(в этом случае она не Любовь); в том состоянии, о котором я говорю, милосердие и смирение существуют не только по отношению к какому-то другому образу; они всегда, везде и для всех.
Таким образом, в случае с приветствием Данте познает полноту Любви практически случайно, познание его хотя и благодатно, но ему не предшествовало никакое озарение, он не прилагал к этому никаких усилий, а следовательно на Пути Образов он не найдет в себе никакого специального знания о полноте Любви до самого последнего своего возвышения в конце «Рая», где Град Божий покажет ему это знание во всей полноте.
Но пока до этого еще далеко, поэтому можно предположить, что отказ в приветствии — вторая стадия пути, и она продолжается на празднике по случаю свадебного пира, в котором принимали участие многие дамы. Данте отправился туда в компании со своим другом. Он узнал (как он говорит) о присутствии Беатриче еще до того, как увидел ее; сердце дрогнуло и слабость охватила его. Он увидел ее и перестал осознавать себя. Молодые дамы улыбались ему и посмеивались над ним вместе с Беатриче, но его друг, заметив неладное, отвел его в сторону и спросил, что с ним приключилось. И «я сказал моему другу: "Ноги мои находились в той части жизни, за пределами которой нельзя идти дальше с надеждою возвратиться"».
Смысл девиза, начертанного над вратами Ада — Lasciate ogni speranza, voi ch 'entrate [30] — и то состояние, в котором пребывал поэт — не одно и то же. Но у них есть кое-что общее, а именно — полная окончательность. Ничто уже никогда не будет прежним; поэт никогда не будет прежним, если он сделает еще один шаг. Перед ним лежит мучительный выбор и сейчас таково свойство любви. Для него нестерпимо видеть Беатриче, равно как нестерпима мысль о том, что он не сможет видеть ее. Момент подобен временной смерти и вполне узнаваем, как одно из самых распространенных переживаний. Он пишет в сонете:
Все в памяти смущенной умирает —
Я вижу вас в сиянии зари,
И в этот миг мне Бог любви вещает:
«Беги отсель иль в пламени сгори!»
Лицо мое цвет сердца отражает.
Ищу опоры, потрясен внутри;
И опьяненье трепет порождает.
Мне камни, кажется, кричат: «Умри!»
(«Новая жизнь», XV)
Красота и радость для него слишком велики; они оказывают такое воздействие на все существо поэта, что приводят к страшному выводу: либо бегство, либо смерть.
Но что станет с ним после такой смерти? Ведь теперь для него открылся новый центр мироздания — Любовь. Мне думается, что с этого момента Данте воспринимает Любовь по-новому. Он принял к сведению слова Амора, и теперь пишет свою знаменитую канцону «Donne, ch 'aveteintelletto d' amore» [31], и именно об этом стихотворении он думал в «Чистилище». Он вспомнил о нем и убедился в своей правоте; он осознал не только цену своей юности, но и весомость зрелости, ценность чистоты и значение своего восхищения. Кольридж был прав — Данте не возносит наши мысли, он делает их более глубокими. Если мы признаем гений Данте-поэта, то мы обязаны обратить самое пристальное внимание на эту канцону, адресованную всем, кто готов подходить к Любви со стороны разума.
Припоминая содержание канцоны, прежде всего, стоит обратить внимание на то, кому она адресована — только тем дамам, которые обладают разумом в любви, с прочими же говорить об этом бесполезно. Далее:
Пред разумом Божественным воззвал
Нежданно ангел: «О Творец Вселенной,
Вот чудо на земле явилось бренной;
Сиянием пронзает небосвод
Душа прекрасной...
...
Ее узреть чертог небесный рад».
Но Бог решает, что Беатриче пока должна оставаться на земле, потому что там есть некто, кому надлежит поведать в Аду проклятым: «Я видел упование блаженных».
И узревший ее преобразится
Или погибнет для грядущих дней.
Достойный видеть — видит все ясней,
В смиренье он обиды забывает.
...
Так милость Бога праведно судила:
Спасется тот, с кем дама говорила.
...
Амор воскликнул в полном изумленье:
"Клянусь, Господь в ней новое явил".
Сравнится с ней жемчужина лишь та,
Чей нежный цвет достоин восхищенья.
Она пример для всякого сравненья,
В ее красе — предел природных сил,
В ее очах — сияние светил,
Они незримых духов порождают,
Людские взоры духи поражают,
И все сердца их лик воспламенил.
Далее Данте, обращаясь к своей собственной канцоне, добавляет:
Воспитанная мной, иди же смело,
Амора дочь, пребудешь молодой.
И тем скажи, кого ты посетишь:
"Путь укажите мне, чтоб у предела
Стремления хвалить я даму смела".
...
Откройся тем, кто чужд забаве праздной,
К ним поспеши дорогой куртуазной.
Тебя немедля приведут в покой,
Где госпожа твоя и твой вожатый,
Замолвить слово обо мне должна ты.
(«Новая жизнь», XIX)
Данте написал это, когда был молод; подтвердил, когда вступил в пору зрелости; он сделал это основой очищения души. Он должен был понимать, что говорит не только о смысле Любви, он говорит о святости. Думаю, со мной согласится любой из тех, кто признает Данте великим поэтом. Некоторые полагают, что ослепленный любовью поэт считал Беатриче редчайшим исключением и примером для всех молодых женщин Флоренции, способных любить не безрассудно, а разумно. Но особенность его любви состояла в том, что он ощущал, как через его возлюбленную проявляется слава небесная. Стоит ли соглашаться с исключительностью Беатриче? Возможно, и тысячи других молодых влюбленных считают своих избранниц идеалом. Что же до проявления в предмете обожания славы небесной, то стоит ли относиться к этому столь же серьезно, как относился Данте? Верить Данте? Почему? Не верить? Почему?
На эти вопросы придется постараться ответить со всей серьезностью. Ответы, которые дает эта книга, опираются на убеждение в том, что манифестация славы Божией сегодня ничуть не менее
