Поскольку санкция должна жестко коррелировать с характером и степенью общественной опасности запрещаемого деяния, то правилом должно стать соответствующее уменьшение минимальных и максимальных пределов наказаний по мере снижения тяжести преступления. Но едва ли этот процесс должен простираться столь далеко, чтобы завершиться «открытием» нижней границы наказания. Даже в преступлениях невысокой степени общественной опасности следует сохранить определенный порог наказания, с тем чтобы ввести правоприменительную практику в известные рамки. Не всегда обоснованным представляется довольно часто используемый законодателем прием, с помощью которого конструируются санкции, содержащие в качестве нижнего предела наказание, минимальное для данного вида (например, в санкции ч. 2 ст. 213 УК говорится о лишении свободы на срок до пяти лет).
Приемы построения санкций во многом зависят от конструктивных особенностей диспозиций уголовно-правовых норм. Пределы санкции должны быть прямо пропорциональны конкретности и точности признаков состава, описанных в диспозиции. Чем определеннее и конкретнее описана объективная сторона преступления, тем уже могут быть минимальные и максимальные пределы санкции. Действительно, коль скоро в санкции должна адекватно отразиться общественная опасность запрещаемого деяния, то детальная регламентация в законе особенностей этого деяния предполагает и столь же четко ограниченные пределы его наказуемости. Если же уголовно-правовая норма сформулирована так, что имеет разные градации степени общественной опасности в силу ли употребления оценочных понятий, или большого разнообразия могущих наступить последствий, то и пределы санкции должны быть более широкими. В данном случае только сравнительно гибкая санкция, т. е. санкция с достаточно широким интервалом между верхними и нижними границами наказания, позволит отразить общественную опасность всего многообразия различных вариантов антиобщественного поведения.
Особого рассмотрения заслуживает проблема конструирования альтернативных санкций. В юридической литературе наметились два взаимоисключающих подхода к решению указанной проблемы. Одна группа авторов (М. И. Ковалев, Ю. А. Костанов) считает необходимым расширение числа альтернатив санкций, обосновывает целесообразность в каждой санкции предусматривать наказание различных видов, что обеспечит реализацию принципов неотвратимости и индивидуализации наказания. Представители другой группы (в частности, С. И. Дементьев) опасаются, как бы такой подход не привел к еще большему судейскому усмотрению, что не будет способствовать укреплению законности, авторитету правосудия и уголовного закона. Думается, что опасения эти лишены достаточных оснований, так как при правильном построении альтернативные санкции должны содержать эквивалентные виды и размеры наказаний и, следовательно, призваны не способствовать расширению судейского усмотрения, а создавать суду более широкие возможности для индивидуализации наказания.
Создание прочных правовых основ процесса назначения наказания немыслимо без серьезных исследований зависимости типа санкции от того или иного вида преступления (небольшой, средней тяжести, тяжкого и особо тяжкого), от особенностей характера посягательства, вида диспозиции, иных факторов, обусловливающих выбор определенного типа санкции. Более углубленное представление о санкциях можно, в частности, получить, установив, к какому подтипу они относятся.
В решении проблемы построения санкций наибольшую сложность представляет согласование между собой санкций статей, предусматривающих ответственность за различные виды преступлений. Анализ действующего уголовного законодательства показывает, что санкции многих уголовно-правовых норм не «стыкуются» друг с другом. Так происходит потому, что в процессе конструирования санкций законодатель использует отнюдь не универсальный механизм их образования, оперируя далеко не всегда сравнимыми показателями и одномасштабными единицами. Это, в свою очередь, объясняется тем, что не созданы пока еще «стоимостные» показатели общественной опасности самих преступлений. Круг, таким образом, замыкается. В результате заключенные в запрещаемом деянии количество и качество общественной опасности, не установленные достоверными способами, определяются в санкции произвольно. Отсюда и бросающаяся в глаза несогласованность санкций некоторых статей действующего уголовного законодательства, и неоправданные различия в законодательной регламентации объема уголовной ответственности за те или иные преступления. Так, максимальное наказание за неосторожное причинение смерти двум или более лицам бытовым способом по ч. 2 ст. 109 УК составляет пять лет лишения свободы. Причинение тех же самых последствий по неосторожности в процессе управления транспортным средством может влечь наказание по ч. 3 ст. 264 УК в виде десяти лет лишения свободы. Сравнительный анализ упомянутых санкций может привести либо к курьезному выводу, что жизнь потерпевших, которым смерть причинена на бытовой почве, «стоит» на пять лет «дешевле», чем жизнь тех несчастных граждан, которым суждено было погибнуть в автомобильной катастрофе (чего, конечно, быть не может), либо к констатации того бесспорного факта, что наказание за данные деяния в УК РФ установлено произвольно.
