Ознакомительная версия.
25
Теория дегенерации может дать ответ на вопрос, почему эпоха столь неудержимого прогресса повлекла за собой так много физических, психических и социальных патологических явлений. Дегенерация понимается, с одной стороны, как рецидив примитивного общественного устройства, исчезающего в процессе прогрессивного развития, а с другой — как последствие индустриализации и урбанизации, т. е. ошибка в процессе цивилизации. В обоих случаях дегенерация является обратной стороной прогресса [Pick 1989:11–27]/
«Les degenerations sont des deviations mal-adives du type normal de l’humanite heredi-tairement transmissibles, et evoluant progres-sivement vers la decheance» (цит. no: [Ackerknecht 1985, 54]). Теория Мореля имеет явный христианско-теологические подтекст: «type normal», от которого и отличается дегенерирующий субъект, — это человек, созданный Богом, каким он был до грехопадения. Это означает, что начало вырождения совпадает с понятием «всемирного зла» [Roelcke 1999: 85].
По мнению Мореля, причиной дегенерации являются следующие факторы: алкогольное или наркотическое отравление, социальная атмосфера, болезненный темперамент, аморальность, врожденные телесные патологии или приобретенные увечья, наследственность.
Телесными стигматами считались уродство, телесные патологии, недоразвитость (в первую очередь — ассиметричность лицевой части и черепа), несовершенное развитие ушных раковин, косоглазие, неровные зубы, сросшиеся пальцы, шестипалость и т. д. В ряду психических стигматов назывались неосознание понятий нравственности и закона (по Дж. Причарду «moral insanity», «нравственное помешательство»), крайняя эмоциональная раздражительность, состояние душевного бессилия и удрученности, подавленность, отказ от какой-либо деятельности, склонность к пустым мечтаниям. Мономания, увлечение мистикой и религиозная одержимость, преувеличенная набожность также считаются отклонением от нормы. В целом речь идет о критериях различения нормы и патологии — человеческого вида и его дегенеративного подвида. Попытка научно-статистического обоснования этих критериев с помощью данных, полученных во время эмпирических исследований, не увенчалась успехом: все свелось в конце концов просто к «вере» в дегенерацию. Выявление невидимой опасности — угрозы дегенерации — было равносильно сизифову труду.
О роли теории дегенерации в развитие сексопатологии см.: [Gilman 1985: 191–216].
Акценты в определении причин дегенерации, однако, все больше смещаются. Болезни — особенно те, которые передаются половым путем, — получили наряду с ядовитыми веществами (в частности — алкоголем) особое значение. Условия жизни людей в цивилизованном обществе стали также играть немаловажную роль: борьба за выживание как причина измождения, одностороннее развитие определенных духовных характеристик, «не-забота» о собственном теле, ослабление природных инстинктов (например, забота о продолжении рода), являющиеся причиной самоубийств и онанизма. [Leib-brand/Wettley 1961: 519–545].
В этой связи необходимо назвать следующие имена: Д. А. Дриль и его диссертации «Малолетние преступники» (1881) имеет прямое отношение к традиции криминальной антропологии Ч. Ламброзо; П. П. Ковалевский, бывший профессором Харьковского университета, автор одной из первых работ по психопатологии на русском языке («Основы механизма душевной деятельности», 1885); С. С. Корсаков, Н. Н. Баженов, В. Ф. Чиж. Однако, как отмечает И. Сироткина [Сироткина 2000], вырождение считается скорее социальным явлением, в котором наследственность не играет главной роли. Связанные с дегенерацией евгенистические идеи нашли свое распространение в более раннее время. См., например, «Усовершенствование и вырождение человеческого рода» В. М. Флоринского (1866); ср.: [Богданов 2005]. Другие авторы (П. Д. Боборыкин, «Из новых», 1887) помещали теорию наследственности в центр своего повествования. Так, вырождение находит литературное выражения в романе «Брат и сестра» (1862) Н. Г. Помяловского. Роман остался незавершенным и поэтому не нашел откликов (ср.: [Blanck 1990: 24ft.]). Об истории психиатрии и психопатологии в России см.: [Иудин 1951]; [Brown 1981]; [Sirotkina 2002].
