Привлекает картина и своей красочной праздничностью. Открытые, напряженные тона создают ощущение радостного перезвона ярких цветов. Красные и синие, голубые и золотисто-коричневые краски в украшении кораблей, в природе и одежде людей особо звучат рядом с белизной легких облаков и крыльями летящих над морем чаек. Живописность этой картины открывает перед зрителем (как и перед варягами) новую, дотоле неведомую страну. И вот мы уже узнаем узорочье народных орнаментов и праздничность древнерусского искусства. В памяти зрителей оживают любимые с детства сказания о людях минувших времен, о славной жизни, овеянной столькими поэтическими легендами. За гранью веков, где подлинная история сливается с мифом, а сказочное превращается в реальность, живут эти гости, из чужой страны приехавшие посмотреть на Русь Великую.
Историчны не только ладьи и сидящие в них варяги в шлемах, но и пейзаж самой природы. Волнистые линии зеленых холмов с оставшимися кое-где округлыми валунами — это результат движения ледников, которые сгладили, смягчили острые рельефы северного ландшафта. На вершине одного холма видны три кургана — это захоронения вождей. На другом — укрепленный тыном и башнями славянский городок, откуда, может быть, жители смотрят на флотилию не только с тревогой и волнением, но и с любопытством. Поразительно мастерство Н. Рериха, с каким он написал озаренные закатными лучами и горящие на солнце разноцветные струги. Плотная синева волн, разрезаемых гружеными товаром кораблями; зеленые холмы и стены встающего вдалеке града; чистая синева небес, радостное сияние утреннего солнца — все заставляет верить в чудесную сказку.
Картина полна движения — то замедленно-тяжелого в плавном движении ладей, то шумного и легкого в гомоне чаек и взмахе весел. Неподвижные, словно спящие холмы только усиливают впечатление торжественного прибытия гостей. Но, вглядываясь в картину, мы не найдем в ней ярко и живо написанных лиц, отдельных характеров, своеобразных индивидуальностей. Лица викингов едва различимы, а жителей русских городов не видно вообще. Русский художник С. Маковский отмечал: «У людей на холстах Рериха почти не видны лица. Они — безликие привидения столетий. Как деревья и звери, как тихие камни мертвых селений, как чудовища старины народной они слиты со стихией жизни в туманах прошлого. Они — без имени... Их нет отдельно и как будто не было никогда: словно и прежде, давно, в явной жизни, они жили общей думой и общим чувством, вместе с деревьями, камнями и чудовищами старины. На этих холстах, мерцающих темной роскошью древних мозаик или залитых бледными волнами света, человек иногда только мерещится... Но полузримый, невидимый — он везде».
И действительно, созданный на картине «Заморские гости» образ не отвлеченный. Неповторимо сияет солнце в волнах и в парусах. Самобытны нарядные варяжские суда, есть свое «лицо» и у зеленых прибрежных холмов, у домов и стен далекого города. В молчаливых его строениях, в сонной неторопливости долин и гор ощущается дремлющая сила страны. Художник переносит зрителя в глубь веков, и тот становится очевидцем яркой языческой жизни Древней Руси. И встают пред ним не отдельные герои, не занимательный исторический эпизод, а как бы заново прочитанные страницы летописей.
ВОДОЕМ
Виктор Борисов-Мусатов
Есть художники, жизнь которых как бы является воплощением их мечтаний. Глядя на их полотна, зритель видит их самих участниками тех сказочных грез, которые они воплотили в своем искусстве, выразили свои сокровенные мечты и рассказали только о себе. Другие, наоборот, стараются скрыть свое «я», никогда не пишут окружающее их, среди персонажей своих картин никогда не показывают своего изображения. Они как бы стараются забыться, уйти от действительности, сделаться маленькими или вообще спрятаться под шапку-невидимку. Они порой бывают так обижены судьбой, что кажутся себе недостойными той красоты, о которой мечтают и которую воплощают в своих произведениях.
Именно таким затаившимся художником был некрасивый Виктор Борисов-Мусатов — фанатичный поклонник женщин, любивший все красивое, стройное, изысканное. Отличительной чертой его произведений и является исключительное, почти слепое очарование женственностью. Сам он еще ребенком, в двухлетнем возрасте, упал со скамейки, сделался горбуном на всю жизнь, вот поэтому ему так хотелось спрятать собственный облик, свою жизнь и свое несчастье от других.
