Далее, 3 января 1869 года, когда Дмитриева была уже арестована, жена сторожа на вокзале Рязанской станции нашла 78 отрезанных купонов. Купоны эти были завернуты в бумагу и оказались отрезанными от процентных бумаг, украденных у Галича.
14 января 1869 года Дмитриева заявила судебному следователю о совершенно новом обстоятельстве. Она показала, что в апреле 1867 года она почувствовала себя беременною и в мае сообщила об этом Карицкому. По ее словам, Карицкий предлагал ей разные средства к тому, чтобы произвести выкидыш. Она стала употреблять их, но средства не действовали. Тогда Карицкий сказал, что обратится по этому делу к доктору Дюзингу. Дюзинг объяснил, что не сведущ в женских болезнях, и вызвал для произведения выкидыша скопинского уездного врача Сапожкова, который и приехал. Ранее того Карицкий купил ей в Москве зонд и душ, но зонд оказался негодным: нужен был острый, а этот был тупой. За острым зондом Дмитриева сама ездила в Москву к оптику Швабе, но он ей зонда острого не продал, сказав, что он может быть продан только доктору. Далее Дмитриева объяснила, что Сапожков много раз пытался произвести выкидыш, но это ему не удавалось, и, наконец, он объявил, что далее продолжать эту операцию не может, что у него рука не поднимается на это дело. Так как в это время ее звала немедленно приехать в Москву мать, то она, чтобы избежать позора, по совету Карицкого, решилась на все. Позвали опять Сапожкова и просили произвести выкидыш, но Сапожков окончательно отказался от этого. Тогда, в .виду отказа Сапожкова, Карицкий решился сам произвести выкидыш и просил Сапожкова дать ему зонд. Сапожков вечером привез ей зонд, а она отправилась с зондом к Карицкому, который собственноручно и произвел нужную операцию, расспросив только предварительно, каким образом надо ввести зонд. После операции она пробыла у Карицкого не более часа и как только явилась возможность, уехала в экипаже Карицкого домой. Тотчас по приезде домой у нее открылись боли в животе, и на третий день вечером родился недоношенный ребенок, который и был подкинут на Семинарском мосту.
Врач Сапожков показал на предварительном следствии, что еще в 1867 году Дюзинг уговаривал его перейти на службу в Рязань из Скопина, куда Дюзинг приезжал на ревизию. До своего переезда в Рязань на должность уездного врача Сапожков два раза приезжал туда по просьбе Дюзинга, который ему писал о желании одной барыни воспользоваться его советом, но каждый раз не заставал ее в Рязани. Дюзинг писал Сапожкову из Рязани 4 письма. В первом из них, от 11 июля 1867 года, Дюзинг извещал Сапожкова о том, что дело о переводе его в Рязань он устроил так, что губернатор сам сделал предложение об этом, и что поэтому Сапожкову нет надобности подавать прошение; во втором, от 1 августа того же года, Дюзинг просил Сапожкова приехать в Рязань на один день по важному делу, за которое можно получить хорошее вознаграждение, для совещания об одной больной, которая желает поручить себя ему, Сапожкову; при этом обещал ему в Рязани много практики и место врача при гимназии; в третьем письме, от 15 августа того же года, Дюзинг сообщал, что больная особа, о которой он писал раньше, приехала и просит Сапожкова как можно скорее приехать к ней, захватив с собою по крайней мере маточное зеркало и зонд, и обещал ему увеличить практику через рекомендацию этой особы; и, наконец, в четвертом письме, без обозначения числа и года, Дюзинг торопил снова Сапожкова приехать к этой особе и извещал, что Сапожков уже представлен начальником губернии к утверждению на должность. Когда состоялся перевод его в Рязань, он был вместе с Дюзингом у Дмитриевой. Ее застали дома, и она сказала, что ему, вероятно, известно, зачем его пригласили к ней. Он ответил на это отрицательно. Тогда Дмитриева рассказала, что она беременна, желала бы произвести выкидыш и умоляла его согласиться на это. Он из желания получить вознаграждение за свои две напрасные поездки в Рязань и из сожаления к Дмитриевой согласился на словах помочь ей, но в действительности не намерен был исполнять ее просьбы. Во второй свой визит к Дмитриевой он говорил ей, что для того, чтобы произвести выкидыш, надо купить зонд Кавиша, в надежде, что, пока она будет собираться делать эту покупку, намерение ее пройдет. Когда он был у нее с визитом в третий раз, то увидал зонд Кавиша уже купленным, и, кроме того, у нее был душ Сканпони. Употребление этого душа советовал Дмитриевой он, а принимать спорынью — Дюзинг. Против приемов спорыньи Сапожков ничего не возражал, потому что был уверен, что употребление ее для такой натуры, как у Дмитриевой, слишком недостаточно и не может повлечь за собой выкидыша. Когда он разговаривал в этот раз с Дмитриевой, приехала ее мать; с Дмитриевой начались схватки, мать ее испугалась, и он прописал хлороформ. По отъезде матери, Дмитриева стала брать души высокой температуры и требовала от него каждый день, чтобы он вводил ей зонд, что он и делал, но делал это только для того, чтобы исполнить ее желание, вводя зонд на самом деле так, что не мог причинить им вреда. Когда Дмитриева стала настойчиво требовать, чтобы он произвел ей выкидыш, он советовал ей оставить это намерение, а затем и совсем прекратил свои к ней визиты. После он слышал о Дмитриевой, что в последних числах октября она родила недоношенного ребенка, которого куда-то Карицкий бросил. По ее словам, она была беременна от Карицкого. Ему Карицкий после выкидыша Дмитриевой обещал достать место доктора при пансионе гимназии. Карицкого он видел у Дмитриевой часто. В одном из писем к нему Дюзинга слово «маточный зонд» зачеркнуто им.
