В Дыре-Дауа не особенно ждали экспедицию Гумилева, которая к тому времени пересела с дрезины в специальный вагон. Все выглядели довольно плачевно: с волдырями на покрасневшей от беспощадного солнца коже, мятой одежде и порванных острыми камнями башмаках. Но настоящее путешествие только начиналось: железнодорожной линии на Харэр не было — следовало «составлять караван».
…Мне довелось поездить по древней земле провинции Харэр на машинах советской нефтепоисковой экспедиции. Если Гумилев добирался до Харэр с ночевкой, то теперь на «Волге» можно домчаться до столицы этого края в считаные часы. Но машинам доступны не все дороги в саванне и в горах. По-прежнему особенно непросты эти дороги для пешеходов и вьючных животных, ибо и жаркое солнце, и безлюдье, и красная пыль, несомая горячими ветрами, все те же, что и раньше.
Так же, как и прежде, к Харэру упорно идут путники с тяжелой ношей, несут детей полуобнаженные сомалийки, матери и жены кочевников. Верблюды, словно нанизанные на нитку забавные четки, — каждый привязан веревочкой к хвосту впереди идущего — везут вязанки хвороста, укрепленные на деревянных козлах-седлах. У проводников караванов Гумилев учился выбирать самых сытых верблюдов, чтобы горб — хранилище запасов жира — не свисал набок, а стоял прямо. Я видел, как перед долгой дорогой верблюд проглатывает десятки литров воды, разбухая прямо на глазах. И такой караван идет с тяжелым грузом многие десятки километров, от восхода до захода солнца. Идет, минуя застрявшие в песках грузовики.
По дороге в Харэр вспоминается деловая запись Гумилева о значении для развития эфиопской торговли железнодорожной линии на Джибути, куда будут вывозиться «шкуры, кофе, золото и слоновая кость». Золото намывали в горных речках в юго-западных районах страны и вывозили его немного. Иначе обстояло дело со шкурами и слоновой костью. Шкурами, мехами и изделиями из них Эфиопия успешно торгует до сих пор. Также высоко ценилась местная слоновая кость, продававшаяся даже самим императором, который бивнями оплачивал долги. Но в начале века слоновую кость перепродавали в другие страны, в том числе и в Россию, в основном французские компании, причем по очень высокой цене. Изделия из слоновой кости и сейчас можно купить в Харэре, но слонов стало куда меньше.
Не случайно Гумилев, увидев перед домом местного купца хвосты слонов, убитых на охоте, обронил такое замечание: «Прежде висели и клыки, но с тех пор как абиссинцы завоевали страну, приходится довольствоваться одними хвостами». Теперь лишь к юго-востоку от Харэра, в узких долинах рек, можно встретить отдельные группы слонов. Напротив, плантации кофе, ставшего в наше время основным продуктом эфиопского экспорта, намного увеличились со времен путешествия Гумилева, который любил «бродить по белым тропинкам между кофейных полей». Сейчас по обеим сторонам дороги зеленеют кустарники кофе. По-прежнему собирают и дикорастущие красные ягоды, особенно в провинции Кэфа — кофейном центре страны, — откуда, как считается, и пошло название «кофе».
…Все выше поднимается серпантином дорога на Харэр, будто выбрасывая из-за крутых поворотов навстречу нашей машине то семенящих осликов, еле видных под охапками хвороста, то переполненный автобус с торчащими из окон любопытными. На обочине мелькают деревни да бывшие итальянские казармы с зубчатыми стенами. Если бы не подбитые танки под зонтичными акациями, ржавеющие здесь со времен военного конфликта с Сомали, то можно было видеть все тот же идиллический пейзаж — синее без облаков небо, коричневые горы, густая зелень долин, — открывавшийся перед Гумилевым и его спутниками. Тогда, оставив внизу мулов, они взбирались по тропинке «полузадохшиеся и изнеможденные» и наконец взошли на последний кряж. Вид на затуманенную долину поразил поэта: «Дорога напоминала рай на хороших русских лубках: неестественно зеленая трава, слишком раскидистые ветви деревьев, большие разноцветные птицы и стада коз по откосам гор. Воздух мягкий, прозрачный и словно пронизанный крупинками золота. Сильный и сладкий запах цветов. И только странно дисгармонируют со всем окружающим черные люди, словно грешники, гуляющие в раю…»
Все достоверно в картине Гумилева, но яркие фигуры, встречающиеся нам, все же хорошо вписываются в пейзаж. Мы остановились отдохнуть у одной деревни, примерно такой же, как увиденная в пути Гумилевым, где «перед хижинами галласов слышишь запах ладана, их любимого курения». В ней тоже жили галла, или оромо, как называет себя этот воинственный народ, переселившийся сюда с юга несколько веков назад. Кочевые галласские племена, жизнью которых интересовался Гумилев-этнограф, смешались с местным населением, стали оседлыми и занялись земледелием.
