И слова не расходились с практикой — историк Э. Лависс отмечает, что «не найдется ни одной страны в мире, которая не была бы представлена среди фридриховых колонистов».[131] Многие из них еще долго продолжали говорить на своих языках, жили в своих поселениях или кварталах. И их объединяла не кровь, а общая самоотверженная работа на благо страны, ставшей для них домом и новым Отечеством. Именно благодаря этому Пруссия из покрытой болотами и лесами окраины Западной Европы превратилась в одну из сильнейших мировых держав, объединив вокруг себя остальные немецкие земли.
История Пруссии — это живое опровержение теорий, что представители разных народов (в Средние века религия обычно отображала национальное своеобразие) не могут жить в добрососедстве, а только в животной грызне; это история того, как величие и достаток страны создается взаимной терпимостью (толерантностью). Как писал в 1686 г. Великий Курфюрст: «Как бы сильна ни была ненависть, всегда как правило возникающая на почве различия в религиозных взглядах, древнее и священнее является однако закон природы, по которому человек обязан переносить и терпеть людей и помогать без вины пострадавшим. Ибо без этого обруча человеческого сообщества, которым скреплены друг с другом не только цивилизованные, но и варварские народы во все времена, невозможно было бы какое-либо сообщение между ними».[132]
Отметим, что тем же путем — терпимости и привлечения колонистов из самых разных народов — шли Соединенные Штаты Америки, также поднявшиеся за рекордный срок из лесов и болот до уровня развитой мировой державы. Характерен пример Филадельфии — первой столицы независимых штатов, где были приняты Декларация независимости и Конституция США. «Колонию Пенсильвания основал богатый квакер, сын английского адмирала Уильям Пенн 4 марта 1681 года. Колония, по его мнению, должна была служить «священным убежищем для преследуемых всех рас и сект». Столицу колонии он назвал поэтому Филадельфией, что в переводе с греческого означало «братская любовь». С самого начала своего возникновения штат Пенсильвания стал центром сосредоточения переселенцев немецкого происхождения»,[133] вслед за ними туда потянулись швейцарцы, французские гугеноты, чешские протестанты, голландцы — все, как в Пруссии. В середине XVIII в. немцев там было не меньше, чем англосаксов, так что Б. Франклин отметил, что «Пенсильвания, основанная англичанами, превратилась в колонию чужеземцев, которые за небольшой период времени стали столь многочисленны, что могут «германизировать» нас, вместо того чтобы мы «англизировали» их».[134] Значительная часть жителей штата и в наши дни говорит дома на диалекте немецкого.
Аналогичная ситуация была и в граничащем на западе с Пенсильванией штате Огайо, столица которого, Цинциннати, была основана в 1788 г. немецкими переселенцами и до сих пор считается одним из самых «немецких» городов США, один из его исторических районов, 60 % населения которого в XIX в. составляли немцы, до сих пор носит название «За Рейном» (Over-the-Rhine) и популярен у туристов из-за многочисленных католических и протестантских церквей постройки позапрошлого века.
Иммигранты и их потомки в США еще долго помнили свои языки, говорили и учились на них. «1 млн. учащихся г. Цинциннати (штат Огайо) обучался на английском и немецком языках с 1839 по 1919 год. К 1880 году 80 % населения г. Сент-Луиса (штат Миссури) занималось на немецком, а в конце 80-х годов под давлением общественности стало проходить обучение на ирландском, французском языках и идише. Проведение подобной политики осуществлялось не без одобрения властей. Вильям Хэррис, глава департамента просвещения Сент-Луиса, выступал за билингвальное обучение, говоря в 1870-х годах, что «национальная память и стремления, семейные традиции, обычаи и привычки, моральные и религиозные установки не могут быть внезапно передвинуты или изменены без губительного ослабления личности».[135]
Читая в книге немецкого писателя Вилли Зайделя «Новый Даниил» (1920 г.) описание Цинцинати: «его население наполовину растлено путем смешанных браков или противозаконной примеси индейской и еврейской крови» и одобрительное цитирование отзыва о США в целом японца-путешественника: «that Irish-Dutch-Nigger-Jew-mess» («это ирландско-голландско-негритянско-еврейский беспорядок»),[136] понимаешь, насколько к тому времени в Германии, где Гитлер был еще мало кому известен, оказалась забыта ее история. Ведь в Пруссии дело обстояло точно так же, как в Штатах, — в ее городах жили потомки переселенцев из самых разных народов, еще долгое время сохранявших свою национальную идентичность и язык.
