Марина Сербул - Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

Одновременно в 15–16 лет девушка училась доить корову; на шестнадцатом выезжала на сенокос грести сено, начинала жать и вязать в снопы рожь. Полной работницей она считалась в 18 лет. К этому времени хорошая невеста… должна была еще уметь испечь хлеб и стряпать» (М. Громыко).

Матрена, несмотря на то что была у родителей любимицей, приобщается к работе и еще раньше.

Итак, труд – неотъемлемая и важнейшая часть жизни крестьянина с малых лет и до седых волос. И был он всегда тяжел, а часто и малопродуктивен.

И все же труд не был для крестьянина проклятием. Мужик чувствовал себя как бы частью окружающей его природы и находил в своих занятиях и удовлетворение, и даже поэзию. В стихах А. Кольцова, знакомого с крестьянской жизнью не понаслышке, этому поэтическому чувству отводится немалое место. Герой «Песни пахаря» (1831) «весело ладит» борону и соху, а в «Урожае» (1835) скрип возов в пору жатвы для крестьянского уха уподобляется музыке. Именно с земледельческим трудом связано для Кольцова понятие о прекрасном.

И у Некрасова («Последыш») присутствует картина сенокоса, радующая сердца странников.

Пока не появился старый князь со своими бессмысленными приказаниями, мужики и бабы работают так слаженно и красиво, что странники, «позавидовав», не выдерживают и просят и им дать косы.

Однако в поэме преобладают картины не радостные, а грустные и скорбные. Некрасов рассказывает прежде всего о вопиющей бедности и бесправии деревни.

Обратимся к фактам. Согласно статистическим данным за 1858 год, в общей массе крестьянства преобладали отнюдь не бедняки. Последних насчитывалось 24 %, середняков – 53 % и зажиточных – 23 %.

После отмены крепостного права это соотношение несколько изменилось, беднейших семейств прибавилось, но не намного. Некрасовская же поэма создает впечатление, что все крестьянство, которое в 1870-х годах составляло 82 % населения, просто бедствует, если не сказать более.

Причин такого избирательного видения по меньшей мере две. Первая состоит в том, что благополучному и честному человеку нищета бросается в глаза, тогда как «справное» хозяйство внимания не привлекает, ибо воспринимается как норма. Вторая – мода на обличение, расцветшее в либеральное царствование Александра II, мода, которой отдал дань и Некрасов. Немалая часть дворянства, особенно молодое поколение, испытывала чувство исторической вины перед народом и в покаянном настроении была склонна преувеличивать крестьянские лишения.

Ухудшилось прежде всего помещичье существование, но, как доказывал А. Энгельгардт, в этом повинны были сами помещики. «Все ведется по-старому, – писал он в начале 1870 года, – с тою только разницею, что запашки уменьшены более чем наполовину, обработка земли производится еще хуже, чем прежде, количество кормов уменьшилось, потому что луга не очищаются, не осушаются и зарастают; скотоводство же пришло в совершенный упадок…»

Дворянское оскудение, вызванное потерей даровой рабочей силы и неумением организовать хозяйство на научной основе, как это делал тот же Энгельгардт, не могло не сказаться и на мужике. «Земли у мужика мало, – свидетельствует Энгельгардт, – податься некуда, нет выгонов, нет лесу, мало лугов… Нужно платить подати, оброки, следовательно, нужно достать денег. На этой-то нужде и основывалась переходная система помещичьего хозяйства… Чтобы иметь рабочих на страдное время, нужно закабалить их с зимы, потому что, раз поспел хлеб, уже никто не пойдет на чужую работу: у каждого поспевает свой хлеб… Вся система нынешнего помещичьего хозяйства держится, собственно говоря, на кабале…» Привыкший к расчетам натуральными продуктами, крестьянин после отмены крепостного права более всего страдал от безденежья.

Существовало и еще одно немаловажное обстоятельство, не учитываемое современниками, поскольку было оно исконным и повсеместным. Крестьянство в массе своей не стремилось к обогащению. Смысл жизни в деревне усматривался не в накоплении богатства, а в спокойной и праведной жизни, которая только и могла обеспечить спасение души на небе и добрососедские отношения на земле.