Дюзинг в своем первом показании подтвердил, что уговаривал Сапожкова произвести у Дмитриевой выкидыш и сам для этого прописывал спорынью, а на втором вопросе объявил, что первое свое показание дал в болезненном состоянии, и что в действительности он убеждал Дмитриеву не производить выкидыша и просил также Сапожкова отговорить ее от этого намерения.
Карицкий на всех допросах совершенно отрицал свою вину и утверждал, что с Дмитриевой он в интимных отношениях не был, что она клевещет на него и оговаривает его по наущению его врагов.
Кассель дала показание, что до самого рождения Дмитриевой ребенка она ничего о ее беременности не знала. Этого ребенка она, тронутая убедительной просьбой Дмитриевой, подбросила куда-то, но куда именно — не помнит. У Дмитриевой она поселилась с 1867 года. Дюзинг обещал достать место для ее сына. Сапожков давал ей деньги.
Определением Московской судебной палаты были преданы суду с участием присяжных заседателей: 1. Кострубо-Карицкий — по обвинению в краже процентных бумаг на сумму около 38 тысяч рублей и в употреблении, с ведома и согласия Дмитриевой, средств для изгнания плода. 2. Дмитриева — по обвинению в укрывательстве похищенных процентных бумаг, в именовании себя не принадлежащим ей именем другой фамилии и в употреблении средств для изгнания плода. 3. Сапожков — по обвинению в употреблении средств для изгнания плода у Дмитриевой. 4. Дюзинг — в подстрекательстве Сапожкова на это преступление. 5. Кассель — по обвинению в знании и недонесении об этих преступлениях означенных лиц.
На судебном следствии на вопрос председательствовавшего о виновности подсудимые виновными себя не признали, за исключением Дмитриевой, которая созналась в изгнании плода. Допрос Дмитриевой по вопросу об изгнании плода проходил при закрытых дверях.
Затем подсудимые дали на суде более подробные показания.
Этим закончилось судебное следствие и слово было предоставлено прокурору.
Обвинительная речь товарища прокурора В. И. ПетроваГоспода судьи, господа присяжные заседатели! Настоящее дело, как вам известно, в сильнейшей степени возбудило внимание здешнего общества, как по свойству преступления, так и по своей процессуальной стороне, выходящей из ряда обыкновенных. Одно из преступлений, в котором обвиняются подсудимые, а именно — произведение выкидыша, принадлежит к числу таких преступных деяний, обнаружение коих в высшей степени затруднительно. Здесь нет потерпевшего лица, которое своими рассказами помогло бы правительству открыть виновных: от преступления потерпело такое существо, которое неспособно заявить о своих правах, и, следовательно, неспособно и принять меры к ограждению этих прав. Свидетелей обыкновенно не бывает, и пока лицу, совершившему это преступление, угодно молчать, до тех пор нет возможности открыть истину; остается, таким образом, ожидать собственного сознания, представляющегося единственным к тому способом, что мы видим и в настоящем деле, которое обнаружилось только вследствие искреннего, чистосердечного сознания подсудимой Дмитриевой.
Общество хорошо понимает свойство подобного преступления и потому с особенным вниманием следит за всем ходом этого дела. Понятно, что все интересовались узнать, насколько судебная власть способна в подобном случае раскрыть обнаружившееся преступление. Личности некоторых из обвиняемых и положение, занимаемое ими в обществе, также затронули общее внимание, выразившееся в сочувствии тех, кто знал их с хорошей стороны, и в злорадстве со стороны тех, кто, напротив, почему-либо питал к ним антипатию. Я уверен, что здесь, на первых двух-трех скамьях, найдутся люди, которые могут, по желанию, дать показания и в пользу, и во вред подсудимым.