Если вспомнить наиболее заметную национальную группу — французских гугенотов, — то французский историк Шарль Вайс отмечает, что и при Фридрихе Великом, спустя 70 лет после переселения гугенотов в Пруссию, на их родном французском языке «говорили в Берлине, Магдебурге, Галле и еще более — в маленьких городах, где эмигранты жили более изолированно, чем в крупных центрах. Французские офицеры, взятые в плен в битве при Росбахе [в 1757 г. ], были очень поражены тем, что в стране, где они содержались в плену, жило множество их земляков из самых разных частей Франции, а также тем, что их язык повсеместно использовался в самых разных областях Прусского королевства, в том числе и немцами».[137] Однако, по его словам, в первой половине XIX в. во французской «колонии в Берлине, все еще насчитывающей около шести тысяч человек», «французский язык уже исчезает, на нем говорят лишь старики. Молодежь изучает язык, на котором говорили их предки, наравне с другими берлинцами, получающими образование. Но это уже не язык их матерей, не язык каждодневного общения. Смешанные браки и повседневное общение с немцами привели к постепенному смешению двух народов».[138] (Это подтверждает по своим детским воспоминаниям великий немецкий писатель Теодор Фонтане (1819–1898), чьи предки были гугенотами. Отец преподавал ему вместо учителя французский язык и латынь, говоря при этом, что «в доме моих родителей говорили по-французски».[139] Но для Теодора французский язык был уже иностранным.) Впрочем, уже позабывшие французский язык потомки гугенотов еще в начале XX в. продолжали ходить в берлинский Французский собор (построенный гугенотами в 1701–1705 гг.) и отдавали своих детей учиться во Французскую гимназию (основанную в Берлине в 1689 г.); таково, например, было детство последнего премьер-министра ГДР (в 1990 г.) Томаса де Мезьера, потомка эмигрировавшего в Берлин древнего дворянского рода из Лотарингии.
Впрочем, если потомки иммигрантов XVII в. к тому времени уже слились с немцами, то потомки переселенцев XVIII в. в то время еще говорили на своих родных языках, что заметил в 1870-е гг. Лависс: «В Западной Пруссии сразу бросаются в глаза призванные Фридрихом II швабы; их черные волосы, их темные глаза и стройное сложение резко разнятся с светло-русыми головами, голубыми глазами и дородностью уроженцев Севера».[140] «Швабский народный говор остался их родным наречием; на нем сложены те вольные песенки, которые они распевают по некоторым праздникам на лужайках для танцев или под окнами своих возлюбленных. Народные учителя негодуют против «этого ужасного языка», против этого Schwoabsch, как они говорят, передразнивая грубое произношение вюртембержцев; но дети переселенцев остаются ему верны, и если им нужно что-нибудь сказать друг другу по секрету при чужих, они смело говорят это вслух на своем старом наречии: сами народные учителя ничего в нем не понимают»[141] (швабский диалект и сегодня плохо понятен для немцев из других областей).
«Под самым Берлином лежит одна деревушка, представляющая для историка любопытнейший предмет наблюдения. В этой деревне, по названию Риксдорф, тысяч до семи жителей: часть ее заселена немцами, другая чехами. Чехи разделяются на несколько религиозных общин: на кальвинистов, на лютеран и на чешских братьев»,[142] которые поселились там еще в 1737 г. «Чешские братья говорят по-немецки, и проповедники их в силу королевских указов должны пользоваться в церкви этим же языком. Но братья не забыли чешского языка: они говорят на нем дома и преподают его в школах. Библию они читают по-чешски; псалмы написаны и поются на обоих языках»;[143] прочие чехи «не так суровы и фанатичны, как чешские братья, и не так сильно сохранили на себе печать своего происхождения. Однако и они не забыли своего языка. В Риксдорфе чехи на прощание говорят: «Z panem bohem», вместо немецкого «adie», а вечером, смотря по тому, по каким улицам гуляешь, слышишь то «gute Nacht», то «dobra пос».[144] (В 1920 г. Риксдорф уже под названием Нойкельн стал одним из районов Берлина.)
