Леонид Выскочков - Будни и праздники императорского двора

Ознакомительная версия.

Упоминание купальни требует комментариев. В XIX в. «взятие ванны» могло сопровождаться приемом посетителей, поскольку было принято мыться в простыне (так же, как на минеральных водах). Как правило, это были роскошные комнаты, включенные в череду парадных дворцовых интерьеров. Неслучайно в возобновленном после пожара Зимнем дворце большое внимание уделялось парадным ванным комнатам. На половине императрицы архитектором А. П. Брюлловым была сооружена ванная (зал № 670) в стиле мавританской архитектуры. Образцом для проекта этой ванной комнаты послужил дворец Альгамбра в Испании [757] . В описании А. Башуцкого говорилось о небольшой комнате «около 13,5 аршин в длину и не более шести в ширину» (9,6 на 4,3 м). В ней, замечал он, сосредоточена «вся роскошь гренадских мавров», с мраморной углубленной ванной под самым зеркалом, где из кранов «бьет хрустальным ключом горячая или холодная вода сперва в огромную раковину, а из нее каскадами в ванную» [758] . Выше уже приводился эпизод, связанный с исполнением гимна А. Ф. Львова «Боже, Царя храни». Он происходил именно в этой купальне. Восточный интерьер ванной комнаты запечатлен на более поздней акварели Э. П. Гау 1870 г. На акварели видна роскошная комната, у одной из стен которой находится мраморная ванна с двумя кранами и изображены все упомянутые предметы интерьера [759] . Интересно, что ванна стоит на полу купальни и является ее композиционным центром.

Два официальных бала в Концертном зале были запечатлены в дневниках Долли Фикельмон. Первое описание относится к 1830 г.: «Вечером, 28 января на бал во дворец собралось триста человек. Это было прекрасное торжество. Все здешние придворные церемонии полны величия и блеска, которого не встретишь ни в одном другом дворе. Во всем красота и изящество. А свита фрейлин, сопровождающих очаровательную и прекрасную Императрицу, представляет бесподобную картину. Более строгий ум вряд ли одобрил столь независимое поведение молодых дам, их страсть к роскоши и обожанию, это постоянное их общение с молодыми придворными. По сути дела ни к чему дурному это не привело» [760] .

В дневниках Долли Фикельмон нет сведений о балах в конце 1830 г. Но ее дополняет письмо фрейлины В. Н. Репниной родителям: «…В воскресенье большой бал при Дворе, в пятницу – Рождественский выход, и я не хочу до тех пор проводить время вне дома» [761] .

Второе описание Долли Фикельмон датировано 31 января 1832 г.: «28-го по случаю именин Великого Князя Михаила – большой бал во Дворце, куда были приглашены и посланники. К концу бала, блистательного, но и изнурительного, мне казалось, что умру от усталости. Зала большая, по-царски величественная. Когда полонезы заводили нас в соседние залы, где находятся покои Императрицы, от стоявшего там сильного аромата цветов и духов становится дурно. На обеденном столе – в январе! – сотни гиацинтов и желтых нарциссов. Вид цветов меня всегда радует и печалит… представляется мне символом фальшивой и поверхностной цивилизации… Император казался мне более озабоченным и более строгим, чем обычно. Императрица – серьезней» [762] .

В Концертном зале могло поместиться где-то до 500 человек. Отмечая расширение круга петербургского бомонда, М. А. Корф в дневниковой записи 4 февраля 1843 г. заметил о списке участников этого престижного бала: «Года с три тому назад на его списке их было всего 440 человек, а в последний год звано уже было 520. Одни женятся или выходят замуж… другие выходят в люди и места, третьи втираются в аристократию через родство и связи…» [763]

Следующий за Концертным залом зал Невской анфилады – Белый зал – в 1856 г., при императоре Александре II, получил название Николаевского [764] , так как в нем был помещен большой конный портрет Николая I работы художника Франца Крюгера.

На «большой» бал в этот зал приглашалось до тысячи пятисот человек; съезд на бал назначался к девяти часам вечера; в девять с половиной из Малахитовой гостиной через Концертный зал входили парами под звуки полонеза члены царской семьи, трижды обходили зал, меняя каждый раз дам; после полонеза танцевали вальс, две кадрили, и в начале второго часа бал заканчивался мазуркой.

