осуществление действий и принятие решений, унижающих честь участника уголовного судопроизводства, а также обращение, унижающее его человеческое достоинство либо создающее опасность для его жизни и здоровья. Никто из участников уголовного судопроизводства не может подвергаться насилию, пыткам, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению.
Принятие обозначенной общей нормы позволило целенаправленно ориентировать следователя, дознавателя, прокурора и судью на определенное поведение, а законодателя – на необходимость установления конкретных специальных гарантий соблюдения этой нормы при производстве отдельных следственных действий. Это придало бы более отчетливый нравственный оттенок нормам уголовно-процессуального закона.
В обоснование принятия и закрепления в статьях Уголовно-процессуального кодекса данной нормы можно привести уроки нашей истории. Характеризуя порядок и образ действий полиции по производству дознания, И. Я. Фойницкий писал, что закон избегает регламентировать его с точностью «для того именно, чтобы не стеснить полицию в этой деятельности, по существу своему требующей быстроты и целесообразности соответственно с видоизменяющимися обстоятельствами» [281]. Полиция широко пользовалась отсутствием правил, стесняющих ее деятельность при производстве дознания, и нередко злоупотребляла предоставленной ей свободой. Так, товарищ прокурора Казанского окружного суда С. А. Гисси свидетельствовал: «Из дел, проходивших через наши руки, а главным образом из частных сведений, нам хорошо известно, к каким хитростям и уловкам прибегают разные полицейские власти, желая добиться во что бы то ни стало сознание обвиняемого: уговоры, угрозы, обещания прощения, подслушивание разговоров подозреваемого с подосланными к нему людьми, а иногда и более неблаговидные меры пускают в ход, чтобы добиться этой цели…» [282]. Современное предварительное расследование еще не полностью избавилось от названных и иных пороков. Об этом ярко свидетельствуют публикации, например, такого рода: «Игорь К., придя домой, обнаружил труп своего брата, о чем сразу сообщил в 137-е отделение милиции. Сотрудники милиции задержали Игоря К., его друзей и мать, доставив последнюю в ночной сорочке в отделение. Целые сутки дознаватели и следователи тщательно раскрывали преступление. Задержанным не давали ни пить, ни есть, ни спать и постоянно били. Одному “свидетелю” повредили барабанную перепонку, другому разбили голову, третьему отбили почки и т. д.» [283]. В связи с этим необходима детальная регламентация нравственных основ производства отдельных следственных действий.
Весьма положительным моментом УПК Российской Федерации является выделение отдельной статьи (164) – «Общие правила производства следственных действий». В содержание данной статьи входят нормы, не допускающие производство следственного действия в ночное время (ч. 3 ст. 164), запрещающие при производстве следственных действий применение насилия, угроз и иных незаконных мер, а равно создание опасности для жизни и здоровья участвующих в них лиц (ч. 4 ст. 164) и др.
Итак, рассмотрев основные процессуальные вопросы, связанные с производством отдельных следственных действий, надлежит перейти к тактическим (тактико-криминалистическим) аспектам данной проблемы.
Следственная тактика носит творческий характер, как справедливо заметил А. Ф. Кони, каким бы полным ни был Уголовно-процессуальный кодекс, регулирующий порядок производства следственных действий, он «не может заключать в себе наставлений о житейских приемах этих действий» [284]. Поэтому следственная этика призвана дать практическим работникам научно обоснованные предложения, рекомендации, представляющие собой систему, построенную на базе основных принципов с учетом их тесной взаимосвязи. Правильному применению этих рекомендаций будет способствовать знание нравственно-правовых критериев уголовно-процессуальной деятельности.
Относительно тактических приемов заслуживает внимания точка зрения И. Е. Быховского, который, определяя их допустимость и правомерность, перечисляет правовые и нравственные запреты, исключающие возможность использования тактических приемов. По его мнению, тактический прием не должен:
– унижать честь и достоинство участников процесса;
– влиять на позицию невиновного, способствуя признанию им несуществующей вины;
– оправдывать само содержание преступления или преуменьшать его общественную опасность;
– способствовать оговору невиновных или обвинению виновных в большем объеме, чем это отвечает их действительной вине;
– основываться на неосведомленности обвиняемого или иных лиц в вопросах уголовного права и процесса;
– способствовать развитию у обвиняемого или иных лиц низменных побуждений и чувств, даче ими ложных показаний, совершению иных аморальных поступков;
– основываться на сообщении следователем заведомо ложных сведений;
– подрывать авторитет органов прокуратуры, МВД, суда [285].
Нравственные критерии допустимости тактических приемов доказывания неоднократно подвергались глубоким и всесторонним исследованиям [286]. Остро дискуссионным остается вопрос о допустимости так называемых «следственных хитростей», «психологических ловушек». Так, например, М. С. Строгович считает, что концепция «следственных хитростей» и «психологических ловушек» противоречит принципам и задачам уголовного судопроизводства [287]. По мнению И. Ф. Пантелеева, эти приемы противоречат общим психологическим закономерностям, не согласуются с требованием уголовно-процессуального закона и нормами нравственности [288].
Преобладающее в настоящее время мнение о допустимости и правомерности названных приемов при расследовании преступлений диктуется практикой борьбы с преступностью и ее потребностями [289]. Вместе с тем для процессуальной науки неприемлемо допущение в следственную и судебную практику любых тактических средств, применение которых дает положительный (в тактическом плане) результат, несмотря на то, что при этом существенно нарушаются уголовно-процессуальный закон, законные права и интересы участников того или иного процессуального действия. Необходима разработка таких рекомендаций, которые будучи научно обоснованными, полезными и приемлемыми с точки зрения потребностей практики, отвечали бы требованиям законности, уровню культуры и правосознания граждан [290].
При объяснении полярности взглядов по поводу допустимости использования указанных приемов следует прежде всего отметить, что термины «следственные хитрости», «психологические ловушки» представляются не вполне удачными, хотя они часто употребляются в литературе и имеют свои определения. Так, О. Я. Баев под «следственными хитростями» понимает приемы, с помощью которых «предпринимаются попытки выяснить действительное информационное состояние контрагента, и в случае установления нахождения его в состоянии желания скрыть или исказить информацию перевести лицо в состояние выдачи искомой объективной информации или готовности к этому» [291]. «Сущность исследуемых приемов, – пишет О. Я. Баев, – сводится к воздействию на допрашиваемого путем маневрирования следователем имеющейся в его распоряжении информацией с целью свободного и осознанного изменения допрашиваемым своего отношения к предмету следственной ситуации и самого поведения в ней» [292]. Под «следственной хитростью» понимается совокупность приемов, «рассчитанных на то, что лица, желающие противодействовать расследованию, могут вопреки своим намерениям выдать существенную для дела информацию» [293]. Существо «следственной хитрости» состоит в «умелом маневрировании информацией, и следователю не может быть поставлено в упрек как обман или ложь то обстоятельство, что заинтересованные лица при применении „следственных хитростей“ ошибаются…» [294]
Критикуя позицию М. С. Строговича и И. Ф. Пантелеева, сторонники подобных «тактических комбинаций» [295] отмечают, что авторы переоценивают отдельные научные термины, которые применяют А. Р. Ратинов и А. В. Дулов, а в некоторых случаях, осуждая их за отклонение от требований нравственности и закона в рекомендациях по тактике допроса, впадают в крайность [296]. Дело в том, что в понятие «хитрость» и «ловушка» авторы вкладывают разное содержание, одни отождествляют их с обманом, другие – с изобретательностью, искусностью. Такая двусмысленность в толковании
