Учительница, стало быть, должна радоваться, что я пишу. Но нет. Она подходит ко мне, стоит над головой и наблюдает, как я красиво сажаю буквы и складываю слова.
— Покажи руки! — говорит она мне.
Показываю. В руках у меня ничего нет.
— Встань, выходи из-за парты…
Она заглядывает под парту, ищет шпаргалку, но не находит, ибо она у меня в голове.
— Садись, продолжай писать…
Сажусь и продолжаю списывать с головы.
Она недовольна. Идёт к представителю министерства.
— Он пишет… — говорит она ему.
То есть, она, — учительница, занимающаяся с нами шесть лет, классная руководительница за всё это время, — доносит на меня чужому человеку, наделённому властью. Почему она это делает? После экзамена мы с ней, по всей вероятности, разойдёмся навсегда. Плохо, конечно, списывать, но если это для меня последняя возможность, если со списыванием связана моя судьба, если никому нет вреда от этого, и если формальность тоже соблюдена, — то неужели учитель не посочувствует своему ученику? Это же предательство, что она сейчас доносит на меня?
Инспектор из министерства говорит ей:
— Это кто, он? — и смотрит в мою сторону. — Пусть пишет!
— Но это невозможно… Он не знает…
— Пишет же?
— Списывает…
Тогда этот чужой человек подходит к мне и долго наблюдает, как я пишу. Видит, шпаргалки нигде нет. Улыбается мне, пиши, говорит, и отходит.
Хотя потом она долго убеждала членов экзаменационной комиссии, что я и слово без ошибки написать не могу, но в моей работе не была обнаружена ни одна ошибка, а содержательно сочинение тоже было хорошее. Потому комиссия была вынуждена поставить пять.
Так я окончил школу на золотую медаль.
Из двадцати шести одноклассников золотые и серебряные медали получили восемнадцать выпускников. И пусть никто в этом не ищет других причин, кроме двух: первая — талант наш, вторая — талант Дейда Варо. Не надо быть ясновидящим, чтобы узреть: что с нами могло случиться, если бы не подоспела Великая Учительская Любовь.
А что стало с золотой медалью?
Стоит сказать, в чём она мне пригодилась.
Медаль была действительно золотая, весом 18,5 граммов. В 1950 году государство не скупилось выдавать отличившимся школьникам слитки чистого золота в виде медалей.
В 1962 году я выбрал свою спутницу жизни. К свадьбе надо было ей преподнести подарок. Но у нас дома никаких драгоценностей не было, и денег не было, чтобы что-то купить в ювелирном магазине. Тогда я вспомнил, что у меня есть золотая медаль. Мы с мамой отнесли медаль ювелиру и попросили сделать из неё браслет. Получилась изящное украшение. Моя избранница осталась довольна. Только долгие годы я не открывал ей тайну, где моя школьная золотая медаль.
Я — студент востоковедческого факультета
Нужно серьёзно исследовать, почему молодые люди выбирают педагогические факультеты. Объяснения могут быть разные: нравится; видит перспективу для карьеры; семья традиционно педагогическая; был любимый учитель; не было другого выхода и т. д.
Но если молодой человек скажет, что любит детей и потому выбирает педагогическую профессию, надо полагать, что он не знает, на что отвечает. Любить детей ещё не повод для выбора педагогической профессии. Молодой человек, скажем, выбирает в педагогическом университете факультет физики или истории. Почему он это делает? Любя саму физику или историю? Или хочет стать именно учителем физики или химии, нравится сам процесс «преподавания»? Или же потому, что любовь к детям лучше всего может проявиться через «преподавание» того или иного предмета? Чувствует ли кто внутреннее призвание быть педагогом, учителем?
Педагогическую профессию я выбирать не собирался. Пройдя через руки своих учителей, как я мог воодушевиться и поспешить в педагогический университет! Такого не мог допустить даже в кошмарном сне. Я хотел стать журналистом: писать умел, был начитанным, уже печатал стихи и статьи в детских и юношеских изданиях. Все принимали мой выбор как правильный и хороший — и друзья, и мама, и Дейда Варо.
В школе задержали выдачу аттестатов на два дня. Как только я получил его, поспешил в Тбилисский государственный университет и подал документы на факультет журналистики. Вернулся домой счастливый: я зачислен без экзаменов. Но на другой день радость моя омрачилась: из приёмной комиссии университета пришли ко мне домой и сообщили, что мои документы были приняты ошибочно, ибо места, выделенные для медалистов, были уже заполнены. Можно подать документы на другой факультет.