На больших новогодних балах (в начале января) присутствовало две-три тысячи человек, как правило, имевших формальное право быть представленными императору. Офицеры приглашались до VII класса, гражданские чины – до IV, супруги и дочери всех придворных чинов, супруги флигель-адъютантов, полковников, бывшие фрейлины с мужьями. Приглашенным лицам рассылались специальные повестки. Дамам предписывалось, как правило, быть в русском платье с декольте и шлейфами (придворным дамам из белого атласа с красным шлейфом, расшитым золотом), мужчинам – в парадной форме. Для каждой категории приглашенных предназначался один из подъездов Зимнего дворца. Для великих князей – Салтыковский, для придворных лиц, высочайших особ, послов и гражданских чинов – Иорданский, для военных – Комендантский. Приглашенные проходили мимо выстроенных шпалерами лейб-казаков в бешметах и «арапов» в больших тюрбанах. Посылались приглашения и в гвардейские полки на определенное число офицеров (участвовать в танцах в качестве кавалеров). При выходе из Малахитового зала их величеств оркестр играл полонез (польский), который с начала XIX в. заменил менуэт. Император мог начать танец, например, с супругой главы дипломатического корпуса, а великие князья – пригласить жен других дипломатов. Впереди шел обер-гофмаршал с жезлом в руках. После полонеза начинался вальс, который танцевался в два па. Впрочем, как правило, великие княгини в легких танцах не участвовали. Лакеи обносили приглашенных гостей прохладительным питьем и мороженым. После мазурки в особом зале начинался ужин с первыми чинами и почетными гостями. Для императорской четы накрывался стол на особом возвышении; гости рассаживались за круглыми столами, у каждого из которых оставался свободный стул, на который по очереди мог присесть император для беседы. На пороге Малахитового зала императорская чета прощалась со своей свитой. Балы поскромнее устраивались в Концертном и Эрмитажном залах, на них приглашалось соответственно 700 и 200 человек.

Великая княжна Ольга Николаевна с некоторой ностальгией вспоминала о балах 1838 г.: «Эта зима была последней светской зимой для моих родителей. Из любви к Саше и Мэри, которые не могли жить без развлечений, мы выезжали ежедневно, будь то театр или балы… В пять часов бывал парадный обед, после которого появлялись еще некоторые приглашенные… Мама тогда немного отдыхала, меняла туалет и появлялась, чтобы поздороваться с вновь прибывшими. После этого общество следовало из Белого зала в Длинную галерею, и празднество продолжалось с новым воодушевлением… В воскресенье перед постом на масленице, ровно в двенадцать часов ночи, трубач трубил отбой…» [765] Вероятно, в этих воспоминаниях несколько разных пластов по времени, но в первую очередь «допожарные» воспоминания (после пожара в декабре 1837 г. Белой залы не было до апреля 1839 г.).

30 января 1833 г. Долли Фикельмон передала свои впечатления о большом бале: «Позавчера (28 января великому князю Михаилу Павловичу исполнилось 35 лет. – Л. В.) в Белой зале большой прием на 1400 человек. Императрица (Александра Федоровна) выглядела величественней и красивее, чем когда-либо, а Великая Княгиня Елена, которая так редко появляется на людях, была свежей, бело-розовой, несмотря на все свои болезни. Хотя и очень красивая и весьма гордая по характеру, она выглядит принцессой парвеню рядом с Императрицей, такой доброй и чуждой всякой гордыни!» [766]

Колпашников А. Я. Парадный обед в Грановитой палате в честь коронации Александра III. 19-го мая 1883. Гравюра

Великая княжна Ольга Николаевна навсегда сохранила свои впечатления 12-летней девочки, когда она впервые появилась в начале бала в Белом зале в день ангела Николая I 6 декабря 1834 г.

Реконструкция Белого зала в сгоревшем дворце вызывала определенные затруднения. Во время восстановления Зимнего дворца балы проходили в Эрмитаже, который удалось отстоять от огня. Описывая бал в день именин Николая I 6 декабря 1838 г., М. А. Корф заметил: «Бал был в Эрмитаже, и оттого звано было не более 500 человек, тогда как в этот день в Белой зале собиралось обыкновенно до 1000 и более человек» [767] . Конечно же, балы в Эрмитаже проходили и до пожара. Два из них в 1830 и 1833 г. зафиксированы в дневнике Долли Фикельмон. 22 апреля 1830 г. она записала: «Вчера придворный бал по случаю именин Императрицы. Танцевали в одной из зал Эрмитажа. Никогда бы не могла предположить, что картинная галерея столь благоприятна для танцев и так выигрывает от хорошего освещения. Бал был дивным, ни малейшей неловкости, никакой скованности. Мы так непринужденно чувствовали себя, будто вовсе не при Дворе. Только блеск, исключительная элегантность во всем напоминало, что мы танцуем в императорском дворце. Великая княгиня была так свежа, с таким ослепительно белым лицом и так молода, что рядом с ней блеск Императрицы несколько меркнет, но при всем том у нее самая изысканная осанка, самое прелестное лицо, такая воздушная и грациозная походка! Она – сама сильфида. Розы и императорская корона ей одинаково к лицу… На этом бале присутствовали только послы со своими женами» [768] . В другой записи от 25 апреля 1833 г. она констатировала: «И все же 21-го, в день именин Императрицы, я должна была поехать на придворный бал, несмотря на мою физическую и душевную усталость… Так что этот бал в Эрмитаже – столь красивый, блистательный, великолепный – совсем не вдохновил меня на веселье» [769] .

Ознакомительная версия.