В непосредственной связи с принципом неограниченности частной собственности находится второе важнейшее начало буржуазного гражданского права – принцип свободы договоров.
Свобода договоров, с точки зрения сущности буржуазного законодательства, есть свобода распоряжения частной собственностью, ничем не ограниченная циркуляция имущества в сфере товарного обращения. Но, с другой стороны, для того, чтобы договор хотя бы в какой-то степени обеспечивал устойчивость возникших товарно-денежных отношений, он должен быть обязательным для его контрагентов. Поэтому, например, ст. 1134 французского гражданского кодекса устанавливает, что «соглашения, законным образом заключенные, имеют силу закона в отношении тех, которые в них вступили». В какой, однако, мере заключение договора является в условиях капитализма действительно свободным, об этом с достаточной полнотой можно судить по договорам о продаже рабочей силы, которые вынуждены заключать рабочие, чтобы не умереть с голоду. В период империализма, когда на капиталистическом рынке появляются монополистические объединения, принцип свободы договоров подвергается дальнейшим изменениям, превращаясь фактически в одностороннюю свободу, предоставленную в распоряжение лишь крупным монополиям. Условия договора в большинстве случаев перестают быть предметом соглашения сторон. Они заранее фиксируются монопольным контрагентом на формуляре, который вынуждена подписать другая сторона. Это так называемые продиктованные договоры (dictirter Verträge) или договоры присоединения (contrats d’adhésion). Кроме того, нередко, особенно в военных условиях, применяется понуждение одной из сторон к заключению Договоров (Kontrahierungszwang).
Буржуазное законодательство провозглашает равенство всех перед законом. Но это – принцип формального равенства, ибо не может быть действительного равенства между рабочим и капиталистом, если их отношения определяются экономическим законом прибавочной стоимости, если процесс обнищания одного из них составляет необходимое условие обеспечения максимальной прибыли для другого. Отмеченные экономические и классовые факторы настолько сильны и значимы, что они зачастую сказываются даже на начале формального равенства, сплошь и рядом нарушаемого в самом буржуазном законе. Так, во французском гражданском кодексе вплоть до 1868 года существовала норма, устанавливавшая что в спорах с рабочими о заработной плате заявлению нанимателя придается сила бесспорного доказательства. Судебная практика Англии в делах о производственном травматизме исходит обычно из неответственности работодателя, поскольку, поступив на работу, рабочий якобы тем самым изъявил согласие нести любой риск, с ней связанный. К числу юридических норм, прямо попирающих буржуазный принцип формального равенства, должны быть отнесены нормы, устанавливающие дискриминационный режим для негров в США и в некоторых других капиталистических странах, а также закрепляющие неравенство женщины по сравнению с мужчиной, вплоть до признания за мужем, как это делает закон штата Алабама (США), права на применение телесного наказания к «провинившейся» жене.
В общей системе буржуазного права принято различать публичное и частное право. К последнему, т. е. к частному праву, относится гражданское, а в тех странах, в которых оно существует, также торговое право. Деление буржуазного права на публичное и частное – не теоретическая выдумка, а реальный факт объективной действительности. Однако многочисленные попытки буржуазных юристов выявить причины этого деления оказываются тщетными.
Одни из них опираются на формулу римского юриста Ульпиана, которая гласит: Publicum jus est quod ad statum rei romanae spectat, privatum quod ad singulorum utilitatem pertinet (публичное право охраняет интересы римского государства в целом, а частное – интересы отдельных лиц). Соответственно этому утверждается, что целью публичного права является общество как целое, а целью частного права – отдельный человек (целевая теория Савиньи[37]) или что публичное право направлено на охрану общественных, а частное право – на охрану индивидуальных интересов (теория интереса Иеринга[38]). Глубокая ошибочность и явная антинаучность этих концепций очевидна. Разделенное на враждебные классы, капиталистическое общество не может обладать ни общими целями, ни общими интересами, с которыми буржуазные юристы пытаются связать публичное право. С другой стороны, и частное право выражает интересы не вообще отдельных лиц, а господствующего класса, ничем не отличаясь в этом смысле от публичного права.
Ряд буржуазных юристов оперирует другой формулой, также заимствованной из римских источников: Publicum jus pactis privatorum mutari non potest (нормы публичного права не могут быть изменены частными соглашениями). Соответственно этому утверждается, что частными являются такие права, которые устанавливаются по воле отдельного лица и защищаются лишь по его требованию (теория метода регулирования и способа защиты[39]), или что публичное правонарушение ущемляет волю государства, а частное – волю отдельного лица (волевая теория[40]). Основной порок концепций такого рода состоит в том, что они вовсе не касаются причин деления буржуазного права на публичное и частное, а ограничиваются лишь характеристикой таких внешних признаков частного права, как метод регулирования, способ защиты и т. д.
Проблема публичного и частного права оказалась настолько запутанной в буржуазной юриспруденции, что там все чаще начинают раздаваться голоса тех, кто вообще отчаялся в возможности ее разрешения[41], или тех, кто наподобие Дюги[42] утверждают, будто в современных условиях (т. е. в условиях империализма) исчезает былое различие между публичным и частным правом. В действительности, однако, это различие, хотя и в новых формах, обусловленных монополистической стадией развития капитализма, так же сохраняется, как в период империализма в измененном виде сохраняют свое действие экономические законы, свойственные капиталистическому обществу. Его не могут поэтому не учитывать и современные буржуазные юристы, хотя в обосновании различия между публичным и частным правом они фактически не продвинулись ни на шаг по сравнению со своими предшественниками. Своеобразие новейшей буржуазной литературы в данной области состоит лишь в том, что она старается не прибегать к теории интереса, довольствуясь главным образом теорией метода регулирования.
Так, в книге, изданной в 1960 году, западногерманский юрист Белау специфику частного права усматривает во взаимной неподчиняемости его субъектов[43]. Нередко же в установлении границы между публичным и частным правом современная буржуазная цивилистика обходится даже без указаний на особенности метода регулирования, сводя всю проблему к субъектному составу соответствующих отношений. «Публичное право, – пишет Вуарен, – регулирует отношения индивидов с государством… Частное право определяет отношения индивидов между собой»[44]. Очевидно, однако, что подобные концепции слишком далеки от существа дела, чтобы они могли иметь сколько-нибудь серьезное познавательное значение.
Подлинная причина деления буржуазного права на публичное и частное заключается в существующих при капитализме и обусловленных частнокапиталистической собственностью противоречиях между индивидом и коллективом, которые проявляются в отношениях с представителями не только угнетенного, но и господствующего класса. Наличие таких противоречий можно было бы проиллюстрировать самым элементарным примером. Так, монополистическая верхушка империалистических государств всеми силами стремится развязать новую мировую войну. Но в то же время тот или иной отдельный капиталист противился бы, например, проведению военных приготовлений на принадлежащей ему земле, так как это причинило бы определенный ущерб его имущественным интересам. Аналогичное противоречивое положение создается и во многих других случаях. Поручая буржуазному государству охрану частной собственности и эксплуатации в целом, капиталисты вместе с тем не доверяют тому же государству, когда дело касается собственного «кошелька» каждого из них в отдельности. Это и имел в виду Маркс, когда говорил, что в условиях капитализма «человек не только в мыслях, в сознании, но и в действительности, в жизни, ведет двойную жизнь, небесную и земную, жизнь в политической общности, в которой он признает себя общественным существом, жизнь в гражданском обществе, в котором он действует как частное лицо…»[45]
