Услышав от Прасковьи Михайловны, что для благополучного прорезывания зубов Ванюши нужны зубы, вынутые у живых мышей, я с удовольствием вызвался достать их{11}.
* * *
Ване к ножкам привязывали голубей, тут же убитых и еще теплых; Варинька сказала мне, что сие средство подкрепляет жизненные силы и некогда спасло жизнь Александру Николаевичу{12}.
* * *
В нашем народе существует поверье, будто иные дети родятся с щетинками, которые колоньем своим беспокоят их; признак, по которому заключают о мнимом присутствии щетинок, состоит в том, что дитя ворочается, обнаруживая в теле беспокойство и неловкость. Такие щетинки находятся, по их мнению, в дитяти и их можно вынимать, как уверяют, следующим образом: взяв дитя в жаркую баню, натирают его патокою или медом, парят и под пареньем стирают патоку, с которою вместе выходят будто бы и щетинки. Несмотря на то, что это мнение вовсе не имеет никакого основания, оно укоренилось в народе очень глубоко; люди, разделяющие его, говорят, что в бане можно чувствовать рукою, как щетинки колют и что когда они вынуты стараньем меда, то их можно и видеть. Уверьте, господин Редактор, этих людей, что существование щетинок в дитяти вовсе невозможно по органическому устроению человеческого тела, и что потому грешно подвергать детей мучительному истязанию, которым сопровождается мнимое выниманье этих мнимых щетинок{13}.
Глава XXX
«У нас на Земле есть множество обычаев, получивших свое начало в отдаленной древности…»{1}
О чихании, или О причинах желания при сем здоровья
У нас на Земле есть множество обычаев, получивших свое начало в отдаленной древности, к коим с того времени люди совершенно привыкли и исполняют или совсем при этом ничего не думая, или полагая только, что они, проходя к нам сквозь ряд многих столетий, должны чрез сие самое заслужить уважение и быть сохранены как изобретение наших предков.
Ум человеческий чрезвычайно любит подражать всему тому, что освящено древностию прошедших времен; по сей причине люди, часто без надлежащего исследования, принимают всякое обыкновение, употреблявшееся у их прародителей; а ежели между разными обычаями иногда встречаются им и смешные или слишком просто умные, в нелепости коих сами они уверены, то стараются извинить предубеждение свое чувством благоговения к старине; и таким образом суеверие нередко принимает на себя вид благочестия.
Неоспоримо, что предшественники наши передали нам весьма полезные, а потому и заслуживающие всякое уважение изобретения; но так же достоверно и то, что множество предрассудков, родившихся в давние времена, уцелели еще и поныне. Из шалаша бедняка, облегчающего свою горестную участь по большей части верою в чудеса, разные предрассудки перешли в домы образованного гражданина, тоже как человека не без слабостей; а оттуда поднялись они в мраморные чертоги беззаботного богача, который всемогущею своею силою упрочил бытие их на долгие времена.
Род человеческий можно уподобить цепи, коей звенья составляют одно целое; и потому влияние внешней силы на один оного член содействует укреплению или разрушению всего тела. Итак, неудивительно, если многие одинаковые привычки находятся у людей разного звания; предрассудки влекли под чугунный свой скипетр равным образом боярина и мужика. Богатый редко вымышляет, поелику это ему стоит труда; а что бедный выдумает, то является по большей части в такой одежде, какой ожидать можно от несчастия; и потому лучшая выдумка его нередко носит на себе печать суеверия.
Пока суеверие ограничивается не вредными выдумками, то есть пока оно основывается только на смешном каком-нибудь обыкновении и не погашает искры святой религии, не унижает разума и не теснит добродетели, а держится только как остаток прошедшего, то его можно отнести более к слабостям, нежели к порокам.
