Елена Первушина - Петербургские женщины XVIII века

Ознакомительная версия.

О значении фабрики в жизни города говорит то, что она вошла в фольклор. В одной из петербургских песен говорится:

О подобной работе упоминает и горничная в пьесе Екатерины Дашковой «Господин Тоисеков»: «Я прежде служила у бумажной фабрикантши; тогда должность моя была с тряпками возиться, хотя из оных ни сшить, ни скроить нечего, только на перегной годятся».

Разумеется, женщины не могли вступать в купеческую гильдию, потому что они не могли самостоятельно владеть капиталом. На их долю оставалась мелкая розничная торговля и «магазейны модные и магазейны для женских уборов». Но и в них женщины, как правило, были лишь продавщицами, но не владелицами. «Свой бизнес» смогли организовать лишь петербургские «чухонки», жившие за Охтой. Этот бизнес начался, вероятно, с момента поселением финнов за Охтой в Санкт-Петербурге в 1723 году и закончился только в конце XIX века, когда рабочие районы, возникшие вокруг бурно развивающихся промышленных предприятий, потеснили деревни и пастбища. Охтенки разводили голландских, холмогорских и других породистых коров либо скупали молочные продукты на «Горушке» — главном торговом месте Охты, у крестьян близлежащих селений. Каждая торговка доставляла молоко пяти-десяти семьям. Для этого им приходилось вставать в четыре часа утра, перебираться через Неву зимой по льду, а летом — на яликах, и пробегать по городу с тяжелой ношей на плечах по меньшей мере километров пятнадцать. Охтенок-молочниц можно было легко узнать не только по кувшину, но и по национальной одежде. Вот как ее описывает писатель первой половины XIX века Павел Васильевич Ефебовский: «Посмотрите, как кокетливо охтянка выступает зимою, таща за собою санки, нагруженные кувшинами с молоком и сливками. Наряд ее, особливо при хорошеньком, свежем личике, подрумяненном морозом, очень красив: кофта, опушенная и часто подбитая заячьим мехом, очень хорошо выказывающая стройность талии; ситцевая юбка и синие чулки с разными вычурами и стрелками. Все это, вместе с красивыми лицами, встречаете вы у молодых охтянок. Но вместе с ними отправляются на торговлю также и матушки, тетушки, а что мудреного — и бабушки, потому что нередко случается видеть на улицах Петербурга пожилых женщин, которым, кажется, едва под силу тащить тяжелые кувшины; оттого подле этих почтенных женщин найдете вы нередко двенадцатилетних спутниц, которые, знакомясь с городом, вместе с тем помогают старушкам в их тяжкой работе».

Большинство работающих петербурженок — это домашняя прислуга. Среди них были не только русские девушки, но также жены, дочери и сестры иностранцев, переехавших в Россию: голландцев, немцев, шведов, французов, англичан. Так, например, из шведок, живших в Петербурге в конце XVIII — начале XIX века, 55 % были в услужении, 11 % занимались шитьем одежды и 6 % — стиркой белья.

Служанки-финки славились своей честностью и аккуратностью, но также и вспыльчивым нравом. Очевидно, свободные девушки, да еще и живущие поблизости от своей родни, вели себя смелее, чем горничные из крепостных.

По данным И. Г. Георги, в 1790 году в Петербурге зарегистрировано 1730 купцов, относящихся к трем гильдиям. Их семейства состояли из «3367 человек мужеска пола». Ни о женах, ни о сестрах, ни о дочерях купцов Георги не упоминает, но не приходится сомневаться в том, что они были. Купечество до середины XIX века оставалось очень замкнутым кланом — купеческие семейства обычно искали невест и женихов только в своем сословии.

За счет своей замкнутой жизни купцы медленнее воспринимали европейские моды. Георги пишет: «Между людьми среднего состояния видны в столице, невзирая на чужестранные моды, купцы и другие совершенно так одетые, как в областях внутри Государства, с бородой или без бороды и пр. Многие, однако же, последуют в их одежде разным чужестранным обычаям. Простой народ ничего чужого в своей одежде не имеет. Между женщинами среднего состояния также еще многие прилепляются в одежде древних обычаев, однако же не так много, как мужчины, и часто видно, что муж, да и сыновья носят Российское, а женщины в доме чужестранное и самое модное платье».