Решение проблемы адекватного отражения санкцией уголовно-правовой нормы количества и качества общественной опасности запрещаемого деяния следует, на наш взгляд, связывать с поисками объективных критериев вредоносности такого деяния, ее шкалированием, использованием в этих целях математических методов исследования, достижений правовой кибернетики, с одновременным совершенствованием на законодательном уровне классификации преступлений и системы уголовных наказаний, о чем подробнее речь пойдет в следующих разделах курса.
§ 6. Этнокультурные аспекты уголовно-правовой политики
В одном из предшествующих параграфов данной главы был обозначен тезис о роли правосознания в решении задач уголовной политики. Этот тезис, безусловно верный, нуждается, однако, в определенном уточнении и корректировке его содержания. Известно, что категория правосознания, будучи метаюридической по своей природе, представляет наглядный пример явления, попадающего в сферу междисциплинарных исследований, в том числе в области этнопсихологии и юридической антропологии. И если до недавнего времени в «классическом» понимании правосознание рассматривалось в качестве составной части права или производного от него неинституционального феномена, то в последнее время наблюдается стремление придать правосознанию статус первичного правообразующего фактора.
Так, в концепции Р. С. Байниязова правосознание в целом определяет право, а право во всех своих проявлениях является таковым благодаря правосознанию[110]. По мнению же болгарского ученого Н. Неновски, право представляет собой всего лишь элемент структуры правосознания. «Последнее охватывает еще различные взгляды, идеи, представления, оценки, не развившиеся в нормы»[111]. Думается, что такой подход вполне соответствует современным научным представлениям, определяющим традицию как своего рода центральную зону культуры. При этом «традиция каждой культуры имеет целостный характер и представляет собой сложную систему взаимосвязанных между собой элементов – обычаев, ценностей, норм, идеалов, убеждений, являющихся регуляторами поведения человека»[112].
Традиция, таким образом, образует совокупность типичных моделей поведения – обычаев, которые по своей сути и являются первонормами архаичного права. Любая же норма, для того чтобы стать общеобязательным правилом поведения, должна изначально занять свое место в этнической картине мира в качестве божественной заповеди, освященного веками завета предков или какого-либо события, нашедшего отражение в коллективной памяти народа как правильного, всеми признаваемого действия или, напротив, запрета. Поэтому тезис о том, что правосознание предшествует праву, является вполне обоснованным и исторически верным. Однако следует иметь в виду, что по мере развития права, его усложнения до уровня нормативной системы и особенно с появлением законодательства, разделенного на отрасли, правосознание как более древняя психическая структура, сохраняя определенную автономность, само становится частью права в широком смысле[113].
Правосознание, являясь субъективным и, как было сказано выше, неинституциональным явлением, оказывает, тем не менее, решающее влияние на функционирование всего механизма правовой системы. На пример, можно заранее со всей очевидностью предположить, чем закончится эксперимент по введению в действие на всей территории Российской Федерации передовых с точки зрения западноевропейской законодательной техники УК Франции 1992 г. или УК Испании 1995 г. Одной из главных причин неизбежного и, по счастью, гипотетического кризиса отечественной уголовной юстиции будут выступать неустранимые противоречия между возникшими по росчерку пера законодателя уголовно-правовыми запретами и теми элементами, «которые не могут быть произвольно измененными, поскольку они теснейшим образом связаны с нашей цивилизацией и нашим образом мыслей. Законодатель не может воздействовать на эти элементы точно так же, как на наш язык или нашу манеру размышлять… на них основано представление об историческом постоянстве национального права»[114]. В конечном счете, думается, правосознание равным образом можно считать психологической составляющей права и базовым явлением духовной правовой культуры, в зависимости от того, какой именно пласт правовой материи становится объектом исследования.
