Ознакомительная версия.
«Счастье – это почти всегда гармония, – писал в предисловии к моей книге «Обретение гармонии» (М., «Единение», 2007) академик Российской Академии Наук, Директор Института проблем передачи информации РАН лауреат Государственной премии СССР Н. А. Кузнецов, – как и причиной большинства трагедий, является дисгармония. В искусстве народа живёт его душа. Не знать его – не понимать – обидно. Прожить жизнь вне искусства – значит самому обделить себя».
При этом интерес, любовь к искусству могут прийти к человеку в разном возрасте, по разным причинам, под воздействием разных факторов. Важно, чтобы они пришли и поселились в душе. Только тогда про душу человеческую можно сказать – она живая.
Предлагаемое читателю эссе – своего рода послесловие к уже прочитанной книге. Впервые этот приём я использовал в серии книг издательства «Печатные традиции» «Детектив плюс», – публикация каждого из предлагаемых читателю детективных и приключенческих, исторических и фантастических романов сопровождалась документами по теме и мемуарным очеркам о том, как создавался тот или иной роман.
Читательские отклики позволяют судить о правомерности такого приёма, помогающего установить контакт с читателем, объяснить ему логику автора, причины обращения к теме, историю появления замысла и рождения из реальных прототипов – героев научного, журналистского, литературного произведения.
Если читатель подготовлен к разговору об искусстве вообще, и русском искусстве в частности, ему любопытна взаимосвязь времён и событий, героев на протяжении десяти веков существования русского искусства. Если раскрывший эту книгу человек захочет заглянуть в мастерские художников, – понять закономерности и тайну искусства, если читатель готов к восприятию изобразительного искусства как части истории народа, склонен использовать памятники архитектуры, картины и гравюры как дополнительный источник для изучения истории, он дочитает мои книги до конца и будет благожелательно готов к диалогу с автором.
Помните ли вы, уважаемый мой читатель, когда впервые попали в музей? Когда впервые раскрыли альбом, посвящённый изобразительному искусству? Когда вам захотелось узнать о жизни того или иного художника? Когда у вас появились предпочтения – любимый живописец, любимая картина и т. д.?
Я всё это помню. Уже более семидесяти лет любовь к изобразительному искусству – в разных формах и видах, жанрах и проявлениях, живёт в моём сердце.
Интерес к живописи может быть обусловлен генетической предрасположенностью. Внимание к тому или иному жанру, направлению, школе в искусстве порой диктуется рекомендациями родных, школьных учителей или вузовских преподавателей, старших товарищей и даже вкусами любимой девушки.
Мне посчастливилось родиться в семье, в которой интерес к искусству существовал всегда. Мне везло на наставников и друзей. Мне везло на неожиданные встречи и неожиданные открытия. Таким образом, вокруг меня всегда была благоприятная для занятий историей искусства и собственно, живописью окружающая среда. Но круг интересов, предпочтений, увлечений, формирование своего стиля и манеры, шла ли речь об искусствоведческих статьях, о лекциях по истории итальянского Возрождения, которые я читал в рамках университетского спецкурса, о сценариях телевизионных передач, посвящённых изобразительному искусству, или телефильмах, очерках о современных художниках или исторических романах, происходили без воздействия со стороны. Это и хорошо, и плохо, как я сейчас понимаю. Плохо потому, что совет профессора, мастера, старшего товарища сокращает, порой, дорогу к истине, дорогу к Храму. А хорошо потому, что под воздействием другого человека, сколь бы авторитетен он ни был, ты можешь выбрать дорогу не к своему храму.
Начну с семьи. В моей семье не было профессиональных художников. Но были философы, филологи, актёры, хорошо знавшие историю театра, священнослужители, – и как тогда говорили, «любители искусства», прежде всего – иконописи Обонежья.
Бабушка – А. М. Патрикеева, ещё в гимназии увлеклась рисованием. Училась она в женской гимназии г. Петрозаводска, но ранее в этом старинном здании на Соборной площади была мужская гимназия, и в ней учился русский живописец Поленов. Связь событий ни к чему не обязывающая, но приятная.
Дед Ф. Г. Миронов дружил с писателями и художниками. По семейному преданию, – в основном это бабушкины рассказы. Деда я застал, но о том, как проводили время представители «привилегированных классов» до «исторического материализма» внуку-пионеру он опасался, видимо, рассказывать. В доме деда бывали собиратели живописи, знатоки искусства, гостили писатели, художники, звучала музыка.
В конце первой мировой войны, после ранения дед в Полтаве командовал юнкерским училищем. Старшие офицеры и представители творческой интеллигенции часто собирались, говорили о литературе и искусстве, и как вспоминала бабушка, «два Галактионовича (дед и Короленко) дивно пели старинные романсы».
Надо сказать, что если бы я писал послесловие к своей книге о музыке, корреспондирующихся между собой фактов биографии набралось бы поболее, но биографию не перепишешь.
