Обвиняемые виновными себя не признали, и суд приступил к допросу свидетелей.
По настоящему делу было допрошено 44 человека свидетелей, причем большинство из них подтвердили по существу свои показания, данные на предварительном следствии, дополнив их детальными, но важными для дела фактическими данными, важными потому, что они способствуют более яркому освещению как темной картины происшествия, послужившего основанием настоящего процесса, так и отношений лиц, участвовавших в процессе, между собою и к покойному В. К. Занфтлебену.
Помощник присяжного поверенного Курилов просит присяжных заседателей обратить внимание на то, что к 11 июня, т. е. ко дню смерти покойного, большинству векселей ее наступил еще срок.
Подсудимый генерал Гартунг заявил, что Ольга Петровна вынула принадлежавшие ей векселя на 81 тысячу рублей из того же стола, где хранились и другие документы.
Подсудимая О. П. Занфтлебен говорит, что векселя эти она вынула из своего комода.
Прис. пов. Щелкан просит заметить, что в описи под № 48 внесена расписка генерала Гартунга, выданная им покойному на взятие для хранения векселей Дмитриева.
Далее прочитано духовное завещание В. К. Занфтлебена и счет Алферова, представленный Гартунгу, относительно издержек по утверждению духовного завещания, в котором, между прочим, выведен расход на лист гербовой бумаги, 330 рублей, а в определении Окружного суда значится, что за гербовую бумагу платить ничего не следует.
Далее были прочитаны письма графа Ланского к Гартунгу, в которых граф Ланской, между прочим, пишет: в первом письме: «Как только будешь иметь в руках векселя Занфтлебена, немедленно представить кормовые деньги на Николая Занфтлебена, чтобы заткнуть им глотку...» «а ты, мой друг, об этом несчастном долге никому ничего не говори. Деньги нужны, хоть в петлю лезь». Во втором письме: «Не будь старой бабой, ты любишь сплетни, шпионов и вообще разную сволочь...» «Ты сам этому причиной, в клубе всем разболтал, что ты жертва вечерняя, я это наверно знаю, никакой мировой сделки быть не может...» «Может ли быть, что Егорка к кому-либо привязан, как скоро он воспитан Занфтлебеном в темных делах; натурально, он его обкрадывал и потому он такой же плут и сплетник, как все твои сыщики, он знает, что от тебя деньги получает, а другого чувства у него быть не может. 7 октября 1876 года». В третьем: «...Если ты желаешь меня устранить из этого поганого омута, чтобы остаться властелином и в мутной воде рыбу ловить, то сделай одолжение, выскажись откровенно. 18 октября 1876 года». В четвертом: «Подсылают ко мне разных личностей по делу Занфтлебена; я не велел их принимать. 25 октября 1876 г.». В пятом: «Ты напрасно подсылаешь разных людей к Ольге Петровне покупать твои векселя — какого-то молодого человека, назвавшегося твоим письмоводителем, который говорил, что ты и обещал ему место, если успеет, а потом какой-то Алексей, предлагавший по 25 коп. за рубль. Вот до чего твой кредит упал; все оттого, что окружил себя Гришками Отрепьевыми. Окружил себя всевозможными мерзавцами, находящимися в Москве, которые тебя опутают... 6 ноября 1876 года».
После этого начались прения сторон.
Обвинительная речь прокурора Н. В. МуравьеваГоспода присяжные заседатели! Бывают уголовные дела, к их числу принадлежит и настоящее дело, которые с общественной точки зрения следует признать в одно и то же время печальными и утешительными. Такое двойственное, но во всяком случае не равнодушное к ним отношение неизбежно для всякого, кому дороги общественные интересы, кто в действиях правосудия привык искать охрану закона и справедливости. Совместное появление на скамье подсудимых заведующего третьим округом государственного коннозаводства генерал-майора Гартунга, полковника графа Ланского, бывшего секретаря старого сената присяжного стряпчего коллежского советника Алферова, вдовы первой гильдии купца Ольги Занфтлебен и крестьянина Мышакова перед судом общественной совести по обвинению в краже, хотя бы и многотысячной, нельзя не считать фактом столько же глубоко прискорбным, сколько и поразительным. Стоять так высоко и пасть так низко! Вот первое невольное, тягостное ощущение, которое неминуемо возбуждается даже при самом поверхностном взгляде на обстановку выслушанного вами процесса. Безотчетное недоверие, невольное сомнение в уместности этой обстановки и в основательности ее являются необходимыми спутниками этой первой еще неясной, но уже горькой мысли. Верить справедливости обвинения так странно, так тяжко и совестно! Как-то не хочется верить, как-то сам собою открывается легкий доступ смутному предположению о том, не одна ли натяжка все это обвинение, не создание ли оно личной вражды между потерпевшими и подсудимыми, не результат ли их разгоревшихся страстей. Людей, которые совмещают во внешнем своем положении все для того, чтобы служить для других примером, которые еще вчера считали за собою неотъемлемые права на приязнь равных и уважение низших, сегодня называют переступившими уголовную границу между своим и чужим. Это очень, очень печально и, пожалуй, отчасти сомнительно.