Этим идеалом и руководствовалась крестьянская община, хотя, как мы это видели, отступления от такой нравственной нормы происходило нередко. Но в общем итоге преобладает (при общем довольно низком уровне жизни) парадоксальная тенденция – преобладание нерабочего времени над рабочим. «Преобладание нерабочего времени над рабочим – характерная черта всякого традиционного сообщества, к которому, несомненно, относилась русская сельская община. По наблюдениям антропологов, чем архаичнее общество, тем больше времени люди тратят на поддержание консенсуса, своего статуса и достоинства, хороших отношений, на общение, на религиозную общественную жизнь. <… > Психологическая основа дляинтенсивных личных отношений заключается в том, что физическое, духовное или эмоциональное сближение людей снимает напряжение, доставляет людям удовольствие. Для крестьян представляло большую ценность обсуждение общих проблем, слухов, переживание общих эмоций, выработка общей линии поведения в отношении к соседней деревне или помещику – ведь вся их жизнь была сконцентрирована на своей деревне, на отношениях с соседями и родственниками». [70]

Подсчитано, что накануне отмены крепостного права нерабочих дней на селе было более 220 (составлялись они из праздников и выходных, времени болезни, общественных дел, поездок на ярмарку и т. п.), то есть нерабочее время составляло около 62 %. После реформы 1861 года доля нерабочих дней поднялась до 71 %.

Такой порядок, поддерживаемый всем строем сельской общины, не способствовал укреплению мужицких хозяйств, но расстаться с ним решались очень немногие, поскольку это грозило негативным отношением всего окружения ретивого труженика.

И еще одно. Русский крестьянин при всех его титанических усилиях зачастую не мог выбиться из нужды и потому, что основные земельные угодья России находятся в зоне так называемого рискованного земледелия – солнечные дни, благоприятствующие созреванию злаковых, у нас на грани минимума. Если лето бывало холодным или с затяжными дождями, все труды пахаря шли прахом. И крепкие хозяйства в считанные месяцы могли превратиться в полунищие, а при малоземелье и отсутствии страховочных средств этот процесс шел еще быстрее.

Чтобы прокормить семью и поддерживать определенный средний уровень существования, крестьянину приходилось искать дополнительных заработков. Чаще всего это были какие-нибудь ремесла. Так, в Палехе и Холуе (Владимирская губерния) уже в XVII веке возникли целые династии иконописцев, чьи творения распространялись по всей Руси. В Дымкове (Вятская губерния) издавна специализировались на производстве глиняной раскрашенной игрушки, Кимры поставляли обувь, в других местах обжигали глиняную посуду, катали валенки, варили дешевое мыло и т. д. Заработки сельских мастеров были невелики и нестабильны, но, поскольку все они имели свое подсобное хозяйство, их положение все-таки было куда лучше, нежели тех, кто занимался одним хлебопашеством.

Развиты были и «отхожие промыслы». Хозяева, овладевшие каким-либо ремеслом, уходили на заработки в крупные города, где работали каменщиками, печниками, подвизались в трактирных служителях и т. п.

В поэме Некрасова странники не раз сталкиваются с такими отходниками. Это и мужики, ранее принадлежавшие Оболт-Оболдуеву, каменщик Трофим, каменотес-олончанин, Яким Нагой, занимавшийся отхожим промыслом в молодости, не названный по имени «мужик богатый… питерщик». «Питерщиками» называли отходников, которые трудились в северной столице. Нередко связь «питерщиков» с родной деревней заключалась лишь в том, что их семьи проживали в селе, а сами они наезжали домой время от времени. Колоритные типы таких отходников изображены в рассказах А. Писемского «Питерщик» (1852) и «Плотничья артель» (1855). Современники по-разному оценивали значение отходничества в крестьянской жизни. Часто отмечали дух самостоятельности, независимости у поработавших на стороне, особенно в больших городах, подчеркивали осведомленность отходников в самых разнообразных вопросах. Например, фольклорист П. И. Якушкин, немало походивший по деревням, писал в 40-х г. XIX в. о Раненбургском уезде Рязанской губернии: «Народ в уезде более, нежели в других местах, образован, причина чего ясная – многие отсюда ходят на работу в Москву… набирают уму-разуму».