Психическое, физическое и моральное вырождение семьи Головлевых происходит на протяжении жизни трех поколений. Прогрессирующая деградация, ведущая к вымиранию рода, очевидна: к первому поколению принадлежат Арина Петровна и ее муж Владимир Михайлович. Им еще удается достичь преклонного возраста. Второе поколение — их сыновья Степан («Степка-балбес»), Порфирий («Иудушка», «кровопивушка») и Павел. Они умирают в самом расцвете сил.
Третье поколение — детей Порфирия и его племянницу Анниньку вырождение настигло уже в юном возрасте.
«У головлевской барыни была выстроена целая линия погребов, кладовых и амбаров; все они были полным-полнехоньки, и немало было в них порченого материала, к которому приступить нельзя было, ради гнилого запаха» [XIII: 44].
Об «энтропических видениях» французского натурализма см.: [Baguley 1990].
Степан вспоминает до своего возвращения в Головлево о других членах семьи, судьба которых оказала решающее влияние и на него: «Припоминаются и другие подробности, хотя непосредственно до него не касающиеся, но несомненно характеризующие головлевские порядки. Вот дяденька Михаил Петрович (в просторечии, „Мишка-буян“), который тоже принадлежал к числу „постылых“ и которого дедушка Петр Иваныч заточил к дочери в Головлево, где он жил в людской и ел из одной чашки с собакой Трезоркой. Вот тетенька Вера Михайловна, которая из милости жила в головлевской усадьбе у братца Владимира Михайлича и которая умерла „от умеренности“, потому что Арина Петровна корила ее каждым куском, съедаемым за обедом, и каждым поленом дров, употребляемых для отопления ее комнаты» [XIII: 29].
Конец истории мог бы быть и началом новой: после смерти Порфирия дальняя родственница интересуется имением: «Тогда снарядили нового верхового и отправили его в Горюшкино к „сестрице“ Надежде Ивановне Галкиной (дочке тетеньки Варвары Михайловны), которая уже с прошлой осени зорко следила за всем, происходившим в Головлеве» [XIII: 262].
«[Иудушка] молился не потому, что любил бога и надеялся посредством молитвы войти в общение с ним, а потому, что боялся черта и надеялся, что бог избавит его от лукавого» [XIII: 125].
Обращаясь к своему умирающему брату Павлу, он подражает Иисусу: «Ну, брат, вставай! Бог милости прислал! <…> Встань да и побеги!» [XIII: 77]. В пересказе его разговора с попом мегаломия Порфирия выражается вновь в библейских терминах: «Он намеднись недаром с попом поговарил: а что, говорит, батюшка, если бы вавилонскую башню выстроить — много на это денег потребуется?» [XIII: 83].
Ср., например, описание методов воспитания, примененных к Анниньке и их последствия: «Воспитание это было, так сказать, институтско-опереточное, в котором перевес брала едва ли не оперетка. <…>
Не любовь к труду пробуждала такая подготовка, а любовь к светскому обществу, желание быть окруженной, выслушивать любезности кавалеров и вообще погрузиться в шум, блеск и вихрь так называемой светской жизни» [XIII: 154].
Обычным изолированным местом, где разворачивается действие натуралистического романа, является, например, рынок Hailes в «Le Ventre de Paris».
Порфирий вспоминает всего несколько раз свою умершую в Петербурге жену. Корнет Уланов, с которым бежала Анна Владимировна, мать Анниньки и Любиньки, упоминается также вскользь в первой главе.
Порфирий имеет к своему сыну Пете лишь косвенное отношение: «Взаимные отношения отца и сына были таковы, что их нельзя было даже назвать натянутыми: совсем как бы ничего не существовало. Иудушка знал, что есть человек, значащийся по документам его сыном…» [XIII: пб].
«Не простое пустословие это было, а язва смердящая, которая непрестранно точила из себя гной» [XIII: 174].
В упрек Салтыкову-Щедрину ставилось отсутствие альтернативы в описываемой монструозности русской действительности, создание аполитичных произведений, которые всего лишь вызывают смех и не более того (ср. «Цветы невинного юмора» Д. Писарева, 1864). В этом смысле Салтыков-Щедрин предстает не сатириком, а скорее юмористом.
Ознакомительная версия.
