Марторель в 1438 году побывал в Англии, и содержание его романа в основном позаимствовано из рыцарских романов о Ги Вар-викском (которого он называет Вароиком). Тиранту, герою книги Мартореля, в Лондоне покровительствует прекрасная Агнесса — дама, кожа которой была столь белоснежной, что, когда она выпивала стакан вина, ее горло слегка краснело.
После этого эпизода Тирант путешествует — столь же много, как и другие средневековые рыцари. В Париже он узнает об осаде Родоса каирским султаном и спешит помочь императору Константинопольскому, которому приходится сдерживать мощный натиск турок; после спасения Византийской империи Тирант покоряет королей Персии, завоевывает королевства Северной Африки, обращает в христианство орды неверных и возвращается в Константинополь, где, после многочисленных интриг, женится на Кар-месине, дочери императора. Однако супругам не пришлось жить ни долго, ни счастливо — Тирант умер от воспаления легких, а Карме сина бросилась на его тело с такой силой, что из носа у нее хлынула кровь, и стала рыдать по умершему мужу, вся в слезах и в крови,— типично испанская комбинация. Она умерла от горя, и отец ее, император, вскоре также последовал за влюбленными в могилу.
Излишне стыдливые критики обвиняли Tirant lo Blanch в непристойности. Я не разделяю их точку зрения. Эта книга значительно более забавна, чем большинство рыцарских романов, и уж, конечно, куда более реалистична (Сервантес был в этом смысле прав). И все же в отношениях между героем Тирантом и его возлюбленной дамой Кармесиной строго соблюдаются идеалы рыцарства, хотя в некоторых случаях герои едва удерживаются от грехопадения. Здесь достаточно материала, чтобы доставить удовольствие как любителям поэзии трубадуров, так и тем, кому нравились более грубые истории, сочинявшиеся авторами книг о проститутках и своднях.
Популярный персонаж — сводня — в Тиранте представлен не кем иным, как самой принцессой Плазердемивидой, которая помогает влюбленным и исполняет обязанности посредницы между ними. Она весьма откровенна, хотя скорее на словах, чем на деле,— эта черта характера испанских женщин вводила в заблуждение иностранцев на протяжении многих веков. Правда, на взгляд излишне щепетильного читателя, Плазердемивида заходит, пожалуй, слишком далеко, когда прячет Тиранта в ванной комнате Кар-месины, дабы юноша мог увидеть, как девушка раздевается. При этом она, притворяясь Тирантом, довольно-таки сладострастно касается тела Кармесины. Подобная сцена происходит и позже, в спальне девушки. Тирант, однако, считается с желанием Кармесины сохранить невинность и отказывается совершать поступки, не одобряемые дамой его сердца. Он настолько романтичен, что велит украсить драгоценными камнями чулки и башмаки, которые некогда носила Кармесина, и целует своей даме ладонь, что, как отмечает автор, служит знаком любви, в отличие от поцелуя в тыльную часть руки — знака всего лишь вежливости. Плазердемивида считает, что влюбленный должен всегда служить возлюбленной, кладя к ее ногам любовь и честь, но при встречах наедине, в спальне, излишняя учтивость неуместна, и порицает Тиранта за его робость.
Средний влюбленный, должно быть, имел обыкновение распускать руки, подобно Калистону, которому слабо пытается сопротивляться Мелибея из Селестиньг. «А поскольку ты, сударь, служишь образцом учтивости и хорошего поведения, посуди сам, как можешь ты в здравом уме требовать от меня разговоров, в то время как сам не способен управлять даже собственными руками, держа их при себе? Почему бы тебе не забыть об этих шалостях и не понять, что их пора прекратить? Прикажи своим рукам вести себя спокойно и вели им оставить свои отвратительные привычки. Подумай, милый мой, о том, что твое спокойное и вежливое поведение есть величайшее счастье для сердца моего и взора; грубое же обращение мне неприятно. Благородные манеры мне нравятся, но твои бессовестные руки меня оскорбляют, особенно когда они переходят все разумные пределы.
И хотя любовь часто забывает о рассудке, но вам, высокообразованным, благородным и щедрым душам, доброта помогает сохранять благопристойность, и удовольствие вы получаете лишь при условии соблюдения приличий; пусть именно такими, любимый, и будут наши объятья, такими, столь же скромными, будут наши отношения, мой дорогой Калистон, моя любовь, мой повелитель. Но увы мне, глупой женщице, почему должна я управлять тобою? Нет, я не стану. Делай, Калистон, делай все, что хочешь, и говори все, чего пожелаешь, я вся твоя; доставляя удовольствие себе, ты доставляешь его и мне».
