Необходимо помнить это потому, что во время судебного следствия не раз поднимался вопрос о влиянии на Медынцеву Толбузина. Влияние это если и существовало, то после переезда Медынцевой от игуменьи, т. е. после марта 1872 года. В этом отношении замечательно то, что Медынцева, живя у игуменьи и находясь под ее влиянием, совершала акты, выдавала документы в ущерб ее состоянию. После же 17 марта 1872 года, когда, говорят, Медынцева подпала под влияние Толбузина, ни одного документа совершено не было и, следовательно, если она и находилась под влиянием Толбузина, то от этого вреда для Медынцевой не последовало.
Первым действием игуменьи по переезде к ней Медынцевой явилась смена опекунов. Пока опекунами были муж Медынцевой и Бениславский, обобрать Медынцеву было нельзя. Лица эти сумели бы защитить Медынцеву. И вот под влиянием игуменьи Митрофании Медынцева выбирает себе опекуна Макарова — человека тогда очень близкого к игуменье Митрофании. Он имел дела непосредственно с нею, давал ей бланки, векселя, получал заемные письма. Я уже имел честь указать на то письмо, где говорится, что опекуны были выбраны игуменьей. Игуменья Митрофания только тогда позволяет Медынцевой вернуться в Москву, когда опекуны, выбранные игуменьей, будут назначены. Макаров утверждает, что быть опекуном предложила ему игуменья. И могла ли Медынцева в своем положении делать какой-нибудь выбор? Она могла действовать только по указаниям игуменьи. Медынцева рассказывает, что во время своего проживания у игуменьи Митрофании она находилась под ее влиянием, что ее удаляли от близких людей, что за ней постоянно следили, что она находилась в монастыре как бы под арестом, что без согласия игуменьи Митрофании она ничего не делала и когда Медынцева не соглашалась подписать какой-нибудь бумаги, то игуменья Митрофания заставляла, кричала на нее, утверждая, что Медынцева поручена ей, игуменье Митрофании, Государыней Императрицей и что если хочет, чтобы сняли опеку, то должна слушаться ее, игуменьи Митрофании; а избавиться от опеки было единственным желанием Медынцевой. Понятно, что имя Государыни Императрицы производило сильное влияние на Медынцеву, которая не могла себе представить, чтоб можно было злоупотреблять таким великим, святым для каждого русского именем. Как Медынцева выражалась, она состояла при игуменье Митрофании, была под ее непосредственным влиянием и руководством. Медынцева смотрела на игуменью Митрофанию, по ее собственному выражению, как на особу «торжественную», близкую ко Двору. Эта обстановка подчиняла Медынцеву влиянию и давлению игуменьи Митрофании, что малейшее сопротивление считала и теперь считает своеволием. Рассказ этот крайне прост и так наивен, что заподозрить его в искусственности нет никакой возможности.
Во время судебного следствия добивались разъяснить, была ли Медынцева под арестом в полном смысле этого слова. Обвинение никогда этого не утверждало. Вопрос сводится только к тому, пользовалась ли Медынцева полной свободой хотя бы в том отношении, что оставалась ли она когда-нибудь без наблюдения лиц, близких игуменье? Можно сослаться в этом случае на показания Ефимова, да и сама игуменья говорит, что она возила Медынцеву всюду за собой для того, чтобы водворить мир в ее семье. Допускались ли к Медынцевой близкие ей люди? На суде было заявлено, что запрещения приезжать к Медынцевой не было, что Толбузин у нее бывал. Но ведь это относится к тому времени, когда он был человеком, близким к игуменье, был поверенным игуменьи Митрофании, которая посылала его и доверяла ему значительные суммы. Но сын допускался ли к матери? Его допустили к ней лишь тогда, когда он выдал денежный документ игуменье Митрофании и подписал договор о выделе. Игуменья Митрофания уверяла сына, что мать в Киеве на богомолье, а между тем из писем мы знаем, что Медынцева находилась в Серпухове, где жила по приказанию игуменьи Митрофании и не смела вернуться без ее повеления. Когда ее скрывали от опекунов в Туле и Хатавках, одну ли ее отправили туда? Нет, с ней ездила мать Досифея. Получала ли Медынцева содержание, определенное ей опекой, пока жила у игуменьи Митрофании? Из письма Медынцевой к Макарову мы видим, что она выдаваемые опекой ей на расходы деньги просила отдавать игуменье, а игуменья, утверждая, что Медынцева не получала содержания, объясняет, что все ее содержание игуменьей Митрофанией отдавалось опекунам в подарок. Объяснение по меньшей мере странное! В благодарность за получение содержания из опеки игуменья Митрофания одевает Медынцеву, сама заказывает ей платье, причем, уплатив портнихе 130 рублей, получает из опеки по подложному счету 1 тысячу 500 рублей и выдает Медынцевой по 2 рубля на расходы во время путешествия.
