Смотрите. Волк точно знает, что не ел никакого меда. Но что, если он лунатик? Что, если он съел мед в припадке снохождения или помешательства? Что, если у него амнезия или болезнь Альцгеймера? Волк точно знает, что не ел никакого меда, но предпочитает не поверить самому себе, чем не поверить Лисе.
Почему это? Потому что Волк от Лисы зависим. Волк просит у нее советов по самым наипустяшным поводам. Волк – как ребенок и поэтому предпочитает посчитать себя идиотом, нежели Лису – обманщицей.
Представьте себе, что Волк настаивал бы на своей невиновности. Тогда пришлось бы признать, что мед съела Лиса – больше некому. Тогда пришлось бы разорвать с Лисой всякие отношения и охотиться самостоятельно. Не у кого было бы спросить, как ловить рыбу. Не у кого было бы спросить, как пробраться в курятник. Не на кого было бы переложить ответственность за свои поступки. Как выясняется, ответственности Волк боится больше, чем ложного обвинения.
Растерянный Волк смотрит на свой измазанный медом живот и говорит: «Ну ладно. И правда – мед проступил сквозь живот. Значит, и правда я его съел». Волк хочет быть виноватым, лишь бы не оказаться правым, то есть самостоятельным. Понятно же, что мед не проступает сквозь живот, если наесться меду. Но Волк соглашается. Он как ребенок. Он рыбу ловит хвостом. Он не отличает мозги от теста. Он ребенок и больше всего на свете боится, что Лиса перестанет им руководить. Именно поэтому Волк и принимает любую улику против себя, даже абсурдную.
Чистосердечное признание только в архаичных культурах считается доказательством вины. На этом зиждется вся архаическая система дознания, то есть пытки. Под пыткой признаешься в чем угодно. Пытка не устанавливает истину, как не устанавливает истину и чистосердечное признание, данное в ответ на абсурдную улику, что мед, дескать, проступил сквозь живот.
А если пытка и чистосердечное признание не устанавливают истины, тогда зачем они нужны и кому? Ответ парадоксален: пытка и свидетельство против себя нужны обвиняемому ради сохранения собственной веры в справедливость и мудрость того, от кого обвиняемый зависит.
Не потому несчастный Волк признает себя виновным в бессознательном пожирании меда, что мед, размазанный по животу, кажется ему достаточной уликой. А для того Волк признает себя виновным, чтобы продолжать верить, будто Лиса заботится о нем. Не потому Волк морозит хвост в проруби, что верит, будто таким образом можно поймать рыбу. А для того, чтобы продолжать верить, что Лиса плохого не посоветует.
Откажись Волк от всего этого абсурда – и он станет Лисой, самостоятельным существом.
Возможно, следующее мое замечание будет некорректным. Возможно, в огромном корпусе русских сказок найдутся примеры, опровергающие мою мысль. И все же: в русских сказках, мне кажется, Волк значительно чаще, чем Лиса, бывает цинично обманут или жестоко бит, но зато Лиса в русских сказках значительно чаще умирает. Волка, как правило, охаживают палками. Лису, как правило, разрывают на части.
Потому что Лиса – самостоятельное существо. Она совершает поступки и понимает свою ответственность за их последствия. Она хитрит, пытаясь избежать ответственности, но однажды отыскивается кто-нибудь хитрее ее, и тогда Лиса погибает.
Так вот чего боится Волк в жалком своем инфантилизме – смерти! Потому что всякий, кто отказывается свидетельствовать против себя, взыскует не снисхождения, но истины. А истина заключается в том, что ты умрешь. Этого-то Волк и не желает знать, расплачиваясь за блаженное неведение бесконечными унижениями.
Доказательства в суде, или Орел и Ворона
В сказке про Орла и Ворону ворона подозревается в том, что совершила преступление, а Орел вершит над ней суд.
Обстоятельства дела таковы: многочисленные перелетные птицы возвратились по весне из заморских стран, свили гнезда, снесли яйца, а Ворона повадилась эти яйца расклевывать, поскольку зима была долгая и холодная, так что Ворона по-настоящему изголодалась.
Подчеркнем: в сказке не говорится, что перелетные птицы обнаружили расклеванными яйца в своих гнездах и подумали на Ворону. Сказка точно знает истину. И предмет сказки не в том, виновна ли Ворона, а в том, как птицам удастся доказать воронью виновность или как судье удастся Ворону изобличить.
