Ознакомительная версия.
То, за что ратовал Руссо открытой полемикой и лозунгом, то до него через художественный образ и форму говорили произведения Лафонтена:
«Он защитил своих зверей от Декарта, который из них сделал машины. Он не позволяет себе философствовать, подобно докторам, но скромно просит разрешения и в порядке робкого предположения старается изобрести душу на потребу (a l’usage) крыс и кроликов…» Мало того: «Подобно Виргилию, он жалеет деревья и не исключает и их из общей жизни. "Растение дышит", – говорил он. В то время как искусственная цивилизация стригла в форму конусов и геометрических тел деревья Версаля, он хотел сохранить свободу их зелени и их росткам…»
Бездушный геометризм и метафизика здесь порождают в порядке антитезы неожиданное возрождение всеобщего анимизма.
Анимизм, в котором глухо бродят мысли и ощущения о связности всех элементов и царств природы задолго до того, как наука разгадала конфигурацию этой связи в последовательности и стадиальности. В ногу шло и объективное познавание окружающей природы.
До этого иного пути, чем снабжение окружения собственной душой и суждение по аналогии с собственной, человечество не знало.
Об этом вещает еще древний китаец <в притче > «Радость Рыб»:
«Чуань Цзе и Хуэй Цзе стали на мосту, ведущем через реку Хао. Чуань Цзе сказал: "Смотри, как носятся по воде пескари. Это радость рыб".
"Ты не рыба, – сказал Хуэй Цзе, – как же можешь ты знать, в чем состоит радость рыб?"
"Ты – не я, – возразил Чуань Цзе, – как же можешь ты знать, что я не знаю, в чем состоит радость рыб?"
"Я – не ты, – подтвердил Хуэй Цзе, – и я не знаю тебя. Но я знаю, что ты – не рыба; поэтому ты не можешь знать рыб!"
Чуань Цзе ответил: "Вернемся к твоему вопросу. Ты спросил меня: как можешь ты знать, в чем состоит радость рыб. По существу, ты сам знаешь, что я знаю, и все-таки спрашиваешь. Но все равно, я это знаю из собственной моей радости от воды"». (Der alte Chinese Tschuang-Tse. Deutsche Auswahl von Martin Buder. Insel Verlag. Leipzig, 1910.)
Все это, однако, не мешает Лафонтену острейшим образом наблюдать героев своих в жизни. Очеловечиванье их нисколько этому не мешает. Пожалуй, даже наоборот. Вспомним, например, Гранвилля18, где натура человеческая с образом животных сплетается совершенно неразрывно.
«Однажды он (Лафонтен) должен был обедать у м-м Гарвей. Он опоздал и пришел лишь к ночи. Он провел время, наблюдая за похоронами муравья, проводил его до места последнего упокоения; затем проводил участников кортежа обратно до их жилища…»
Отсюда – такое знание быта и нравов, поведения животных, невольно складывающихся в образ и характер, подобный человеку. Отсюда – такое умелое распределение ролей. Муравей – по-французски он женского рода – и по облику своему, сухому, худощавому, затянутому в талию и одетому в черное, конечно, походит на неустанную хозяйку, экономную и деловитую. У лягушек обычно глупые роли: но, вглядевшись в их круглые тупые глаза, невозможно не согласиться с подобным распределением ролей.
Это знание животных часто отсутствует у других баснописцев. Флориан19 далеко не всегда удачно выбирает животных на нужные роли. То он возлагает нежные братские чувства и чувствительность на птицу легкомысленную и слишком кокетливую, а из зайца делает романтического мечтателя, достойного элегий. Речи подобного зайца не только отдают риторикой, но совершенно расходятся с правом зайца, быстрым, легкомысленным, прожорливым и очень плохим отцом.
Ни у Лафонтена, ни у Диснея таких промахов не найти. Достаточно вслушаться в гортанные звуки самодовольства пса Гуффи, всмотреться в прожорливо-хамское поведение Дональда или залюбоваться скользящим шагом шведского конькобежца в движениях кузнечика Вильбура по поверхности вод, не говоря уже о беззаботной радости «трех свинок», чтобы убедиться, как кстати, к месту и к характеру все они подобраны.
Но мало этого. Кто-то из иностранных критиков правильно подметил даже и такую черту: Микки – не только характером, но даже и… анатомически выдержан – на лапках его, как полагается у мыши, не пять человеческих пальцев, а четыре, одетых в белые перчатки.