Мы видели и знаем нравственное состояние Медынцевой. Бениславский разъяснил нам, что Медынцева в то время, когда она переехала к игуменье, находилась в таком же состоянии, как и теперь. Разве игуменья Митрофания не могла видеть, что эта женщина по совести не может быть предоставлена самой себе? Она знала, что гибель Медынцевой коренится в ее обстановке, в людях, ее окружающих, что первым делом опекунов было удалить от нее лиц, имеющих на нее дурное влияние, а игуменья Митрофания возвращает к Медынцевой и Ефимова, и Устина, которые приучили Медынцеву к злоупотреблению спиртными напитками, и настойчиво поощряет эту обстановку, несмотря на указ Сената.
Такого ли образа действий надо было ожидать от начальницы монастыря, от лица, посвятившего себя служению Богу и своим ближним, лица, которое дало обет отстраняться от всего мирского и лучшими своими качествами считать послушание, смирение и любовь к ближнему.
Господа присяжные заседатели, вы не можете не согласиться, что при этой обстановке, при этих условиях жизни Медынцева не могла не подпасть под влияние игуменьи Митрофании. Медынцева заявила, что она, живя в общине, никаких бумаг без согласия игуменьи Митрофании не подписывала; подавала же все бумаги игуменья сама. Поступать иначе, по мнению Медынцевой, значило бы сопротивляться воле матушки-игуменьи, действовать самовольно. Заявление это было подтверждено показаниями Ефимова, но и помимо этого показания мы имеем несомненное доказательство в документах тому, что бумаги от имени Медынцевой выдавались без ее ведома и на ее бланках: заявление приставу 14 сентября подано в Москве в отсутствие Медынцевой; сознание векселей по Сушкинской сделке, очевидно, появилось без ведома Медынцевой и на ее бланке, о чем скажу далее; расписки Трахтенбергу, все векселя и счет портнихи — все это составлено без ее ведома, на ее бланках. Вы лично осмотрели эти документы и могли, значит, сами убедиться в правильности моего вывода.
Приучив Медынцеву подписывать бланки, игуменья приготовила тот путь, посредством которого семейство Медынцевой едва не было обобрано.