Такова сразу бросающаяся в глаза печальная сторона общественного значения настоящего дела и вытекающее из нее возможное предубеждение. Но мысль разумного, честного гражданина не может, не вправе остановиться на нем. Разве только от того, кто умышленно не хочет видеть и слышать, ускользнет другая, не менее резкая и очевидная, но более светлая сторона этого дела в его общественном смысле.
В самом факте, в самой возможности появления генерала Гартунга, графа Ланского и их спутников на скамье подсудимых, перед вашим судом, быть может, нельзя не видеть некоторой, так сказать, предварительной победы правосудия. Ни знатность происхождения, ни высокое общественное и служебное положение, ни соединенные с тем и другим друзья и связи, ничто не помешало действиям безличного, бесстрастного закона. Равный для всех, допускающий могущество и торжество одной только справедливости, обязанный стоять на стороне обиженных и пострадавших, он призвал подсудимых к ответу.
Тот, кто мало знаком с духом и свойствами судебного производства, мог бы, пожалуй, вынести отсюда такое слишком поспешное впечатление: если дело о настоящих подсудимых при всех исключительных и благоприятных для них условиях могло пройти беспрепятственно через всю предварительную процедуру, если в конце ее состоялось предание обвиняемых суду, т. е. падающее на них обвинение было призвано вероятным, если, по ходячему житейскому выражению, «дыму без огня не бывает»,— значит, многое и тяжкое говорит против подсудимых. А чем выше стоят они, тем больше сочувствия в общественном смысле должно возбуждать основательное привлечение их к ответственности. Так, думается мне, могут рассуждать по поводу настоящего дела частные члены общества, и возможные увлечения такого не вполне спокойного к нему отношения будут простительны и понятны. Но не так рассуждать и не так относиться к этому делу должны будете вы, милостивые государи, приступая к исполнению вашей великой обязанности — к решению вопроса о справедливости обвинения, а следовательно, и об участи подсудимых. Входя в эту залу простыми представителями общества, вы на ваших скамьях принимаете на себя другое, более высокое, более ответственное и более трудное звание.
В эту минуту вы прежде всего и больше всего судьи, т. е. безличные, бесстрастные, спокойные, равные для всех решители виновности. А для судей, пока они еще в этой виновности не удостоверились, пока убеждение их еще не сложилось, пока они производят трудную умственную работу соображения и проверку представленных им доказательств, все подсудимые, кто бы они ни были, как бы высоко они не стояли, между собою равны; все имеют одинаковое право требовать внимательного и беспристрастного обсуждения приписанной им вины.
Перед судом нет ни богатых, ни бедных, ни сильных, ни слабых людей. Суд видит перед собою только людей, обвиняемых в преступлении, ожидающих от него справедливого приговора,— и в этом величайший залог правосудия. Поэтому я считаю своей обязанностью теперь пригласить вас вместе со мною при рассмотрении данных судебного следствия отрешиться от всяких мыслей о тех особенных, исключительных, из ряда вон выходящих условиях, которыми обставлены личности подсудимых вообще и генерала Гартунга в особенности. Судите его так же, как вы стали бы судить всякого другого, самого последнего, самого слабого, скромного человека, обвиняемого в преступлении. Забудьте о его генеральских погонах и знаках отличия, о его общественном положении, предыдущей жизни и свойствах его среды, как и всякого другого подсудимого, представшего перед вашим судом; считайте генерала Гартунга и его сотоварищей невиновными до тех пор, пока виновность их не будет для вас ясно доказана, но вместе с тем, ничем не стесняясь и не смущаясь, примените к ним и к их оправданиям ту же мерку и те же приемы, посредством которых судья удостоверяется во всяком предполагаемом посягательстве на чужую собственность. Только при таком отношении к настоящему делу возможно правильное его разрешение. Судите по совести внутреннего убеждения и простого практического здравого смысла, беспристрастно оцените доводы, которые побудили обвинительную власть поставить перед вами генерала Гартунга и его спутников под тяжким обвинением и которые в настоящую минуту побуждают ее поддерживать обвинение во всей его неотразимой силе. Только тогда, когда убеждение ваше склонится на сторону обвинения, когда вы, убежденные фактами и очевидностью, признаете в своем сознании, что виновность генерала Гартунга и других подсудимых доказана,— только тогда, когда придется обратиться к обстоятельствам, усиливающим эту виновность, и обратитесь к общественному положению, образованию, развитию, степени обеспеченности и другим личным свойствам подсудимых. Тогда вы дадите всем этим обстоятельствам место в своем суждении и будете не только вправе, но и обязаны помнить то великое, вечное слово, что «кому много дано, с того много и взыщется!».