Кажется, никто не знает, зачем именно Джоан Марторель приехал в Лондон, но несомненно, что при дворе у него были могущественные друзья, которых он сумел заинтересовать своими личными делами. Он повел себя с рыцарственной и типично ва-ленсианской щепетильностью, разбираясь в отношениях своей сестры с неким Джоаном де Монтпаланом. Этот джентльмен, похоже, дал девушке обещание жениться, а затем обесчестил ее и бросил. Между ним и Джоаном Марторелем завязалась длинная переписка. Монтпалан ответил, что не может понять сложные юридические термины, которые употребляет Марторель. Он обратился с просьбой уладить ссору к Генриху VI{62} и послал Марторелю вызов на дуэль через герольда графа Хантингдонского. Дуэль, однако, не состоялась, потому что Марторель так на нее и не явился.
Валенсийцы всегда имели репутацию людей страстных и задиристых, готовых ревностно защищать так называемую честь — как свою собственную, так и честь своих родственников. В этом они превосходили остальных испанцев (хотя все испанцы весьма обидчивы) настолько, что начали предлагать свои услуги вполне профессионально, и ими пользовались жители других провинций, желавшие избавиться от соперников и противников. Один мадридский дворянин как-то раз пригласил хорошо известного профессионального убийцу из Валенсии, чтобы тот расправился с его другом, с которым вельможа незадолго до этого поссорился. Заговорщики заключили соглашение, оговорили условия, и все уже было готово, когда дворянин случайно встретил в Прадо своего бывшего друга и снова с ним помирился. После этого он отправил валенсийцу послание, к которому приложил сумму, причитавшуюся тому за убийство, и попросил не выполнять задуманного и вернуться домой. Валенсиец явился к нему в ярости. «Вы оскорбили мою честь,— воскликнул он. — Я никогда не беру деньги за услуги, которых не оказал. Забирайте их обратно, я от них отказываюсь». Дворянин настаивал — все-таки валенсиец понес расходы: в подробностях разрабатывая запланированное убийство, он потратил свое время и так далее... «Этого никогда не будет,— ответил валенсиец.— Поэтому вам следует сделать выбор. Когда я беру деньги, кто-то должен быть убит — вы или ваш друг». В конце концов его удалось убедить подождать до тех пор, пока дворянин не поссорится с другом снова, «что рано или поздно обязательно должно случиться»,— как он заверил честного убийцу. (Что такое вообще честность? «Моя дочь — честная женщина»,— сказала одна испанская цыганка о своей дочери, только что посаженной в тюрьму за воровство. Говоря «честная», она имела в виду, что девушка была целомудренной.)
Такое воинственное отношение распространялось и на валенсийские обычаи ухаживания. Еще в девятнадцатом веке потенциальному жениху, желавшему объявить о своих намерениях, требовалось выстрелить из ружья в землю у самых ног возлюбленной, обычно в то время, когда она возвращалась домой с мессы. Девушка же должна была, не моргнув глазом, продолжать идти своей дорогой, скромно потупив взор. Позже, когда поклонник появлялся, чтобы навестить возлюбленную и пропеть ей серенаду, он объявлял о своем присутствии еще одной шумной демонстрацией. (Этот обычай соблюдался в Ибице вплоть до недавнего времени.) В Таррагоне в танце ухаживания поклонник стрелял в юбку своей novia[29] — этот обычай был запрещен после того, как однажды девушка получила сильный ожог. В наши дни от пристрастия валенсийцев к оглушительной стрельбе мало что осталось, если не считать их любви к пиротехническим эффектам. (Лучшие фейерверки в Испании можно увидеть именно на валенсийских фиестах.)
Какое влияние оказывает литература на молодых читателей? Этот вопрос часто задают в наше время в связи с появлением книг порнографического или даже садистского толка, и, похоже, никто не знает на него ответа. В средние века книги о подвигах рыцарей служили излюбленной мишенью моралистов, которые, очевидно, и в самом деле имели для этого основания. Были ли в те времена читатели более чувствительными, более подверженными постороннему воздействию? Нельзя отрицать, что прочитанное действительно оказывало на них влияние, и немало голов при этом сладко кружилось — не только в Испании, но и в Англии и во Франции. В Испании часто рассказывают о случае, произошедшем с рыцарем Суэро де Киньонесом, чью голову совершенно одурманили рыцарские истории. В знак любовной одержимости рыцарь поклялся носить на шее цепь до тех пор, пока не одолеет всех, кто дерзнет перейти через мост Сан-Маркос в Орбиго. Он похвалялся, что принял участие в семистах битвах и сражался с семьюдесятью восемью рыцарями.