Надо заметить, между прочим, что возмущенные потерпевшие птицы тащат Ворону на суд, но обвиняют ее вовсе не в убийстве будущих птенцов, а в разграблении чужого имущества. Яйца – это имущество. Примечательная, но не удивительная подробность. Дети в архаическом сознании – это не люди, это имущество. Справедливости ради скажем, что отношение к потомству как к имуществу характерно не только для русских сказок, но и для Библии, например, где Бог сначала убивает всех детей Иова, а потом дает Иову детей вдвое больше, как будто двое новых детей вполне заменяют собой одного умершего.
Так или иначе расклевывать чужие яйца нехорошо. Ворона доставлена в суд. И Орлу, выступающему в роли судьи, осталось только собрать доказательства и установить, действительно ли Ворона расклевывала яйца.
Что же происходит?
Орел мог бы опросить независимых свидетелей, то есть птиц, которые не потеряли своих кладок, но видели, как Ворона расклевывает чужие. Свидетелей Орел не допрашивает.
Орел мог бы приобщить к делу в качестве вещественных доказательств скорлупу расклеванных яиц. Провести какую-нибудь экспертизу. Оценить, например, соответствуют ли размеры дыр в яичной скорлупе размерам вороньего клюва. Посмотреть, не прилипло ли к расклеванным яйцам вороньих перьев. Орел не делает и этого.
Можно было бы обследовать место преступления. Возле птичьих гнезд могли ведь остаться вороньи следы. Однако же и эти следственные действия Орел считает излишними.
Орел говорит Вороне: «Ты расклевывала чужие яйца?»
«Нет», – отвечает та, пользуясь правом не свидетельствовать против себя.
Дальнейшие процессуальные действия Орла очаровательны.
«А вот, – говорит Орел, – рассказывают, что, когда мужики по весне сеют, ты прилетаешь на поле и расклевываешь брошенные в землю семена».
«Нет, – отвечает Ворона. – Я не расклевываю семян».
Казалось бы, и второе обвинение не доказано, но Орел продолжает: «А вот говорят, что, когда бабы по осени жнут, ты прилетаешь и расклевываешь снопы».
«Нет, – отвечает Ворона. – Я не расклевываю снопов».
Не доказано и третье обвинение. Но сразу же после того, как все три обвинения оказываются недоказанными, Орел признает Ворону виновной и назначает ей экзекуцию за расклевывание чужих яиц.
Это великолепно!
Доказательством по первому обвинению Орел признает то обстоятельство, что против Вороны выдвинуто еще два обвинения по аналогичным статьям. Два дополнительных обвинения, таким образом, составляют доказательство виновности по первому обвинению. Каким образом расклевывание семян и расклевывание снопов доказывает виновность в расклевывании яиц – это одна из загадок сказочной логики, тем более неразрешимая, что не доказано ни расклевывание семян, ни расклевывание снопов.
Ничего не доказано, а Ворона признана виновной и несет наказание.
Обратите внимание: при этом за расклевывание семян и расклевывание снопов Ворону не наказывают. Эти обвинения не считаются доказанными. Три аналогичных обвинения не доказывают в русской сказке друг друга, но два последующих обвинения доказывают одно предыдущее. По логике русской сказки, чтобы признать Ворону виновной в расклевывании яиц, достаточно обвинить ее еще в расклевывании семян и снопов. Но чтобы признать ее виновной в расклевывании семян, пришлось бы обвинить ее еще в расклевывании, например, сала в кладовке и муравейника в лесу. В этом случае Ворона понесла бы наказание за яйца и семена, но не понесла бы наказания за снопы, сало и муравейник.
От этакого судопроизводства можно сойти с ума. Но обратите внимание: несмотря на всю абсурдность принимаемых судом доказательств, судья выносит тем не менее справедливое решение. Ворона ведь действительно расклевывала яйца. Судопроизводство было абсурдным, но решение оказалось верным.
Подобных случаев в русских сказках множество. В сказочном суде принимаются совершенно, казалось бы, не имеющие отношения к делу доказательства. В разных сказках тяжущихся, например, взвешивают, полагая, что прав тот, кто тяжелее. В тяжущихся стреляют из лука, полагая, что виновный умрет, если пронзить его стрелой, а невиновный выживет. Тяжущимся загадывают загадки… И всякий раз судопроизводство абсурдно, а решение верно.
Дело просто в том, что русская сказка не имеет представления о правосудии, но зато имеет представление о справедливости. Русская сказка знает, что справедливость должна торжествовать. Но каковы механизмы торжества справедливости, русской сказке невдомек.
Правила экстрадиции, или Сестра Солнца