…По пустой улице деревни прогуливались куры, да девочка тащила за руку голопузого парнишку. В разгар трудового дня тукули, похожие на амхарские — те же остроконечные соломенные крыши над круглыми стенами, — пустовали. За деревьями, прикрывавшими от зноя хижины, начинался желтый склон, где мужчины, высокие и крепкие, складывали связанные в снопики стебли маиса и проса. Выше по склону полуголые курчавые мальчишки выгоняли из кустов тощеньких коров, коз и черноголовых овец. Несколько детских фигур, согнувшись, шли по полю: резали серпами высокую стерню. Наверное, на топливо, которого здесь не хватает.
Гумилев отмечал, что вдоль дороги часто попадаются базарчики, где торгуют вязанками хвороста. Лес вырублен настолько, что в конце прошлого века пришлось сюда завезти быстрорастущий эвкалипт. Мы не раз видели вдоль дорог все новые ряды саженцев эвкалиптов. Кампания лесопосадок под руководством Управления развития лесоводства и охраны живой природы стала особенно шириться в последние годы борьбы против засухи. Крестьяне по всей стране учатся на курсах лесоводства. Теперь выходцы из Австралии очень естественно смотрятся среди местной флоры. Те маленькие эвкалипты, мимо которых проезжал Гумилев у Харэра, превратились в аллеи деревьев-колонн, подпирающих зелеными кронами высокое небо.
К сожалению, мы опоздали на сентябрьские конные игры — гукс, напоминающие кавалерийский бой. Вначале отдельные смельчаки вырываются вперед и бросают дротики в противника, а те отражают их щитом. Но вот бой делается общим: всадники скачут навстречу друг другу, в воздухе свистят дротики; иногда они щелкают о щиты, иногда сбивают всадников на землю. Дротики без наконечников, но могут пробить щит и даже ранить.
Поэт Гумилев восхищался «величавой простотой абиссинских песен и нежным лиризмом галласких» и, без сомнения, много их записал, так как ссылается в своем дневнике на приложение (оно пока не найдено), в котором текст дается в русской транскрипции, и приводит для примера галласкую песню, где воспевается «Харар, который выше земли данакилей…»
…Оставив машину на площади у древних ворот — в старом городе не везде проедешь, — я решил побродить по узким улочкам, сжатым домами и высокими стенами, сложенными из крупного камня. За ними слышались голоса, женский смех и плеск воды. В спрятанных от праздного взора жилищах была замкнута иная, непонятная постороннему взору жизнь. Сквозь приоткрытые узкие калитки мелькали в крохотных двориках обрывки будничных сцен: девушка набрасывала на веревки цветные полотна и ковры; на очаге дымился котел с пряным варевом; дети тянули ослика с огромной поклажей. Тяжелые деревянные двери вели в таинственное нутро молчаливых домов. Свернув за угол приметного дома с башенкой, я оказался в крохотном проулке: на белизне стен легкие тени разных листьев, солнце слепит глаза, сухой запах пыли, безмолвие…
Гумилев любил толкаться среди люда на площади, торговаться на базарчиках из-за приглянувшейся старой вещи. Пока его спутник Сверчков гонялся в окрестностях города за насекомыми — крошечными красными, синими, золотыми красавцами, Гумилев собирал этнографическую коллекцию. «Эта охота за вещами увлекательна чрезвычайно, — помечал он в дневнике, — перед глазами мало-помалу встает картина жизни целого народа — и все растет нетерпенье увидеть ее больше и больше». Гумилев копался в закоулках в поисках старья, не дожидаясь приглашения, заходил в дома посмотреть утварь, старался понять назначение того или иного предмета. Как-то купил прядильную машину. Чтобы понять ее устройство, пришлось заодно разобраться и в ткацком станке.
В записях Гумилева есть сценка с юмористическими и психологически точными деталями, которую можно было бы назвать так: «Как меня пытались обмануть при покупке мула». Специальных «мулиных ярмарок» нет, но на базарах продают все — от коров и лошадей до блинов из муки теффа, которыми угощали Гумилева гостеприимные галласы. Правда, поэт пробовал толстые черные блины, а нас усадили перед плетеным столиком, на котором лежали белейшие и тонко раскатанные блины. На харэрских базарах мастера нам предлагали раскрашенные столики, корзинки, шкатулки, подносы весьма искусной работы. Такие изделия из соломы, тростника, лозы известны по всей стране.