К делу удалось собрать 16 векселей от имени Медынцевой на 237 тысяч рублей. Кроме этих документов существуют еще векселя на 20 тысяч рублей от имени крестьянина Карпова с бланком Медынцевой и не достает векселей на имя Красных на 36 тысяч рублей. Я прошу вас запомнить тот факт, что среди этих векселей, за исключением векселя Яненко, нет ни одного, который не прошел бы через руки игуменьи Митрофании. Векселя эти написаны на имя подрядчиков общины, монахинь, на имена Красных и Трахтенберга; все это люди близкие игуменье Митрофании, неизвестные почти Медынцевой и не имевшие с ней никаких дел. Ко всем документам приложены удостоверения от игуменьи Митрофании, а к двум из них удостоверения опекуна Макарова. По показанию Красных, Осиновой, Петропавловской векселя от имени Медынцевой были написаны на бланках Медынцевой. Да и наружный вид векселей доказывает несомненно, в чем вы сами убедились, что во всех почти векселях тексты подогнаны к подписи, или, иначе сказать, векселя писались на бланках. Каким же образом могли появиться эти документы на свете? Были ли они даны добровольно Медынцевой? Медынцева утверждает, что она только раз сознательно подписала по требованию игуменьи Митрофании векселей на 50 тысяч рублей, в конце мая 1871 года в Страстном монастыре. Появление остальных бланков Медынцева объясняет так: в начале мая месяца в квартире Трахтенберга игуменья под предлогом снятия опеки заставила ее подписать много бумаг, но каких — она не знает, ибо была в это время очень больна, а без подписи бумаг ее не отпускали домой в Москву. Медынцева полагает, что вместо этих бумаг взяты с нее вексельные бланки. Ефимов вполне подтверждает показание Медынцевой. Замечательно также и то, что Медынцева неоднократно и многим лицам — сыну, Иванову, Глобо-Михаленко — всегда одинаковым образом повторяла этот рассказ, не впадая никогда в противоречие — обстоятельство, доказывающее правдивость объяснения Медынцевой! Затем, рассказ Медынцевой находит себе полное подтверждение в показаниях Толбузина и Трахтенберга. По словам первого, немедленно по отъезде Медынцевой игуменья говорила, что взяла с Медынцевой векселей на 56 тысяч рублей и дала Толбузину и Трахтенбергу в награду за их труды вексель в 6 тысяч рублей. И действительно, такой вексель существует, находится при деле, от Трахтенберга поступил к самой игуменье, а от последней к подрядчику Лохину. Происхождение этого векселя объяснено Трахтенбергом одинаково с Толбузиным. Сама игуменья Митрофания, а за ней свидетельница послушница Харламова не только не отвергают, но вполне признают тот факт, что в это время были у Медынцевой выманены векселя, но будто бы не игуменьей, а Толбузиным и Трахтенбергом. Мы увидим далее, что это последнее объяснение совершенно ложно. Согласно собственному объяснению Медынцевой, в мае месяце, по возвращении игуменьи Митрофании из Петербурга в Москву, с Медынцевой были взяты игуменьей векселя на 50 тысяч рублей для уплаты будто бы Ковалькову за хлопоты по опеке. Игуменья признает только тот факт, что ей надо было заплатить Ковалькову по делу Медынцевой 10 тысяч рублей, но отвергает то, что будто бы она взяла с Медынцевой векселя. Заметим, что Ковальков, если бы и требовал деньги, то не более 10 тысяч рублей, но Трахтенберг объяснил, что Ковальков никогда денег по делу Медынцевой не требовал, Ковалькову деньги были даны взаймы Трахтенбергом. Требовал он, Трахтенберг, деньги с игуменьи, потому что игуменья была ему должна, а так как игуменья денег не имела, то он, чтобы заставить ее заплатить деньги, угрожал игуменье дурным исходом Медынцевского дела. Мы можем проверить объяснение этого посредством документов. Из писем Ковалькова к игуменье видно, что он хлопотал не по одному делу Медынцевой, а также и по другому, какого-то С. Чем же доказано, что деньги посылались именно по делу Медынцевой? Ничем. Напротив того, тон второго письма Ковалькова, которым он с негодованием отказывается от хлопот по делу Медынцевой, доказывает, что вряд ли Ковальков получил деньги за хлопоты. Так люди подкупленные не пишут. С Ковалькова был взят вексель на имя Трахтенберга. Вексель этот по предъявленному вам счету считался собственностью не Медынцевой, а игуменьи. После расчета игуменьи с Трахтенбергом, 14 февраля 1872 года, чему безусловным доказательством служит предъявленная вам расписка, вексель этот поступил в собственность Трахтенберга и в уплату по долгу ему игуменьи. Что деньги Ковалькову были даны взаймы, а не по делу Медынцевой, прямым доказательством служит протест этого векселя у нотариуса Поль. Таким образом, если векселя с Медынцевой на 50 тысяч рублей были взяты по поводу уплаты денег Ковалькову, то они взяты путем обмана. А что Медынцева говорит правду, то, кроме свидетельского показания Ефимова, это доказывается следующими соображениями.