Сюда относится и привычка желания здоровья при чихании. Она произошла в самые давние времена и потом принята у всех образованных народов. Удивительно, как гром одного знатного носа может потревожить многочисленное общество, и между тем сколько робеет бедняк в великолепном собрании, когда ему нос его изменяет! Первый гремит фортиссимо для получения следующего ему почтения; другой, закрывшись платком, чихает пианиссимо, боясь обеспокоить подняться уши меценатов. Лишь только его Высокопревосходительство грянет своим орудием обоняния, то придут в движение все плечи и губы покорнейших присутствующих…
Итак, привычка желать здоровья при чихании получила право гражданства у всех народов, между тем как кашель, вздохи, отрыжка, харкание и другие звуки нашей самодвижной машины осталися без всяких привилегий. Неужели потому что действие сих звуков само по себе бывает здорово и, следовательно, не требует желания, которое предоставлено только неожиданному и редкому чиханию; ибо и тут, если чихание происходит от насморка, то желание здоровья запрещается.
Сколько странна привычка сия, столько же любопытно исследовать начало оной: где, когда и как она произошла, каким образом наряду с прочими предрассудками переходила она от одного народа к другому, а таким образом дошла и до нас. История народных обычаев, пишет Виланд, не говоря уже о приятности, которую она сама по себе производит, есть истинное училище для наблюдательного ума; жаль только, что начало оных теряется по большей части в тех отдаленных временах, куда свет Истории еще не проникал.
Многие писатели почитают Италию, особливо Рим, отечеством привычки желать здоровья при чихании. Поводом к сему будто бы была моровая язва, свирепствовавшая в Италии в 577 году при папе Пелагии II. Все средства, принятые для прекращения оной, были тщетны. Наконец чрез несколько лет она пресеклась; но на место ея появилась болезнь, коей отличительными качествами было зевание и чихание; от первого из сих предохранялись маленьким крестиком, который делали перед ртом, когда начинали зевать, чтобы резвый шалун Асмодей не залетел туда и не поселился в грешном теле. Сия привычка есть еще и поныне между католиками в Германии и Польше; против второго употребляли слова: на здоровье, и будто бы таким образом спасалися от смерти.
Все это очень могло статься, хотя впрочем зевание и чихание никогда не были спутниками моровой язвы; но о привычке желать здоровья при чихании упоминают писатели гораздо древнейшие. Апулей, живший за 300 лет до сей язвы, рассказывает нам весьма забавное происшествие с одним шалуном, открытым чрез чихание. Жена одного человека, который доставал себе пропитание мытьем белья, занималася, как и теперь иногда случается, в отсутствие своего супруга такими галантерейными забавами, кои от строгих нравоучителей называются бесстыдным распутством, хотя, впрочем, в наши просвещенные времена дают им и другие не столько грубые названия. Однажды, когда несчастный Корнут (назовем хоть так этого бедняка) отлучился из дома, а между тем нежный Адонис успел уже посетить прелестную прачку, как вдруг сверх всякого ожидания муж возвращается назад. Можно представить себе смятение верной сожительницы; она в замешательстве не нашла другого средства укрыть своего трепещущего Селадона, как посадить его в корзину, стоявшую под столом, в которой обыкновенно серою натирали белье, и кое-чем накрыть, пока еще муж не вступил в комнату. К несчастию, это случилось в обеденное время; оба они сели за стол друг против друга. Бедный затворник вооружился всем терпением и дышал тише, нежели мышь в мышеловке, но скоро открылося действие серного запаха; он почувствовал стеснение в груди и одышку; наконец так сильно начало его тревожить, что он, не в силах будучи удержаться, принужден был чихать. Чихнет раз; муж это слышит и, в задумчивости не примечая, откуда звук, полагает, что это чихнула его жена, и говорит тотчас: на здоровье, помогай Зевес! Чихнет в другой, учтивый супруг опять: на здоровье; но как это чихание стало продолжаться слишком долго, то муж пришел в недоумение и, к изумлению своему, приметил обман; он стал искать под столом, и что ж? Вытаскивает из корзины чихающего страдальца и потчует его так пристально, что чихание благополучно проходит и бедняжка отказывается уже совсем от удовольствия посещать вперед свою Дульцинею.
Тиберий, по словам Плиния, дал именное повеление: чтобы всякой, кто ни встречался с императором на улице, желал ему здоровья, когда он чихает; дабы таким образом, как будто чрез счастливое предзнаменование, быть ему охраняему от всякой неприятности, могущей с ним встретиться. Далее Плиний замечает еще, что такое восклицание было святее и сильнее, если при том произносили имя чихающего.
