Вот какие дела совершаются в сорока километрах от Москвы. Желая объяснить слово «фура», автор сообщает, что так назывались повозки, в которых перевозили из города на дачу мебель. Стоит Мариэтте Шагинян из окна машины увидеть фабричную трубу, как она уже переводит свои промышленные впечатления в область более знакомых и по — своему конкретных образов: «Женщины работают на торфе, лепят те самые брикеты, которыми мы зимою отапливаем дачи».
Разумеется, было бы несправедливо утверждать, что мир образов «Дневника» ограничен домашним кругом. Фантазия Мариэтты Шагинян гораздо шире. Однажды вечером, после объезда всех намеченных точек, она решает заняться историей литературы XVI века для подготовки к участию в учёном диспуте. Как передать это известие с наибольшей яркостью? Вот как: «Весь день я глядела сквозь наши советские факты вперёд. Сейчас, устроившись у настольной лампы с тарелкой винограда, сквозь наши советские факты начинаю глядеть назад, в глубь веков». И вперёд и назад, да ещё с тарелкой винограда… И глядит писательница не только в глубь веков, но и в глубину пространства. «Человек разве хуже журавля? Не зачешутся ли у нас, в конце концов, лопатки и предплечья в предчувствии того времени, когда мы, каждый из нас в отдельности, без самолётов, с помощью каких — нибудь спортивных аэролыж или аэрокрыл, сможем выпархивать из своих окон в тот голубой сад земной атмосферы, который через сотни лет по сравнению с освоенными межзвёздными путями покажется людям маленьким и домашним голубым садиком?»
Все эти мысли приходят в голову писательнице по поводу нового здания Московского университета. У неё уже чешутся лопатки. «Первое, что я почувствовала при взгляде на новый МГУ, — это мышечная реакция на пространство».
Очень может быть, что со временем мы полетим, «каждый из нас в отдельности». Но доказательства, приведённые М. Шагинян, производят странное впечатление. Первое доказательство заключается в огромности здания Московского университета. Писательница узнала, что одни лишь лестницы нового здания имеют в длину 11 километров, а чтобы осмотреть каждое помещение главного корпуса, хотя бы по три минуты, потребуется два, два с половиною месяца. «Не значит ли это, что новым поколениям, поколениям коммунизма, придётся воспитать в себе какие — то совсем другие, новые качества? Может быть, надо изобрести приборы, усиливающие работу наших органов чувств, поле нашего зрения, глубину нашего движения? Но тут мне опять припомнилось из прочитанной книжки — о том, как П. Жаворонков «перехитрил» ветер, поставив стрелу башенного крана по ветру. Разве не может человек перехитрить время и пространство, поставив свою нервную систему и восприятие по времени, п о пространству? И разве так не делает он всю историю человечества?»
После таких глубокомысленных тирад Ленин обычно ставил своё знаменитое «уф!». Совершенно ясно, что Мариэтте Шагинян нечего сказать о строительстве высотных зданий. Факты и цифры не принадлежат автору — они известны. Да и слишком сухая материя эти факты, взятые из чужих рук. Тогда начинается искусственная конкретизация посредством образов и рассуждений.
Что такое «поставить свою нервную систему и восприятие по времени, по пространству?» Пустая фраза, набор слов. Всегда ли человек был способен совершать такие опыты над своей нервной системой или это задача новых поколений, поколений коммунизма? На протяжении нескольких фраз автор говорит и то и другое. Если верить Геродоту, в египетском лабиринте было 3000 комнат. Представим себе, что каждая из них имела в длину не более пяти метров. В таком случае общая протяжённость всех помещений лабиринта составляла 15 километров. Почему же у древних египтян не чесались лопатки? Нас тоже волнуют грандиозные масштабы Дворца науки на Ленинских горах Но Мариэтта Шагинян устанавливает прямую связь между высотными зданиями и коммунизмом. Это обидно для жителей пятиэтажных и прочих домов. Они также надеются воспитать в себе новые качества.
Второе доказательство близости тех времён, когда люди будут «выпархивать из своих окон», приведённое Мариэттой Шагинян, состоит в сравнении человека с журавлём. Знаете ли вы из чего состоит журавль? «Птица журавль — хрупкая, словно расширенный кузнечик; вся состоит из тончайших косточек, воздушных перышек и серо — синей краски…» При таком несложном составе птица журавль оказалась сильнее ихтиозавров и палеозавров (Мариэтта Шагинян хочет сказать «плезиозавров»). Эти громадные чудовища передвигались очень медленно и на очень малом пространстве, «а победить время не смогли и вымерли». Другое дело птица журавль. «Она побеждает пространство своими перелётами». Отсюда знаменитый вопрос: «Человек разве хуже журавля?»
