Еврейский миф в славянской культуре - Ольга Владиславовна Белова

ритуально «нечистого». В связи с этим упомянем шутку по поводу еврейского кладбища в Сатанове. На дороге у подножия горы, на которой расположено еврейское кладбище, находится колодец с вкусной водой. Проезжающие часто пользуются колодцем, и не всегда аккуратно. Один из местных жителей придумал способ отваживать посторонних. Когда в его присутствии кто-либо хвалит воду, он говорит, что вода такая хорошая, потому что «тече с еврэйского кладoвишча и одмывaе тые жыдoвски кистки» (В.Ф. Бабийчук, 1946 г.р., зап. О.В. Белова, В.Я. Петрухин, 2001).

Согласно материалам Маркевича, хоронят евреев без гробов потому, что «для покойника легче, когда он скорее обратиться в землю»; мертвецов кладут «лицом против восходящего солнца»; обрубки досок, которыми было закрыто положенное в могилу тело покойницы, были тоже выкинуты в яму: «Это не наше дерево, – говорили евреи, – это все ее» (Зеленин 1916: 1124–1125). Сравним с этим фрагментом рассмотренные выше современные свидетельства о положении тела в могилу, о предметах, полагаемых в могилу.

В поворотные моменты года, отмеченные в славянском народном календаре обходами ряженых (святки, масленица, обряды, приуроченные к концу Великого поста), а также на определенных стадиях обрядов жизненного цикла (конец свадьбы, «игры при покойнике» в похоронном обряде) значительную роль играют маски «чужих» (инородцев, иноверцев), с помощью которых реализуется защитно-продуцирующая семантика обряда. Ведь именно «чужак», который с точки зрения фольклорной традиции, стоит на пограничье мира людей и мира потустороннего, в наибольшей степени способен обеспечить контакт с силами, дарующими благополучие.

Как же воплощается в обрядовом ряженье образ «еврея», какие признаки, с точки зрения носителей местной традиции, оказываются наиболее значимыми для его маркирования и последующего узнавания?

Этнический состав масок «чужих» достаточно стандартен. Это известные во всех славянских традициях «еврей» и «цыган» (их широкое распространение обусловлено, вероятно, не только непосредственным этническим соседством со славянами, но и влиянием на обрядовое ряженье текстов вертепной драмы, где эти персонажи являются обязательными, см.: СД 1: 344, Белова 2005: 204). В зависимости от особенностей местной традиции рядились также в «татар» (Польша; Краковское, Тарновское воев.), «венгров» (Мазовше, Великопольша), «турок» (Болгария, Польша), «словаков» (Мазовше), «тирольцев» (Чехия), «арапов» (западная Болгария), «армян» (Гуцульщина), «китайцев» (русские в Сибири) – список можно было бы продолжить.

Для маркирования «чужого» использовался целый ряд универсальных приемов – раскрашивание лиц сажей, вывернутая одежда, бороды, волосы, пояса из пакли, соломы, конопли или льна и т. д. Однако обращает на себя внимание и пристальный интерес к этнографическому облику чужого – костюмы ряженых содержали элементы, характерные для облачения этнических соседей (иногда эти вещи стилизованы под предметы «чужой» одежды, но могут быть и аутентичными). Если облачение ряженых «цыгана» и «цыганки» составляли пестрые вещи (рубахи, платки, юбки), то в костюме ряженого «еврея» присутствовали более точные опознавательные детали. Помимо черной одежды, которая традиционно служила главной приметой «еврея», в Польше, например, в костюм ряженого включались «халаты» и белые чулки хасидов, широкополые шляпы. Помимо бороды «еврей» был обычно украшен пейсами (Cała 1992: 128). В некоторых районах Польши в канун Великого поста дома обходили три ряженых «еврея» – «царь Ирод», «раввин» и «простой еврей». Их отличительной чертой были маски с рыжими пейсами (Czaja 1906: 53–54). В Западной Галиции «евреями» рядились на масленичной неделе. Костюм ряженого включал шубу, «шабасовку» в качестве головного убора, маску с льняной или конопляной бородой, мешок. При этом «еврей» часто был горбатым (Udziela 1890: 65–66).

Дополнением к костюму служили различные предметы, связанные с профессиональной деятельностью того или иного персонажа. Ряженые «евреи» обычно представляли торговцев (мешок за спиной, кошелек на поясе), «арендаторов» (трубка во рту) или раввинов (книга в руках).

Этнографические детали присутствовали и в костюмах, изготавливаемых для кукол – участников вертепных представлений. Так, например, в окрестностях Кракова костюм «еврея» для «шопки» (рождественского кукольного представления) включал длинную бороду, пейсы, лапсердак, пантофли и баранью шапку (Kolberg DW 5: 262).

В качестве опознавательного признака использовался и запах, который, как уверяет народная традиция, присущ любому «чужому» и еврею в частности. На Украине и в Польше ряженые, изображавшие «евреев», специально жевали лук или чеснок или натирались ими.

Речевое поведение «масок» также должно было отвечать стандартной схеме образа «чужого». Исполнители обрядовых ролей «инородцев» озвучивали своих персонажей, учитывая и объективную реальность (ситуацию соседства), и тот мифологический стереотип, который существовал в массовом сознании (представление о «чужом» языке как «нечеловеческом наречии»). Именно поэтому записи речи ряженых «чужих», с одной стороны, довольно точно фиксируют особенности речи («национальный» акцент), а с другой – содержат «заумные» и невразумительные конструкции.

Например, в святочном обряде «Маланка» в Прикарпатье объектом пародирования было богослужение евреев. Среди ряженых был «раввин» – парень в длинном черном кафтане, с пейсами и ермолкой на голове; под мышкой он держал черную книгу, изображающую Талмуд. «Раввин» представлял богослужение в синагоге, манипулируя с книгой и зажженной свечой. При этом дружина ряженых – «маланкари» – пели:

На юге Подолии на «Маланку» ряженые чертями украинцы гонялись за евреями по местечку, пугая их: «На маланку наши устраивали комедию. Одевались чортами. Евреи боялись, прятались, закрывали двери, а наши за ними бегали» (А.А. Телеватюк, 1919 г.р., Озаринцы Могилевского р-на Винницкой обл., 2004, зап. Т. Зайцева, Ю. Улогова).

При масленичных обходах с «туронем» ряженый «еврей» пел с акцентом, благодаря Бога за то, что тот не создал его ни волом, ни собакой, ни котом, а сотворил «Źidkiem Abramem, będę sobie siędział, jako pan, za kramem» (евреем Абрамом, чтобы сидеть, как пан, за прилавком) (Czaja 1906: 52). В Мазовше на второй день свадьбы «евреи-купцы» предлагали свой «товар» гостям, обращаясь к ним «zydowska mowa» («на еврейском языке») (Kolberg DW 24: 284).

В одном из списков вертепной драмы указывается, что «жид» говорит «в нос и с протяжным ударением в словах» (при этом фиксируется своеобразный «свистящий» акцент):