Интересно, до какой степени это не мешает фантастике преображений, которыми так богат автор Микки: как легко и грациозно эти четыре пальца на обеих руках Микки, играющего на гавайской гитаре, внезапно распадаются на… две пары конечностей. Два средних пальца становятся ножками, два крайних – ручками. Вторая рука – партнером. И вот уже не две руки, а два смешных белых человечка изящно танцуют друг с другом по струнам гитары…20
И хотелось бы повторить о Диснее те слова Тэна, которыми он заканчивает в пользу Лафонтена противопоставление его Бюффону21: «он достигает эффектов, Бюффону недоступных… Отдельные черты собираются в нем незаметно для него самого и складываются в единое впечатление, подобно водам, стекающимся с самых разнообразных сторон в единый резервуар с тем, чтобы вновь отправиться в путь по совершенно новому руслу.
Он видел поведение, взгляд, шерсть, жилище, облик лисицы или куницы, и чувство, вызванное в нем из сочетания всех этих деталей, зарождает в его воображении персонаж определенного морального облика, со всеми его чертами и склонностями. Он не копирует, он переводит. Это не транскрипция виденного, но изобретение на основе того, что он видел. Он переносит — и это слово наиболее точное, ибо он переносит в один мир то, что он увидел в другом, в мир духовный (moral) то, что он увидел в мире физическом. Зоолог и оратор стараются путем перечислений и через размещение своего материала дать нам общее ощущение; он же схватывает сразу это общее ощущение и развивает его. Они с трудом взбираются ступенька за ступенькой к вершине; он же естественно располагается там и начинает оттуда; они изучают, а он знает; они доказывают, он видит. Вот каким образом баснописец может одним и тем же движением быть описателем и зверей, и людей. Человеческие элементы не только не затушевывают природу животного, но придают ей рельеф; преобразуя существа, поэзия дает о них наиболее совершенное представление, и потому что поэзия – наиболее вольный выдумщик, она же оказывается наиболее верным воссоздателем (imitateur)…»
Принцип поэзии – преображать, превращать.
В комедии этот «принцип» становится действием.
В трагедиях Шекспира люди меняются. В комедиях Шекспира персонажи без конца преображаются… переодеваясь или волшебным путем физически перевоплощаясь.
У Диснея – они переходят друг в друга. Один из приемов комического – буквализация метафоры.
Так, «глаз и ухо» повелителя – традиционная метафора обозначения для сыщика и шпиона, будь то в греческом театре или в скандальной литературе XVIII в., – появляются в комическом аспекте в одном случае в качестве… фамилий авторов, в другом же – у Аристофана – в смешных масках, изображающих только один гигантский глаз и только одно гигантское ухо.
Так потому же комически действует принцип преображения поэзии, данный у Диснея буквальной метаморфозой…
Метаморфоза – не оговорка, ибо, листая Овидия, < видишь, что> некоторые страницы его кажутся списанными с короткометражек Диснея22.
Алма-Ата, 4.XI.1941
Новая обстановка диктует новый modus, в котором делать работы: нет под руками цитатного материала. Modus подсказывает… «Иван Грозный». Там сделано так: идут эпизод за эпизодом, а весь Beleg-Materia идей als Anhang[2]. Может быть, в этом выход и спасение: в Москве «утопал» в цитатоизложении. Может быть, этим «новым» путем удастся отчеканить должным образом суть положений, а расцвечивать можно будет в приложении. Забавно – пишу таким же мелким почерком, как в период… гражданской войны! Одинаковость обстановки порождает etc.? Проще: отсутствие бумаги!
Walt Disney’s work – the most appealing I’ve evermet.
Justified to suppose that this work has most or all the traits of pralogieal attractiveness.
Let’s consider the traits caracteristie of his work and decipher them[3].
Для этого перечислим черты, определяющие картины Disney’n.
A. Это ожившие рисунки.
B. Рисунки – штрихом.
C. Очеловеченные животные.
D. Мало того: одушевленные (человечески)23.
E. Абсолютно синестетические (звукозрительно).
F. Метаморфические и при этом тоже в двух (обоих) разрезах – и как сюжет, и как форма, т. е.:
1. Вещи вроде «Подводного Цирка» (спруты, «играющие» слонов, полосатая золотая рыбка – тигр).
2. Первично-плазматическое начало – т. е. <использование> полиформенных возможностей предмета: огонь, принимающий все возможные личины.
Не в этом ли аттракция огня и одна из «тайн» огнепоклонничества?
(На Горьком – «Пожары» – это оправдывается, так же как огонь – образ зверей у него.)
3. То же в отношении формы, как таковой: от сюда типичная для Диснея извиваемость – плазматичность контура. (Disney и «Alice» – шея, размеры и т. п.)
Ознакомительная версия.