Здесь мы невольно перешли от образов к рассуждениям. Чтобы покончить с художественной частью, скажем, что образы Мариэтты Шагинян сплошь и рядом совершенно неуместны, то есть путают читателя, вместо того чтобы объяснить ему что — нибудь. Когда автор «Дневника» утверждает, что «очищение газа — это, в сущности, «доение» газа», здесь нет ничего дурного, кроме дурного вкуса. Но знаменитое сравнение перегонки сланца с томлением кушанья в духовке — никуда не годится. Сланец подвергают нагреванию без доступа воздуха, чтобы заставить его органическую часть выделиться из окружающей её породы. А блюдо ставят томиться в духовку не для того, чтобы из него вытек соус или начинка.
На другой странице своего дневника Мариэтта Шагинян описывает новое здание, «так хорошо построенное, что получаешь от двух его корпусов воздушное ощущение полёта, словно оно отрывается двумя крыльями от великолепных, широких лестниц, как самолёт от беговой дорожки». Читатель верит, что новый дом очень красив, но почему он должен быть похож на самолёт и хорошо ли это для архитектуры, если дом отрывается от лестниц?
Ещё один небольшой пример. Известную фразу Канта о звёздном небе над нами и нравственном законе внутри нас Мариэтта Шагинян сравнивает с «нарядным автобусом, в котором мы застряли на полпути к Дилижану».
Теперь понятно, что хотел сказать своей фразой автор «Критики практического разума».
5
Но оставим так называемые образы и перейдём к другому роду литературных украшений. Мариэтта Шагинян часто выступает перед читающей публикой как мыслитель. По поводу самого мелкого факта она готова рассуждать о законах космоса. «Дневник» то погружает нас в глубины философии, то обращается к математике или тревожит естественные науки. При этом результат не соответствует затраченным усилиям. Сама Мариэтта Шагинян вынуждена признать свою склонность к преждевременным обобщениям: «С некоторых пор я заинтересовалась фотосинтезом. Я его ещё не совсем хорошо понимаю и по скверной привычке (самой скверной в моей жизни), ещё недопоняв, начинаю прыгать вперёд, сопоставлять, делать параллели, натягивать всякие преждевременные обобщения, что тем легче удаётся, чем менее ясно представляешь себе предмет».
Поскольку автор так хорошо знает свои недостатки, нам тоже хочется знать: с какой целью они выставлены напоказ в «Дневнике писателя»?
Конечно, тот, кто скажет, что все обобщения Мариэтты Шагинян преждевременны или ложны, будет неправ. Нет, во многих случаях её выводы совершенно справедливы. Так, например, они справедливы, когда Мариэтта Шагинян советует молодым публицистам прежде всего изучать факты, когда писательница критикует фальшивые кинофильмы и вздорные программы по педагогике или выступает против цеховой узости в науке. Совершенно правильны также её указания на те неудобства, которые вызваны переездом естественных факультетов Московского университета в новое здание, в то время как гуманитарные факультеты остались в старом. Повторяем, во всех этих случаях Мариэтта Шагинян судит очень здраво и правильно. Да и как может быть иначе? Мы имеем дело с талантливым автором, широко образованным и опытным в литературном отношении.
Но у писательницы есть поразительная способность выставить в забавном виде самые серьёзные материи. Так, например, она путает в один клубок метод исследования с методикой преподавания, организацией учебного процесса, размещением факультетов, научной популяризацией. Всё связано между собой, однако известные грани между различными областями не отменяются.
Вот Мариэтта Шагинян выдвигает идею соединения всех наук в своего рода «кафедре культуры». Проект новой кафедры связывается в её глазах с открытием факультета журналистики в Московском университете, а подлинную основу для всех этих рассуждений образует проблема «общей крыши», возникшая в связи с переездом естественнонаучных факультетов в новое здание на Ленинских горах. Писательница указывает на пример Герцена, Огарёва, Белинского. Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Они учились в те времена, когда естествознание и общественные науки помещались вместе, в одном здании. И вот, действительно, этим знаменитым людям удалось «стать тем, чем они стали».