В.Э. Борисов-Мусатов вошел в русское искусство в 1890-е годы. Это была эпоха лихорадочных метаний и исканий, время энергичной борьбы многих художественных школ и направлений, время насыщения живописи движением, светом, воздухом. Барон Н.Н. Врангель отмечал, что в начале XX века с его бурями и грозами выявились мечтатели, которые облекли свои грезы в изысканный наряд «исторического быта». Думая о прошлом, они часто закрывали глаза на действительность, потому что их грезы любили только то, что исчезло, умерло или оставалось разрушенным и обветшалым, — все, что составляло достояние и красоту другого времени и другой культуры (например, художники А. Бенуа, Н. Рерих, Л. Бакст и др.). Некоторые из них так полюбили старое время, что захотели перенести его в реальную жизнь. За ними последовали литераторы, создавшие свой особый стиль рассказов о милой старине. М. Кузьмин и Ауслендер, в частности, столь остро показали в своих произведениях минувшие переживания, что те тесно сплелись с современностью.
В.Э. Борисов-Мусатов стоял особняком среди всех — и поэтов, и художников былого. Не принимая существующего настоящего России, он обратился к образам прошлого, но прошлого без четких исторических границ и признаков. Он не был певцом какой-то одной эпохи, исторический элемент почти отсутствует в его произведениях. В творчестве В.Э. Борисова-Мусатова сплелись и перепутались различные моменты бытия, разные люди и разные мечты. Прошлое явилось на полотнах художника плодом его собственной фантазии, особой формой его своеобразной мечты. Он создавал мир красоты и поэзии, считая, что именно они могут сделать человека счастливым.
В.Э. Борисова-Мусатова и воспринимали как «живописца прошлого», в его картинах прежде всего видели меланхолию и тоску о былом. О любви художника к миру грез и мечтаний писали, что она (любовь) «горит, как лампада перед святыней, тихо и ровно». Некоторые даже утверждали, что, когда смотришь на полотна В.Э. Борисова-Мусатова, «начинаешь верить в мир потусторонних существ с их призрачной радостью и призрачной, примиренной печалью».
Жажда грез, мечты и поэзии появилась у художника еще в годы его учебы в Париже. Здесь В.Э. Борисов-Мусатов знакомился с произведениями великих французов, и ему очень импонировало желание П. Гогена стать естественным человеком, уйти в «нетронутую цивилизацией природу». Он искренне писал ту эпоху, в которой были возможны естественные взаимоотношения между человеком и природой, и находил ее в садах и парках Романтизма.
Для самого В.Э. Борисова-Мусатова таким романтическим парком стала Зубриловка — поместье князей Прозоровских-Голицыных недалеко от Саратова. Летом 1902 года художник жил в Зубриловке, много работал, писал этюды сада, дома, роз, листвы, травы. И, конечно, парка и двух тоскующих женщин, глядящихся в воды небольшого озерка-водоема — одного из глубочайших символов романтической эпохи. В садах Романтизма такие озерки подчеркивали движение, непостоянство, существование как бы вне времени. Вода создавала эффект зыбкого отражения, она была как стекло в здании, как глаза на человеческом лице. Эфемерность идущей по воде ряби была намеком на краткое появление на полотнах многих художников-романтиков героини — как бы насельницы из иного мира, существа из небытия. В Зубриловке В.Э. Борисов-Мусатов и задумал большое полотно «Водоем», самое монументальное из всех своих произведений. За лето картина была продумана во всех деталях, впечатления приведены в стройный порядок, а осенью «Водоем» был уже написан.
В большой, светлой (но низкой) комнате зубриловского флигеля В.Э. Борисов-Мусатов жил уединенно и одиноко. Среди саратовцев он прослыл «чудаком-декадентом» и этим вызывал снисходительные усмешки горожан. Но художник работал очень напряженно: он творил тайно, никому не показывал своих этюдов и эскизов, никому даже не говорил о них. Когда же художник ввел в свою мастерскую некоторых своих саратовских друзей и знакомых, преданных искусству, те были поражены и долго молчали. Сам В.Э. Борисов-Мусатов тихо ходил в соседней комнате, не мешая им смотреть и ожидая ответа. И вдруг все разом зашумели, заговорили, стали поздравлять растерянного и смущенно улыбающегося художника.
Что изображено в «Водоеме»? Неподвижный теплый воздух одного из летних вечеров, спокойная гладь озера, небо, деревья и тоскующие о чем-то у воды две печальные женщины с грустными глазами. Парк и небо опрокинулись в воде и застыли. И тихая гладь водоема, и недвижимые деревья, и мечтательные призрачные женщины — все заворожено чарующей и неразгаданной тайной бытия. Время как будто заколдовало все, и женщины превратились в спящих царевен. Никто из живых не проникнет в этот заколдованный сад, никто их не расколдует, не развеет печальные грезы и тоску...