Купцы селились у Биржи, у Гостиного двора. Если средств хватало, покупали или строили дом, но чаще селились в доходных домах, содержание которых также было весьма почтенным купеческим бизнесом. Многие купцы оставались староверами, но абсолютно все всячески подчеркивали свою религиозность и приверженность старым традициям, считая не без оснований, что это выгодно скажется на их репутации, коллеги и покупатели будут больше доверять им. В доме купцов строго соблюдали все посты и отдавали предпочтение русским блюдам перед иностранными. Также строго соблюдались календарные обычаи: на Масленую неделю и на все родительские субботы пекли блины и варили кисель — ягодный, миндальный, гороховый, овсяный, на Пасху готовили куличи, на Крестовоздвиженье делали кресты из теста, на День сорока мучеников — жаворонков. Впрочем, купцы умели и покутить, когда это считалось уместным. Георги пишет: «Российское купечество, даже и богатейшее, придерживается более, как в одежде, так и в столе, умеренным отечественным обычаям. По большей части бывает ежедневно 4, а в праздники до 6 блюд; но при домашних торжествах, в именины и прочее стол многих людей среднего состояния весьма уподобляется столам знатных особ многообразностию блюд и лакомств и многоразличностию напитков, тонких вин и пр.».

Женское образование, из-за того же пристрастия к традициям, было в купеческом сословии не в чести. Даже в начале XIX века, по свидетельству Г. Т. Полилова-Северцева, его дед Егор Тихонович, заметив у дочери на столе учебник французского языка, рассердился, говоря: «Не пригоже, чтобы дочь знала язык, которого не понимает ее отец». Однако от жены купца требовалось, чтобы она сама обучала детей азам грамоты, знакомила их со Священным Писанием. Подрастая и входя в отцовское дело, мальчик становился «главнее» матери. Так, А. Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» в главе «Новгород», описывая купеческое застолье, замечает: «Алексей Карпович, сосед мой застольный. Ни уса, ни бороды, а нос уже багровый, бровями моргает, в кружок острижен, кланяется гусем, отряхая голову и поправляя волосы. В Петербурге был сидельцем (сиделец — лавочник по доверию, торгующий в чужой лавке. — Е. П.). На аршин когда меряет, то спускает на вершок; за то его отец любит, как сам себя; на пятнадцатом году матери дал оплеуху».

Развлечением для женщин было хождение в гости друг к другу, посещение рынка или бани, которая превращалась в подобие женского клуба. Впрочем, купеческие семьи с удовольствием выезжали на гуляния, например, в Екатерингоф на 1 мая. Летом купцы, не имеющие собственных имений, часто снимали дачи на Петербургской стороне, на берегу Карповки, в Старой Деревне. Вигель, посетивший Петербург в 1802 году, пишет: «Обычай же проводить лето на дачах в два года между всеми классами уже распространился… Петербург кажется теперь пуст».

У провинциального купечества бытовала в XVIII веке странная мода: купчихи красили зубы в черный цвет. А. Н. Радищев так продолжает свое описание: «Прасковья Денисовна, его новобрачная супруга, бела и румяна. Зубы как уголь. Брови в нитку, чернее сажи. В компании сидит потупя глаза, но во весь день от окошка не отходит и пялит глаза на всякого мужчину. Под вечерок стоит у калитки. Глаз один подбит. Подарок ее любезного муженька для первого дни; а у кого догадка есть, тот знает, за что». Купчихи также злоупотребляли белилами и румянами. А вот другая новгородская красавица по описанию Радищева: «В шестьдесят лет бела как снег и красна как маков цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренского не пьет, перед обедом полчарочки при гостях да в чулане стаканчик водки… По приказанию Аксиньи Парфентьевны куплено годового запасу 3 пуда белил ржевских и 30 фунтов румян листовых… Приказчики мужнины — Аксиньины камердинеры». Так что, пробираясь по петербургскому Гостиному двору, можно было невзначай заметить чернозубую улыбку и румяные щеки и сразу догадаться, — кто встретился тебе на пути.

Самой знаменитой монахиней в начале века была, несомненно, Евдокия Лопухина — развенчанная жена Петра I. Дочь мещовского дворянина Иллариона Лопухина носила в девичестве имя Прасковья, и только накануне венчания с юным Петром ей дали новое имя — для большего благозвучия, приличествующего царской жене. На женитьбе настояла мать Петра Наталья Кирилловна Нарышкина. Борис Иванович Куракин, муж сестры Евдокии Ксении, оставил описание Евдокии в «Гистории о царе Петре Алексеевиче»: «И была принцесса лицом изрядная, токмо ума посреднего и нравом не сходная к своему супругу, отчего все счастие свое потеряла и весь род свой сгубила. Правда, сначала любовь между ими, царем Петром и супругою его, была изрядная, но продолжалася разве токмо год. Но потом пресеклась; к тому же царица Наталья Кирилловна невестку свою возненавидела и желала больше видеть с мужем ее в несогласии, нежели в любви. И так дошло до конца такого, что от сего супружества последовали в государстве Российском великие дела, которы были уже явны на весь свет…».

Ознакомительная версия.