не сменится другой идеей… Стабильность идеи… отражается в метафоре опорной конструкции (подводить подо что-то идею, идея поддерживает человека, что-то опирается на такие-то идеи, идея рухнула и пр. – М. Г.). Как нельзя более удобной для выражения различных аспектов существования идеи в сознании человека оказалась метафора растения (прививать идеи, идея пустила корни, идеи плодоносят, срастаются и пр.): ценностоно-ориентированные представления (семена) заносятся извне в сознание (почву), укрепляются в нем (пускают корни), формируются в суждения (прорастают); реальность может подкреплять идеи (питать их) или оставлять их без подкрепления (тогда они чахнут); при удачном подкреплении идеи воплощаются в жизнь (приносят плоды). Особый статус идей препятствует объединению их с прочими мыслями и друг с другом (разного рода стаи и пр.), а тем более исключает осмысление идей как нерасчлененной однородной субстанции (вещества): идеи индивидуализированы и могут объединяться только в систему– идеологию. По той же причине именно идеи становятся объектами чувств – отношений. Обязательная связь идеи с такими регулятивами поведения как долг, цель и желание позволяет перенести на нее свойства лица, борющегося за власть над другими (идея господствует, верховенствует, быть рабом идеи, свято верить в идею, идея овладевает умами и пр.) и, достигнув ее, осуществляющего контроль над действиями других лиц». Отметим, что последнее очевидным образом связано с социализированным понятием и образом правды (см. соответствующую главу этой книги) – идеи революционной и ассоциирующейся с классовой борьбой предсоциалистического периода, особенно если учесть, что это слово пришло в русский язык и развивалось в нем именно в соответствующий период.
Ознакомительная версия.