Интересно, однако ж, вспомнить, что «дивно пел» и дружил с художниками и брат бабушки Сергей Патрикеев, один из ведущих питерских актёров 20–30 гг.
В конце 30-х гг., по навету, театр, в котором служил С. М. Патрикеев (по точному замечанию журналистки Н. Ларцевой, автора книги о судьбе этого театра), «арестовали» и почти все актёры, в том числе её отец и мой двоюродный дед, были репрессированы.
Со склонностью к музицированию бороться репрессивными методами было, однако ж, бессмысленно. Мама – Александра Фёдоровна – была даже вынуждена профессионально заниматься музыкой, – чтобы поступить в вуз, нужно было пройти в 30-е гг. XX в. «горнило» трудового коллектива. Лучше – на заводе или фабрике (как это сделал отец, проработавший после окончания реального училища пару лет на заводе), но сошло и так, как сложилось в маминой биографии. Пару лет, после окончания школы, (отец был старше мамы, и своё реальное училище закончил ещё до пролетарской революции, мамина школа пришлась на 20-е – начало 30-х гг.) она «лабала» с джаз-бандой петрозаводских «лабухов» перед сеансами в кинотеатре «Колизей». Кстати, здание его было построено по проекту нашего родственника архитектора Лядинского, – вот и наметилась причудливо-параболическая генетическая связь моей судьбы с историей изобразительного искусства.
Мама и папа познакомились на концерте в Педагогическом институте им. Герцена в Ленинграде в середине 30-х годов. Он играл концерт Листа для скрипки, она аккомпанировала ему на фортепьяно, и потом уже во времена моего детства (40-е гг. XX в.), они нередко музицировали: в семье долго сохранялись и фортепьяно, и скрипка. Но это потом. А в 30-е годы они ходили на концерты, бегали по ленинградским музеям, стремительно впитывая в себя культуру этого удивительного города. А в конце 50-х – начале 60-х гг., когда моя сестра Маргарита Вичурина училась в медицинском институте, мы с ней повторили маршруты своих родителей – театры, концертные залы, музеи Ленинграда.
Надо сказать, что к посещению ленинградских музеев я был готов – знал многих художников, нередко – страницы их биографий, понимал сюжеты картин на библейские темы и т. д. Но это потом – Ленинград, Санкт-Петербург стал городом – наставником для всей нашей семьи, городом, где закладывались и формировались наши вкусы и пристрастия в понимании искусства. Именно там лучше всего начинать постижение азов западноевропейского классического искусства.
«Северная столица» – дивное место для изучения истории архитектуры. Прежде всего того архитектурного стиля, который сформировался под влиянием вкусов Петра I, имевшего склонность к «северному протестантскому классицизму», который покорил его в Западной Европе, прежде всего в Голландии.
Интерес к русскому шатровому зодчеству, уникальному стилю северного православного края зародился после знакомства с удивительным по красоте городком Архангельской области – Каргополем, где наша семья оказалась в эвакуации. Полагаю, именно тогда я впервые ощутил удивительное духовное воздействие православной иконы и мира храма.
Каргополь первой половины 40-х гг. XX в. – это было и первое детское восприятие чудных народных промыслов северного края, – резной и расписной мебели, прялок, деревянной расписной посуды и т. д. Редко когда еда подавалась в посуде без затей, – искусная резьба украшала и бочонки с квашеной капустой, и плошки, в которых подавалась утренняя каша, а медные самовары были покрыты причудливой гравировкой. Были самовары тульские и местные каргопольские, – но все с «медалями»…
Уже в послевоенные годы – любимый летний отдых – с бабушкой и сестрой (иногда и с мамой, но в детстве у меня было впечатление, что родители учились и работали всё время, без отпусков) – в карельской деревне. Карельская деревня мало чем отличалась от русской из архангельского края. Увы, не было у меня, как у большинства сверстников, интереса «к машинам и механизмам». Зато была непонятная многим (в том числе, первое время и мне самому) тяга к иконам, иконостасам в храмах; иконам, рубленным деревенским плотником и расписанным местным изографом по классическим канонам, но наивно и простодушно, так называемым «рублёвкам», – не потому, что писались учениками великого Андрея Рублёва, а потому, что были топором рублены в незапамятные времена деревенскими мастерами. Были в деревенских и городских домах (во всяком случае, в малых городах Северного края) и расписная мебель, и расписные наличники, – один краше другого: по улочке от дома до храма пойдёшь, десятки раз остановишься, – у каждого домика свой «наличник», своя неповторимая внешность. Кстати, и хлебали на обед ушицу (зимой, да не в путину, так из «сущика», – сухой рыбы) резными и расписными деревянными ложками, они сохранились в доме и в последующие годы (последнюю, сломанную, такую ложку выбросили (увы) уже в 70-е гг. XX в.).
Ознакомительная версия.