И вот стою я в огромном холле Тбилисского университета, растерянный, озабоченный. Что делать, на какой факультет поступать? Нет у меня советников, а решать самому трудно.
Подходит ко мне мой одноклассник. Узнаёт моё положение и говорит:
— Чего себя мучаешь? Журналистом можешь и без факультета журналистики стать. А вот есть факультет востоковедения, я только что подал заявление в группу иранской филологии. Ты тоже туда подавай, пока есть места, приём очень ограничен.
— Что это за факультет, — спрашиваю, — впервые слышу.
Он объясняет, что это вроде дипломатический, изучаются история и языки Востока.
Недолго думая, я подошёл к форточке востоковедческого факультета и подал документы по специальности «История Ирана». Меня приняли. В группе нас было семь человек. А было это в 1950 году.
На первом курсе, в течение года я изучил персидский язык до того уровня, что мог свободно общаться, выступать с речью, переводить на грузинский язык стихи Омара Хайяма.
Значит, у меня были языковые способности. Почему не воспользовались этим мои школьные учителя русского и английского языков?
Тогда ко мне не приходила мысль о том, что каждый человек, в том числе и я, имеет своё предназначение, свою миссию, что внутренняя сила (назовем ее Судьба) будет неумолимо направлять человека и поможет ему, то рано или поздно раскрыть смысл своей жизни, ради чего рождён он на Земле.
Судьба моя тогда знала, что я не буду ни журналистом, ни историком Ирана, ни переводчиком с персидского, ни дипломатом. Она знала, что я рождён быть учителем и обречен всю жизнь любить детей. Хотя я мог, кому угодно твердить, что не люблю педагогическую профессию, но сопротивляться судьбе тоже не мог, потому что сама жизнь принуждала подчиниться её воле.
С первого курса я понимал, что обязан как-то помогать матери. И хотя всю свою стипендию я приносил домой, но сильно чувствовал, что было мало.
Как сделать, чтобы я учился в университете и зарабатывал для семьи?
И вот нам объявили, что со второго курса лекции будут проводиться в вечернее время из-за нехватки аудиторий. Я воспользовался этим и обратился в райком комсомола с просьбой дать мне какую-нибудь работу.
— Какую? — спросили меня.
— Можно рабочим, какая есть, — ответил я.
Тогда заведующий отделом, — она оказалась нашей соседкой, — посмотрела список рабочих вакансий и сказала мне:
— Пионервожатым будешь?
— А какая будет зарплата? — спросил я. Для меня неважно было, кем работать, лишь бы иметь дополнительно тридцать-сорок рублей в месяц. А когда она сказала, что зарплата будет сорок пять, я сразу согласился.
Директор одной школы, куда меня направили, увидев меня, иронически усмехнулся и отрезал:
— Я тебя не приму… Ты сам выглядишь пионером, кто тебя слушать будет?
Я вернулся в райком комсомола сконфуженный, огорчённый.
— Не волнуйся, — улыбнувшись мне, сказала заведующая отделом, — освободилось место пионервожатого в другой школе… Дерзай!
Хотел отказаться, но вспомнил о зарплате, о маме, которая едва сводила концы с концами. Взял направление и только выйдя на улицу, посмотрел, какая это школа…
Это моя школа, школа, которую я окончил год тому назад!
С большой неохотой пришёл я в школу, не зная, как меня примут. Но директор, увидев меня настороженного и взволнованного и взяв направление, улыбнулся и радушно произнёс:
— Не волнуйся, мы примем тебя, ты справишься, а мы поможем…
Так судьба зигзагами по жизненному пути привела меня в школу.
Я ещё не знал, что меня ждёт.
Был конец августа 1952 года.
В сердце моём просыпается семя предназначения
Скажу честно, я пришёл в школу не для того, чтобы сделать её смыслом своей жизни, но твердо знал одно, что надо работать честно.
Школа большая, а пионеров — более восьмисот, целая армия. Я должен был ходить по школе в пионерском галстуке. И вообразив себя генералом, повязав на шею вместо погон пионерский галстук, я начал управлять организацией так, как инструктировали меня в райкоме комсомола и на специальных курсах.
Но вскоре понял, что общаться с детьми с начальственных позиций нельзя. Как нельзя формализовать их общественную жизнь, ограничив ее, заниматься составлением альбомов, выпуском газет, проведением сборов и заседаний, составлением отчётов, организацией борьбы с двоечниками.
